Я не любил те периоды, когда дела в газете шли хорошо. Тогда Туза (так мы его звали еще со студенческих времен) держался надменно, начальственно. Я любил, когда он просил по-дружески:
– Придумай что-нибудь, сделай что-нибудь! Ты же – можешь!
Почему-то дела наши в Москве не раз зависели от ситуации в маленьком петербургском корпункте, состоявшем из одного человека. Много на себя беру? Может быть. И я ответил:
– Хорошо, Коля, что-нибудь придумаю.
Я не называл его «Тузой», хотя он, несомненно, догадывался, что зовут его так не только бывшие однокурсники, но и вся редакция. Называл Колей, при подчиненных – Николай Александрович.
Туза в очередной раз вляпался. И передо мной в очередной раз ставилась задача – что-нибудь придумать.
6. Когда мы студентами второго курса приехали на картошку, мы выстроились шеренгой вдоль барака, где нам месяц предстояло жить, и перед нами держал речь парторг совхоза.
– От лица коллектива совхоза «Путь Ильича» я приветствую студенческий отряд имени Василия Островского! – он тупо смотрел на нас, не понимая, почему мы ржем, как лошади. Наш студенческий отряд назывался «Василеостровский» по имени Васильевского острова, где находился факультет журналистики университета.
Парторга явно раздражал наш смех.
– Что вы ржете, как лошади?! – топнул он ногой в высоком сапоге.
– Все мы немножко – лошади! – донеслось из шеренги.
– Кто это сказал?!
– Маяковский.
– Маяковский, два шага вперед!
Из шеренги никто не вышел.
– Ну, Маяковский, я с тобой разберусь! – парторг раздраженно махнул рукой, отвернулся и быстро зашагал, подзывая своего пса:
– Туза, Туза!
Мы знали, что совхозного пса зовут Тузик, что живет он в соседнем с нашим бараке, даже не в будке, но студент Коля Тузовский с того дня для всего курса стал Тузой. Похоже, навсегда.
7. Изложенные здесь события хронологически могут быть перепутаны и не соответствовать земной своей очередности. Когда они еще не произошли, но уже существовали, их земная очередность была чем-то вторичным, несущественным. В Итоге будет – Так! А каким путем, в каком порядке и за какое время придут к уже существующему итоговому результату – это вопросы земные, частные, они не требуют вмешательства сил, выносящих Итоговое Решение.
8. В те годы перед журналистами встала очень сложная задача: все, чему их учили, что в них взращивали, стало или не нужно, или почти не нужно. Буквально за год – за два до наступления той эпохи любого уровня журналист, если бы вдруг не то чтобы попросил денег за свою статью, за публикацию, хотя бы намекнул, хотя бы заговорил о деньгах, он мог иметь большие неприятности.
Пришла эпоха, когда журналист имел в редакции неприятности, если денег не попросил, если о них не заговорил, если даже не намекнул. На Западе, насколько мне довелось с этим позже столкнуться, во всех изданиях рекламная и журналистская службы разделены. Журналист должен быть объективным, критиковать, делать независимую аналитику, рекламист – ковать деньги. Потихонечку мы к этой цивилизованной схеме подтягиваемся, но в то время до цивилизованных отношений в бизнесе было еще очень далеко.
Тузовский вляпался по обычной своей жадности. Он давно превратил нашу газету в прилавок для продажи всего, что можно продать или купить. Молодец – сориентировался в ситуации. Но в этот раз он продал какой-то фирме партию оборудования, находившуюся в Антверпене. Четверо сотрудников фирмы купили билеты, полетели в Королевство Нидерланды. А необходимое им оборудование уже было продано другой фирме. У Тузовского не было контракта на эксклюзивное право продажи. Владелец товара был прав, посредник (в лице Тузы) остался без своих комиссионных, а для тех четверых, потратившихся на полет в Антверпен, поездка была не вложением в сделку, а лишенным всякого смысла убытком. Они оказались крутыми ребятами, впаяли Тузовскому штрафные санкции.
И все бы сошло, рассчитались бы, но уж больно похожих людей примагничивает друг к другу: этим, как и Тузе, дозарезу нужны были таблетки от жадности. И побольше, побольше, побольше (уж простите за цитату из школьного анекдота)! В своих претензиях они не могли остановиться. Но это лишь предыстория ситуации, когда нам понадобится вдруг Кричухин, и когда Туза заново вляпается.
9. Кто-то звонит ко мне. Четыре звонка. Не спешу открывать – я никого не жду. Звонят настойчивей. Еще. Я выхожу в коридор, иду, не торопясь.
– Кто там?
– Участковый. Старший лейтенант Добрецов.
Открываю.
– Проходите.
Старший лейтенант садится на стул.
– Вы – это, Степанов Сергей Леонидович?
– Да.
– На вас поступило – это, – он машет передо мной бумажкой, но читать не дает, – заявление поступило на вас!
– Но вы хоть скажите, о чем там?
– А вы не догадываетесь?
– Нет.
– Ваш сосед Баранов Виктор Михайлович пишет, что вы подбросили ему в комнату четырнадцать, ой, простите, шестнадцать дохлых мышей!
– Откуда я их взял? Я что, кот?
– Так вы не подбрасывали ему – это, шестнадцать дохлых мышей?
– Нет.
– Пишите! – он протянул мне чистый лист. – Объяснение. Строчкой ниже: я, запятая, ниже, в одно слово, нижеподписавшийся, Степанов Сергей Леонидович, своему соседу Баранову Виктору Михайловичу шестнадцать – это, зачем вы пишете – «это»? Четырнадцать дохлых мышей не подбрасывал. Здесь подпись. И число, число не забудьте.
Я проводил участкового до двери и вернулся за холст. Живопись давно стала моим главным успокоительным средством. Самым надежным. Сначала я благодарен ей был за то, что она, как ничто другое, успокаивает нервы. Потом я открыл в ней нечто значительно большее.
10. Учитывая его занятость, я забегал к Игорю Храмцову минуты на две-на три, но каждый раз у меня оставалось впечатление, будто разговаривали мы целый вечер, допоздна, а размышлений после разговора хватало еще недели на две. Часам я не верил: они упорно показывали, что общались мы две-три минуты. Часам оказалось не под силу измерить Иной масштаб времени, ту временную складку, в которую мы попадали, ведя свои разговоры. Видимо, тема наших разговоров была интересна и востребована для пространства тех измерений, которые могли сокращать, сжимать, регулировать параметры времени.
11. С Мисой Кричухиным мы встретились, когда пересеклись две кривые: он катился вниз, я поднимался. Но поднимался я из такого дерьма, а он падал с такой высоты, что это стояние на одной ступени казалось чем-то странным и шатким. Как много дал он мне в познании профессии! Может быть, я и сам бы вышел на эти высоты, но сколько лет ушло бы на этот путь, пройденный рядом с ним за несколько месяцев!
Постараюсь пореже называть его «Мисой», как прозвали его в редакции, полное имя он носил: Михаил Понайотович Кричухин. Окончил «иняз», написал две научные работы по восточным языкам, владел всеми европейскими. Мог говорить на разных диалектах немецкого, на английском понимал анекдоты со всем утонченным двойным смыслом, некоторые его и на родном языке не всегда понимают.
Когда Михаил Понайотович был совсем молод, он занял пост довольно высокий – переводчиком у одного из советских министров. «Мисой» Понайотыч станет значительно позже, когда сопьется, опустится, но остатками образа интеллигентского будет напоминать былую свою значимость. Но это произойдет позже. Значительно позже. А в те годы совсем еще молодой Михаил Понайотович был на гребне своей карьеры.
Он часто встречал и сопровождал правительственные делегации. Однажды приехал в страну очередной крупный деятель, которого ожидал прием на уровне Совета Министров, звали деятеля… назовем его условно Отто фон Циммерман. Михаил Понайотович встретил его в Бресте, так и ехал до Москвы с высоким гостем рядом. Деятель оказался очень любознательным, обо всем расспрашивал. Как и положено, Понайотыч отвечал ему по газете «Правда» и по всем инструкциям.
Но неожиданный момент поставил политически подкованного переводчика в тупик. На станции рабочие грузили уголь, и один грузчик что-то спросил у другого, на что второй ответил: «За-ательски!», вскинув кулак с оттопыренным большим пальцем. Фон Циммерман тут же спросил переводчика: – Что означает “з – бательски!”?
– Зер гут! – отчеканил опешивший Кричухин и, в принципе, был прав – как еще перевести?
Обрадованный фон Циммерман записал новое слово в блокнот, потом зашел разговор о другом, и крохотный эпизод на станции забылся сам по себе.
Высокого гостя принял министр, все шло по протоколу, были подписаны важные соглашения. Довольный министр показывал гостю наши выдающиеся достижения. Естественно, возник вопрос:
– Как вам у нас на ВДНХ?
Переводчик, уже готовый переводить что-то вроде дас ист вундер шен, дас ист вундер бар, остолбенел, он что-то почувствовал.
– Айн момент! – воскликнул фон Циммерман, довольный, достал блокнот и с сильным акцентом, но с достоинством человека, за одну поездку якобы овладевшего столь тяжелым для иностранцев разговорным русским, выпалил:
– Зае – тельски!!!
Спецслужбы не спали. Они легко вычислили виновного, и хоть вина его была весьма сомнительна, и хоть специалистом он был высочайшего класса, но оправданий для Кричухина не нашлось: выгнали в шею!
Покатился он по наклонной. Ступеньку за ступенькой съезжал по должностям и оказался в редакции нашей газеты. Так мы и встретились с ним: мой карьерный подъем совпал в какой-то точке с его головокружительным спуском.
12. Из разговоров с Игорем Храмцовым:
Почему один школьник едва на «тройки» тянет, не успевает ничего, а другой – и на «пять», и на секцию плавания, и на фотокружок, и еще с друзьями погулять время осталось?
Вроде бы и у одного, и у другого – те же 24 часа в сутках. Есть версия, что у второго – организованность, он и успевает все. Но есть и другая версия. У второго – иной масштаб времени.
Время можно как спрессовывать, так и растягивать в объеме. Есть и временные складки: в них столько событий и свершений, а в земном измерении – прошло лишь несколько минут. Да что там минут – секунды, миг!
13. Обычно мы решаем свои задачи на среднем или начальном уровне. Большинство наших задач именно этим уровням и соответствуют. Когда мы пытаемся решить свои задачи на высоком уровне, нам редко это удается. Мы перепутали все входы и выходы. Мы тянем на себя ту дверь, которую надо толкать вперед, или же толкаем вперед ту дверь, которую достаточно легко потянуть на себя, чтобы она открылась.
Не раз люди замечали: у человека долго не получалось ничего, и вдруг разом стало все получаться. Будто вручили ему волшебный пропуск, будто нажалась какая-то загадочная кнопка «пуск», открывающая все двери на всех уровнях, дающая ключ ко всем входам и выходам. Человек так долго бился у закрытых дверей, он не верит еще в свою удачу, вдруг она – случайность! Но нет – открылась одна дверь, другая, открылась и та, открыть которую он мог лишь в самых фантастических мечтах, самых дерзких и самых заветных.
Он нашел Ключ. Этот Ключ лежал на Высшем Уровне. Если мы подошли к тому, чтобы решать свои задачи на Высшем Уровне, любая задача нижестоящего, пусть даже сравнительно высокого, но все же нижестоящего уровня, решается сама.
Когда Он понял эту довольно простую истину, Он стал перебирать в памяти все эпизоды своей жизни, стараясь понять, что же Он делал не так, если судить себя с позиций Высшего Уровня? Почему Волшебный Ключ так долго Ему не давался? И почему все-таки в конце-то концов этот Ключ – в Его руках?
14. Из разговоров с Игорем Храмцовым:
В чем разница между Богом и Дьяволом? В чем основная суть их спора?
Похоже, главный предмет их спора в решении вопроса: можно ли ребенку говорить правду?
Мы ребенку говорим: не трогай чайник – обожжешься! Он и не знает – почему? Мы и не объясняем – верь!
Если говорить ребенку правду, выкладывать полную информацию, надо объяснить, что при температуре сто градусов по Цельсию вода кипит. За счет теплоты происходит ускоренное движение молекул. Попутно надо объяснить и что такое молекула, и почему при нагревании меняются свойства вещества: вода превращается в пар. Тогда только мы скажем ребенку правду – объясним явление с учетом всех взаимодействующих факторов.
Ребенок, пожалуй, до конца не дослушает – заплачет. С ним надо проще: чайник – обожжешься – верь!
С позиций Вселенной, с позиций Высшего Разума мы, земные люди, – дети. Мы еще не готовы к пониманию Высшего Знания с учетом всех взаимодействующих факторов. Мы только начали познавать атомную энергию – и что? Тут же две бомбы кинули. А ведь знание действия ядерного оружия – еще далеко не самая высокая ступень Знания. Существует более высокий уровень – уровень Сверхзнания, Сверхвозможностей и Сверхоружия. Можно ли доверить алгоритм перехода на этот уровень современному человеку – ребенку со Вселенских позиций?
Нельзя ребенку говорить правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Придумай что-нибудь, сделай что-нибудь! Ты же – можешь!
Почему-то дела наши в Москве не раз зависели от ситуации в маленьком петербургском корпункте, состоявшем из одного человека. Много на себя беру? Может быть. И я ответил:
– Хорошо, Коля, что-нибудь придумаю.
Я не называл его «Тузой», хотя он, несомненно, догадывался, что зовут его так не только бывшие однокурсники, но и вся редакция. Называл Колей, при подчиненных – Николай Александрович.
Туза в очередной раз вляпался. И передо мной в очередной раз ставилась задача – что-нибудь придумать.
6. Когда мы студентами второго курса приехали на картошку, мы выстроились шеренгой вдоль барака, где нам месяц предстояло жить, и перед нами держал речь парторг совхоза.
– От лица коллектива совхоза «Путь Ильича» я приветствую студенческий отряд имени Василия Островского! – он тупо смотрел на нас, не понимая, почему мы ржем, как лошади. Наш студенческий отряд назывался «Василеостровский» по имени Васильевского острова, где находился факультет журналистики университета.
Парторга явно раздражал наш смех.
– Что вы ржете, как лошади?! – топнул он ногой в высоком сапоге.
– Все мы немножко – лошади! – донеслось из шеренги.
– Кто это сказал?!
– Маяковский.
– Маяковский, два шага вперед!
Из шеренги никто не вышел.
– Ну, Маяковский, я с тобой разберусь! – парторг раздраженно махнул рукой, отвернулся и быстро зашагал, подзывая своего пса:
– Туза, Туза!
Мы знали, что совхозного пса зовут Тузик, что живет он в соседнем с нашим бараке, даже не в будке, но студент Коля Тузовский с того дня для всего курса стал Тузой. Похоже, навсегда.
7. Изложенные здесь события хронологически могут быть перепутаны и не соответствовать земной своей очередности. Когда они еще не произошли, но уже существовали, их земная очередность была чем-то вторичным, несущественным. В Итоге будет – Так! А каким путем, в каком порядке и за какое время придут к уже существующему итоговому результату – это вопросы земные, частные, они не требуют вмешательства сил, выносящих Итоговое Решение.
8. В те годы перед журналистами встала очень сложная задача: все, чему их учили, что в них взращивали, стало или не нужно, или почти не нужно. Буквально за год – за два до наступления той эпохи любого уровня журналист, если бы вдруг не то чтобы попросил денег за свою статью, за публикацию, хотя бы намекнул, хотя бы заговорил о деньгах, он мог иметь большие неприятности.
Пришла эпоха, когда журналист имел в редакции неприятности, если денег не попросил, если о них не заговорил, если даже не намекнул. На Западе, насколько мне довелось с этим позже столкнуться, во всех изданиях рекламная и журналистская службы разделены. Журналист должен быть объективным, критиковать, делать независимую аналитику, рекламист – ковать деньги. Потихонечку мы к этой цивилизованной схеме подтягиваемся, но в то время до цивилизованных отношений в бизнесе было еще очень далеко.
Тузовский вляпался по обычной своей жадности. Он давно превратил нашу газету в прилавок для продажи всего, что можно продать или купить. Молодец – сориентировался в ситуации. Но в этот раз он продал какой-то фирме партию оборудования, находившуюся в Антверпене. Четверо сотрудников фирмы купили билеты, полетели в Королевство Нидерланды. А необходимое им оборудование уже было продано другой фирме. У Тузовского не было контракта на эксклюзивное право продажи. Владелец товара был прав, посредник (в лице Тузы) остался без своих комиссионных, а для тех четверых, потратившихся на полет в Антверпен, поездка была не вложением в сделку, а лишенным всякого смысла убытком. Они оказались крутыми ребятами, впаяли Тузовскому штрафные санкции.
И все бы сошло, рассчитались бы, но уж больно похожих людей примагничивает друг к другу: этим, как и Тузе, дозарезу нужны были таблетки от жадности. И побольше, побольше, побольше (уж простите за цитату из школьного анекдота)! В своих претензиях они не могли остановиться. Но это лишь предыстория ситуации, когда нам понадобится вдруг Кричухин, и когда Туза заново вляпается.
9. Кто-то звонит ко мне. Четыре звонка. Не спешу открывать – я никого не жду. Звонят настойчивей. Еще. Я выхожу в коридор, иду, не торопясь.
– Кто там?
– Участковый. Старший лейтенант Добрецов.
Открываю.
– Проходите.
Старший лейтенант садится на стул.
– Вы – это, Степанов Сергей Леонидович?
– Да.
– На вас поступило – это, – он машет передо мной бумажкой, но читать не дает, – заявление поступило на вас!
– Но вы хоть скажите, о чем там?
– А вы не догадываетесь?
– Нет.
– Ваш сосед Баранов Виктор Михайлович пишет, что вы подбросили ему в комнату четырнадцать, ой, простите, шестнадцать дохлых мышей!
– Откуда я их взял? Я что, кот?
– Так вы не подбрасывали ему – это, шестнадцать дохлых мышей?
– Нет.
– Пишите! – он протянул мне чистый лист. – Объяснение. Строчкой ниже: я, запятая, ниже, в одно слово, нижеподписавшийся, Степанов Сергей Леонидович, своему соседу Баранову Виктору Михайловичу шестнадцать – это, зачем вы пишете – «это»? Четырнадцать дохлых мышей не подбрасывал. Здесь подпись. И число, число не забудьте.
Я проводил участкового до двери и вернулся за холст. Живопись давно стала моим главным успокоительным средством. Самым надежным. Сначала я благодарен ей был за то, что она, как ничто другое, успокаивает нервы. Потом я открыл в ней нечто значительно большее.
10. Учитывая его занятость, я забегал к Игорю Храмцову минуты на две-на три, но каждый раз у меня оставалось впечатление, будто разговаривали мы целый вечер, допоздна, а размышлений после разговора хватало еще недели на две. Часам я не верил: они упорно показывали, что общались мы две-три минуты. Часам оказалось не под силу измерить Иной масштаб времени, ту временную складку, в которую мы попадали, ведя свои разговоры. Видимо, тема наших разговоров была интересна и востребована для пространства тех измерений, которые могли сокращать, сжимать, регулировать параметры времени.
11. С Мисой Кричухиным мы встретились, когда пересеклись две кривые: он катился вниз, я поднимался. Но поднимался я из такого дерьма, а он падал с такой высоты, что это стояние на одной ступени казалось чем-то странным и шатким. Как много дал он мне в познании профессии! Может быть, я и сам бы вышел на эти высоты, но сколько лет ушло бы на этот путь, пройденный рядом с ним за несколько месяцев!
Постараюсь пореже называть его «Мисой», как прозвали его в редакции, полное имя он носил: Михаил Понайотович Кричухин. Окончил «иняз», написал две научные работы по восточным языкам, владел всеми европейскими. Мог говорить на разных диалектах немецкого, на английском понимал анекдоты со всем утонченным двойным смыслом, некоторые его и на родном языке не всегда понимают.
Когда Михаил Понайотович был совсем молод, он занял пост довольно высокий – переводчиком у одного из советских министров. «Мисой» Понайотыч станет значительно позже, когда сопьется, опустится, но остатками образа интеллигентского будет напоминать былую свою значимость. Но это произойдет позже. Значительно позже. А в те годы совсем еще молодой Михаил Понайотович был на гребне своей карьеры.
Он часто встречал и сопровождал правительственные делегации. Однажды приехал в страну очередной крупный деятель, которого ожидал прием на уровне Совета Министров, звали деятеля… назовем его условно Отто фон Циммерман. Михаил Понайотович встретил его в Бресте, так и ехал до Москвы с высоким гостем рядом. Деятель оказался очень любознательным, обо всем расспрашивал. Как и положено, Понайотыч отвечал ему по газете «Правда» и по всем инструкциям.
Но неожиданный момент поставил политически подкованного переводчика в тупик. На станции рабочие грузили уголь, и один грузчик что-то спросил у другого, на что второй ответил: «За-ательски!», вскинув кулак с оттопыренным большим пальцем. Фон Циммерман тут же спросил переводчика: – Что означает “з – бательски!”?
– Зер гут! – отчеканил опешивший Кричухин и, в принципе, был прав – как еще перевести?
Обрадованный фон Циммерман записал новое слово в блокнот, потом зашел разговор о другом, и крохотный эпизод на станции забылся сам по себе.
Высокого гостя принял министр, все шло по протоколу, были подписаны важные соглашения. Довольный министр показывал гостю наши выдающиеся достижения. Естественно, возник вопрос:
– Как вам у нас на ВДНХ?
Переводчик, уже готовый переводить что-то вроде дас ист вундер шен, дас ист вундер бар, остолбенел, он что-то почувствовал.
– Айн момент! – воскликнул фон Циммерман, довольный, достал блокнот и с сильным акцентом, но с достоинством человека, за одну поездку якобы овладевшего столь тяжелым для иностранцев разговорным русским, выпалил:
– Зае – тельски!!!
Спецслужбы не спали. Они легко вычислили виновного, и хоть вина его была весьма сомнительна, и хоть специалистом он был высочайшего класса, но оправданий для Кричухина не нашлось: выгнали в шею!
Покатился он по наклонной. Ступеньку за ступенькой съезжал по должностям и оказался в редакции нашей газеты. Так мы и встретились с ним: мой карьерный подъем совпал в какой-то точке с его головокружительным спуском.
12. Из разговоров с Игорем Храмцовым:
Почему один школьник едва на «тройки» тянет, не успевает ничего, а другой – и на «пять», и на секцию плавания, и на фотокружок, и еще с друзьями погулять время осталось?
Вроде бы и у одного, и у другого – те же 24 часа в сутках. Есть версия, что у второго – организованность, он и успевает все. Но есть и другая версия. У второго – иной масштаб времени.
Время можно как спрессовывать, так и растягивать в объеме. Есть и временные складки: в них столько событий и свершений, а в земном измерении – прошло лишь несколько минут. Да что там минут – секунды, миг!
13. Обычно мы решаем свои задачи на среднем или начальном уровне. Большинство наших задач именно этим уровням и соответствуют. Когда мы пытаемся решить свои задачи на высоком уровне, нам редко это удается. Мы перепутали все входы и выходы. Мы тянем на себя ту дверь, которую надо толкать вперед, или же толкаем вперед ту дверь, которую достаточно легко потянуть на себя, чтобы она открылась.
Не раз люди замечали: у человека долго не получалось ничего, и вдруг разом стало все получаться. Будто вручили ему волшебный пропуск, будто нажалась какая-то загадочная кнопка «пуск», открывающая все двери на всех уровнях, дающая ключ ко всем входам и выходам. Человек так долго бился у закрытых дверей, он не верит еще в свою удачу, вдруг она – случайность! Но нет – открылась одна дверь, другая, открылась и та, открыть которую он мог лишь в самых фантастических мечтах, самых дерзких и самых заветных.
Он нашел Ключ. Этот Ключ лежал на Высшем Уровне. Если мы подошли к тому, чтобы решать свои задачи на Высшем Уровне, любая задача нижестоящего, пусть даже сравнительно высокого, но все же нижестоящего уровня, решается сама.
Когда Он понял эту довольно простую истину, Он стал перебирать в памяти все эпизоды своей жизни, стараясь понять, что же Он делал не так, если судить себя с позиций Высшего Уровня? Почему Волшебный Ключ так долго Ему не давался? И почему все-таки в конце-то концов этот Ключ – в Его руках?
14. Из разговоров с Игорем Храмцовым:
В чем разница между Богом и Дьяволом? В чем основная суть их спора?
Похоже, главный предмет их спора в решении вопроса: можно ли ребенку говорить правду?
Мы ребенку говорим: не трогай чайник – обожжешься! Он и не знает – почему? Мы и не объясняем – верь!
Если говорить ребенку правду, выкладывать полную информацию, надо объяснить, что при температуре сто градусов по Цельсию вода кипит. За счет теплоты происходит ускоренное движение молекул. Попутно надо объяснить и что такое молекула, и почему при нагревании меняются свойства вещества: вода превращается в пар. Тогда только мы скажем ребенку правду – объясним явление с учетом всех взаимодействующих факторов.
Ребенок, пожалуй, до конца не дослушает – заплачет. С ним надо проще: чайник – обожжешься – верь!
С позиций Вселенной, с позиций Высшего Разума мы, земные люди, – дети. Мы еще не готовы к пониманию Высшего Знания с учетом всех взаимодействующих факторов. Мы только начали познавать атомную энергию – и что? Тут же две бомбы кинули. А ведь знание действия ядерного оружия – еще далеко не самая высокая ступень Знания. Существует более высокий уровень – уровень Сверхзнания, Сверхвозможностей и Сверхоружия. Можно ли доверить алгоритм перехода на этот уровень современному человеку – ребенку со Вселенских позиций?
Нельзя ребенку говорить правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25