Признаюсь, я мало знаю про города… по крайней мере, про города, подобные этому. Можно сказать, вообще ничерта про них не знаю. Но зато очень хорошо понимаю следующее: у меня покамест нету ни одного шанса выйти отсюда, вернуться назад, туда, откуда я… пришел. Повторяю: нету ни единого шанса — кроме того, который мне предлагает Дер-Рокта. Кто он такой? что ему нужно? — я понятия не имею и выяснять не намерен. Он способен вытащить меня отсюда — этого достаточно. Но — увы, альтруизм и благотворительность никогда не были в моде. Да признаться, они не внушают мне доверия, всегда ждешь какого-то подвоха от человека, который за просто так дарит тебе виллу на калифорнийском побережье… впрочем, тебе-то как раз не понять. Не важно. Суть в следующем: Дер-Рокта требует платы за свои услуги. Я хочу… ладно, я не хочу, я вынужден платить. Потому что — к моему великому сожалению, не каждый день в этот город заглядывают подобные дер-рокты. А жить здесь и дальше… ну нет, с меня достаточно! Более чем достаточно! Поэтому, приятель, я согласился выполнить его условие. К сожалению, требование Дер-Рокты идет в разрез с твоими интересами. Досадно. Но не более того, приятель. Потому что теперь, после попытки меня уничтожить, ты потерял всю возможную привлекательность и неувядаемое обаяние в моих жестоких глазах. Увы, увы! — такова жизнь, старина. Поэтому…
— Вы не понимаете, — прошептал превращенец. — Вы не понимаете! — повторил он с отчаяньем в голосе. — Вы же собираетесь уничтожить мой город! Я… я слишком долго искал его. Вы не представляете, как долго. И теперь, когда наконец нашел, теперь вы хотите уничтожить его.
— Не хочу, — возразил человек. — Не хочу — вынужден.
Метаморф медленно покачал головой с таким знакомым лицом:
— Нет, хотите. Никто вас не вынуждал. Вы могли выбирать. И вы выбрали. Вот только…
— Что «вот только»?! Ну, что «вот только»?! А?! — человек придвинулся к превращенцу вплотную, заглядывая в глаза, и дальше, по ту сторону глазниц.
— Что «вот только»?! Ты тоже мог выбирать, когда подталкивал меня к самоубийству! И ты выбрал. Теперь моя очередь. В конце концов, кто здесь Строитель?
— Это не дает вам права…
— Возможно. Возможно. У меня уже очень давно не было никаких прав, здесь, в городе. Здесь действовали совсем другие принципы существования. Не знаю, насколько они тебе подходят, не знаю и не собираюсь выяснять. Но скажи мне, потерянная душа, метаморф, превращенец, вечный странник, — скажи, на кой черт тебе сдался этот город? Неужели ты не понял: тебе придется жить здесь в одиночестве. Полном. Абсолютном. Обитатели будут приходить и уходить (не исключено, что даже перестанут приходить — совсем не исключено, ведь город найдет наконец тебя, своего идеального жителя), — так вот, даже если все-таки они будут посещать это проклятое место, задерживаться здесь не станут. Ты вынужден будешь жить один среди своих домов, на своих улицах, в своих парках и скверах, восхищаться своими фонтанами и дворцами — один, всегда один. Пока…
— Пока что?
— Пока не придет Дер-Рокта. И не предложит сделку, от которой ты не сможешь отказаться.
3. — Значит, вы решили окончательно, — осмелился подытожить после непродолжительно молчания метаморф.
Человек посмотрел на свечу, зажатую в побелевшей руке.
— Да. Да, решил. И послушайся моего совета, приятель: постарайся не попадать в лапы одиночеству. Этот зверь растерзает любого, выжрет изнутри
— так, что снаружи будет абсолютно незаметно. Но изнутри… Берегись одиночества — не глупых сообитателей, не жестоких сограждан, не чужих городов — берегись одиночества.
— Но разве я не буду одинок среди глупых сообитателей, жестоких…
— Будешь. Наверняка, будешь. Но всегда есть надежда, что сообитатели поумнеют, сограждане станут добрее, а какой-нибудь из городов — рано или поздно — станет твоим. Надежда есть всегда, приятель. А вот Дер-Рокта может и не прийти. Да даже если и придет — захочешь ли платить назначенную им цену? Берегись одиночества, приятель, берегись!..
— Но иногда — вы знаете — иногда просто бываешь обречен на одиночество.
— Знаю.
— И что?..
— И ничего. В том месте, где обрекают на подобные вещи — там не принимают апелляций и не пересматривают своих решений. Главное в таком деле — не спутать обреченность с простым стечением обстоятельств.
— А как?..
— Я же уже сказал. Глупые сообитатели, жестокие сограждане, чужие города. Горькое лекарство, но подчас — единственное доступное. Конечно, всегда остается Дер-Рокта, но я бы не стал на него рассчитывать. Нет, не стал бы.
Помолчали.
— Хорошо, — сказал метаморф. — Ладно, делайте, как решили. Может быть, этот город на самом деле не мой.
— Наверняка, приятель. Наверняка.
— Тогда счастливо. Я пойду.
— Открыть Врата?
— Не стоит. Я выйду и так.
— Удачи, приятель.
— И вам…
4. На узкой улице, темной, испорченной только гнилым пятном света от одинокой свечи, стоял человек. Он провожал взглядом ровную бледную спину метаморфа, уже едва различимую отсюда.
«Ч-черт, кажется я забыл сказать ему. Глупые сообитатели, жестокие сограждане и чужие города никогда не изменятся в лучшую сторону просто так. Для этого нужно самому начать меняться.
Впрочем… говорить подобные вещи, наверное, бесполезно. Каждый должен понять это самостоятельно».
Когда превращенец окончательно распался на кусочки и был поглощен тьмой, человек отправился дальше.
5. Ночью кроваво-красные стены города казались черными. Дверь… дверь вообще не казалась — ее просто не было. Нигде. Он дважды обошел стену изнутри. Он не мог пропустить дверь, не заметить ее — вот же свеча, которая не оставляет ни единого шанса спрятаться в тенях. И все-таки — двери не было.
«Как же так? Или — это твой ход? Твоя попытка избежать уничтожения? Не надейся, я все равно найду ее, даже если мне придется искать наощупь».
Так он и сделал. Положил ладонь на камни (черные? кроваво-красные? какие-то еще?) и пошел вдоль стены, словно слепой, потерявший палочку-стучалочку. Даже закрыл глаза, чтобы не мешали.
6. Все оказалось сложнее, чем он ожидал. Подушечки пальцев скоро заныли от постоянного трения о непонятно-какого-цвета камни. Затем онемели. Несколько раз человек спотыкался, падал — но глаз не открывал. Условия игры есть условия игры. Почему-то казалось, что очень важно не открывать глаз.
Но самым страшным было не это. Забвение, о котором говорил Дер-Рокта — оно накатывало, волна за волной, и человек чувствовал, как слова вымываются из памяти — высохшие рассыпчатые цветки в гербарии нерадивого школьника. И с каждым шагом даже их оставалось все меньше.
Потом рука наткнулась-таки на дверную ручку. От неожиданности человек выпустил свечу и поднял веки.
Да. Дверь. Она самая.
«/Ну же! Не медли!/» Человек сглотнул и потянул ручку на себя.
ГОРОД. БИБЛИОТЕКА.
7. И целый мир…
ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.
8. Библиотека сейчас напоминала морг. Если честно, человеку ни разу — как-то уж так получилось — не доводилось бывать в морге. Но представлять — представлял. В особенности — настроение. И пустоту.
То настроение и ту пустоту, которые царили здесь.
9. Не было опрокинутых стеллажей и сгоревших столов, не было разбитых яичных скорлупок, на которых уже не прочесть ни единого иероглифа. Стеллажи стояли, как и прежде, каждый на своем месте, и столы — тоже, а яичные скорлупки… их на самом деле не было. Пропали. Как пропали и все книги, свертки, трубочки, веревки с узелками, террариумы с бульдышами… Только стеллажи и столы, стеллажи и столы — тысяча тысяч никчемной мебели.
«Вот так. Вот так…» Ненужную свечу поставил на стол. Он собирался поджечь ее огнем библиотеку, самое ранимое место города, — теперь, похоже, поджигать нечего. Библиотеки не стало.
Человек пошел вдоль рядов стеллажей, чтобы…
«/Подсказку? Ты все еще надеешься на подсказку? Но ты же…/ Не предавал! Потому что никогда не клялся в верности. Меня использовали. Теперь я намерен…
/Ну-ну, что же именно?/ Уйти. Из города. Дер-Рокта предложил выход — я принял условия. Теперь…
/А тебе не кажется, что ты ошибся? Что библиотека не является и никогда не являлась тем местом, которое ты ищешь?/ Глупости! Я уверен…
В конце концов, стеллажи и столы изготовлены из дерева. Значит, загорятся.
/Но…/ Загорятся. Я заставлю их гореть.
/Стоит ли?../ А…
Выхода-то все равно нет. Назад пути — тоже нету.
/И впереди — ничего…/ Тем более!
Тем более…» Он развернулся и пошел к свече и двери. Забираться дальше не имело смысла
— там такая же пустота, как и везде.
Вдруг — увидел.
На столе лежала книга. «Такие часто используют бухгалтера, для учета доходов-расходов и прочих подобных вещей». Даже отсюда была видна четкая надпись на белом прямоугольничке.
«Книга итогов».
Приблизился. Осторожно, не торопясь, намеренно замедляя движения.
Напряженно коснулся обложки («а вдруг исчезнет») — не исчезла, осталась лежать.
Пододвинул стул, сел. Рядом неодобрительно качала головой свеча.
Развернул. Бережно («а вдруг рассыпется») — не рассыпалась.
Посмотрел.
Буквы, нормальные буквы.
Стал чи…
ГОРОД. БИБЛИОТЕКА. КНИГА ИТОГОВ.
10. …стал тем, кем ты стал. С чего началось? — с того ли, что в детстве обожал «Трех мушкетеров» с Боярским? Да нет, наверное, дело не в них. Все их обожали, все мальчишки выламывали деревянные шпаги и фехтовали, удивляясь: да чего ж тут такого сложного? Смешно: никто не хотел быть «за кардинала», и сшибались во дворе пятеро Д`Артаньянов с шестью Атосами и тремя Арамисами. А Портос заболел ангиной, и мать его не выпустила — поэтому прижимался к окну носом, расплющиваясь в смешную и чуть-чуть грустную карикатуру, а ты задиристо махал со двора шпагой, кричал «се ля ви» и немножко злорадствовал, а немножко — жалел. Но ни за что не согласен был променять свою роль на роль Ришелье или Рошфора — кто ж играет за плохих?! Потом — пришлось. Потому что, как объяснил тебе, молодому и потенциально талантливому, (но — заметьте, молодой человек, главное слово здесь «потенциально», а не «талантливый), так вот, как объяснил тебе Учитель, театр — жизнь лишь отчасти. Но и здесь, между прочим, почетнее играть „плохих“, а оставаться „хорошим“, нежели наоборот. А еще почетнее — играть людей, которые никогда (вы слышите, молодой человек, никогда!) не бывают сугубо хорошими либо плохими. Сыграть сказочного принца — проще, нежели принца Датского (ну, вы понимаете, о чем я говорю). Поэтому… Да нет, пошел ты в театр не потому, что хотел играть „хороших“. „А почему?“ А кто ж его знает! Так легли кости, выпали карты, повернулось колесо Судьбы. Так уж получилось, что ты нашел свой Дар, сумел отыскать, выкопать, очистить и принять, смог сдержаться, не выбросить на помойку, не продать за пятак, чтобы было чем поужинать, не закопал обратно, туда, где нашел. Дурак потому что! Дар даром не дается, дурень. Вернее, не так: Дар в доме
— даже в воздухе; подавишься, подашься искать двери — да дело плохо, Дар — в скважине замочной, вдавлен жевательной резинкой. Одно хорошо — продать Дар никогда не поздно. Одно плохо — не продашь. Скорее — удавишься… Удивляться тут нечему, что поступил в театральный. Во-первых, от судьбы (как бы пафосно не звучали эти слова) не сбежишь. А во-вторых, Дар-то потихоньку рос, вместе с тобой, как растение-паразит, уже не просто питаясь, но и направляя тебя в нужную сторону. Кстати, и поступил-то ты в театральный не сразу. Вначале хотел на экономический (а что, хороший выбор нужных, пользующихся спросом профессий). Какая разница, что в школе играл во всех постановках? Мало ли, чего мы в школе вытворяем… Не достаточно все-таки, наверное, одного желания «выйти в люди» — а может, и не было у тебя такого желания. Вернее, желание было, но осуществлять его через экономический… Не поступил, одним словом. В семье — трагедия, мать переживает, отцу тоже несладко (и от ее переживаний, и от самого факта проваленных экзаменов). Словом, на год выпадаешь из жизни. Ладно, не сидеть же целыми днями дома. По знакомству устроился в мастерскую при театре, где всякие-разные декорации к постановкам изготавливают (ну, и еще халтура на сторону). Нет, об актерском ремесле ты тогда и думать не думал. То есть, по приколу, там-сям, роли в школьных постановках… — но на жизнь этим? Да кто сейчас в театр-то ходит, кроме уборщиц? Правда, были еще «заказчики» со стороны, которые частенько наведывались в мастерскую, чтобы прикупить к «прикиду» какую-нибудь прибамбасину: то фигурную застежку для плаща, то «филигранный» браслет на руку, а то и меч (деревянный, понятное дело). «Заказчики» называли себя «ролевиками», бегали по лесам с этими самыми приобретенными в мастерской мечами и думали, что они («ролевики», натурально) — эльфы, гномы и прочие сказочные персонажи. Короче говоря, «Зарница» переделанная под феодальные взаимоотношения, с рыцарями, менестрелями и прекрасными дамами. Тебе стало интересно. Все это притягивало, будоражило сознание, которому в детстве недоставало волшебных сказок и продолжения приключений Боярского-Д`Артаньяна со товарищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Вы не понимаете, — прошептал превращенец. — Вы не понимаете! — повторил он с отчаяньем в голосе. — Вы же собираетесь уничтожить мой город! Я… я слишком долго искал его. Вы не представляете, как долго. И теперь, когда наконец нашел, теперь вы хотите уничтожить его.
— Не хочу, — возразил человек. — Не хочу — вынужден.
Метаморф медленно покачал головой с таким знакомым лицом:
— Нет, хотите. Никто вас не вынуждал. Вы могли выбирать. И вы выбрали. Вот только…
— Что «вот только»?! Ну, что «вот только»?! А?! — человек придвинулся к превращенцу вплотную, заглядывая в глаза, и дальше, по ту сторону глазниц.
— Что «вот только»?! Ты тоже мог выбирать, когда подталкивал меня к самоубийству! И ты выбрал. Теперь моя очередь. В конце концов, кто здесь Строитель?
— Это не дает вам права…
— Возможно. Возможно. У меня уже очень давно не было никаких прав, здесь, в городе. Здесь действовали совсем другие принципы существования. Не знаю, насколько они тебе подходят, не знаю и не собираюсь выяснять. Но скажи мне, потерянная душа, метаморф, превращенец, вечный странник, — скажи, на кой черт тебе сдался этот город? Неужели ты не понял: тебе придется жить здесь в одиночестве. Полном. Абсолютном. Обитатели будут приходить и уходить (не исключено, что даже перестанут приходить — совсем не исключено, ведь город найдет наконец тебя, своего идеального жителя), — так вот, даже если все-таки они будут посещать это проклятое место, задерживаться здесь не станут. Ты вынужден будешь жить один среди своих домов, на своих улицах, в своих парках и скверах, восхищаться своими фонтанами и дворцами — один, всегда один. Пока…
— Пока что?
— Пока не придет Дер-Рокта. И не предложит сделку, от которой ты не сможешь отказаться.
3. — Значит, вы решили окончательно, — осмелился подытожить после непродолжительно молчания метаморф.
Человек посмотрел на свечу, зажатую в побелевшей руке.
— Да. Да, решил. И послушайся моего совета, приятель: постарайся не попадать в лапы одиночеству. Этот зверь растерзает любого, выжрет изнутри
— так, что снаружи будет абсолютно незаметно. Но изнутри… Берегись одиночества — не глупых сообитателей, не жестоких сограждан, не чужих городов — берегись одиночества.
— Но разве я не буду одинок среди глупых сообитателей, жестоких…
— Будешь. Наверняка, будешь. Но всегда есть надежда, что сообитатели поумнеют, сограждане станут добрее, а какой-нибудь из городов — рано или поздно — станет твоим. Надежда есть всегда, приятель. А вот Дер-Рокта может и не прийти. Да даже если и придет — захочешь ли платить назначенную им цену? Берегись одиночества, приятель, берегись!..
— Но иногда — вы знаете — иногда просто бываешь обречен на одиночество.
— Знаю.
— И что?..
— И ничего. В том месте, где обрекают на подобные вещи — там не принимают апелляций и не пересматривают своих решений. Главное в таком деле — не спутать обреченность с простым стечением обстоятельств.
— А как?..
— Я же уже сказал. Глупые сообитатели, жестокие сограждане, чужие города. Горькое лекарство, но подчас — единственное доступное. Конечно, всегда остается Дер-Рокта, но я бы не стал на него рассчитывать. Нет, не стал бы.
Помолчали.
— Хорошо, — сказал метаморф. — Ладно, делайте, как решили. Может быть, этот город на самом деле не мой.
— Наверняка, приятель. Наверняка.
— Тогда счастливо. Я пойду.
— Открыть Врата?
— Не стоит. Я выйду и так.
— Удачи, приятель.
— И вам…
4. На узкой улице, темной, испорченной только гнилым пятном света от одинокой свечи, стоял человек. Он провожал взглядом ровную бледную спину метаморфа, уже едва различимую отсюда.
«Ч-черт, кажется я забыл сказать ему. Глупые сообитатели, жестокие сограждане и чужие города никогда не изменятся в лучшую сторону просто так. Для этого нужно самому начать меняться.
Впрочем… говорить подобные вещи, наверное, бесполезно. Каждый должен понять это самостоятельно».
Когда превращенец окончательно распался на кусочки и был поглощен тьмой, человек отправился дальше.
5. Ночью кроваво-красные стены города казались черными. Дверь… дверь вообще не казалась — ее просто не было. Нигде. Он дважды обошел стену изнутри. Он не мог пропустить дверь, не заметить ее — вот же свеча, которая не оставляет ни единого шанса спрятаться в тенях. И все-таки — двери не было.
«Как же так? Или — это твой ход? Твоя попытка избежать уничтожения? Не надейся, я все равно найду ее, даже если мне придется искать наощупь».
Так он и сделал. Положил ладонь на камни (черные? кроваво-красные? какие-то еще?) и пошел вдоль стены, словно слепой, потерявший палочку-стучалочку. Даже закрыл глаза, чтобы не мешали.
6. Все оказалось сложнее, чем он ожидал. Подушечки пальцев скоро заныли от постоянного трения о непонятно-какого-цвета камни. Затем онемели. Несколько раз человек спотыкался, падал — но глаз не открывал. Условия игры есть условия игры. Почему-то казалось, что очень важно не открывать глаз.
Но самым страшным было не это. Забвение, о котором говорил Дер-Рокта — оно накатывало, волна за волной, и человек чувствовал, как слова вымываются из памяти — высохшие рассыпчатые цветки в гербарии нерадивого школьника. И с каждым шагом даже их оставалось все меньше.
Потом рука наткнулась-таки на дверную ручку. От неожиданности человек выпустил свечу и поднял веки.
Да. Дверь. Она самая.
«/Ну же! Не медли!/» Человек сглотнул и потянул ручку на себя.
ГОРОД. БИБЛИОТЕКА.
7. И целый мир…
ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.
8. Библиотека сейчас напоминала морг. Если честно, человеку ни разу — как-то уж так получилось — не доводилось бывать в морге. Но представлять — представлял. В особенности — настроение. И пустоту.
То настроение и ту пустоту, которые царили здесь.
9. Не было опрокинутых стеллажей и сгоревших столов, не было разбитых яичных скорлупок, на которых уже не прочесть ни единого иероглифа. Стеллажи стояли, как и прежде, каждый на своем месте, и столы — тоже, а яичные скорлупки… их на самом деле не было. Пропали. Как пропали и все книги, свертки, трубочки, веревки с узелками, террариумы с бульдышами… Только стеллажи и столы, стеллажи и столы — тысяча тысяч никчемной мебели.
«Вот так. Вот так…» Ненужную свечу поставил на стол. Он собирался поджечь ее огнем библиотеку, самое ранимое место города, — теперь, похоже, поджигать нечего. Библиотеки не стало.
Человек пошел вдоль рядов стеллажей, чтобы…
«/Подсказку? Ты все еще надеешься на подсказку? Но ты же…/ Не предавал! Потому что никогда не клялся в верности. Меня использовали. Теперь я намерен…
/Ну-ну, что же именно?/ Уйти. Из города. Дер-Рокта предложил выход — я принял условия. Теперь…
/А тебе не кажется, что ты ошибся? Что библиотека не является и никогда не являлась тем местом, которое ты ищешь?/ Глупости! Я уверен…
В конце концов, стеллажи и столы изготовлены из дерева. Значит, загорятся.
/Но…/ Загорятся. Я заставлю их гореть.
/Стоит ли?../ А…
Выхода-то все равно нет. Назад пути — тоже нету.
/И впереди — ничего…/ Тем более!
Тем более…» Он развернулся и пошел к свече и двери. Забираться дальше не имело смысла
— там такая же пустота, как и везде.
Вдруг — увидел.
На столе лежала книга. «Такие часто используют бухгалтера, для учета доходов-расходов и прочих подобных вещей». Даже отсюда была видна четкая надпись на белом прямоугольничке.
«Книга итогов».
Приблизился. Осторожно, не торопясь, намеренно замедляя движения.
Напряженно коснулся обложки («а вдруг исчезнет») — не исчезла, осталась лежать.
Пододвинул стул, сел. Рядом неодобрительно качала головой свеча.
Развернул. Бережно («а вдруг рассыпется») — не рассыпалась.
Посмотрел.
Буквы, нормальные буквы.
Стал чи…
ГОРОД. БИБЛИОТЕКА. КНИГА ИТОГОВ.
10. …стал тем, кем ты стал. С чего началось? — с того ли, что в детстве обожал «Трех мушкетеров» с Боярским? Да нет, наверное, дело не в них. Все их обожали, все мальчишки выламывали деревянные шпаги и фехтовали, удивляясь: да чего ж тут такого сложного? Смешно: никто не хотел быть «за кардинала», и сшибались во дворе пятеро Д`Артаньянов с шестью Атосами и тремя Арамисами. А Портос заболел ангиной, и мать его не выпустила — поэтому прижимался к окну носом, расплющиваясь в смешную и чуть-чуть грустную карикатуру, а ты задиристо махал со двора шпагой, кричал «се ля ви» и немножко злорадствовал, а немножко — жалел. Но ни за что не согласен был променять свою роль на роль Ришелье или Рошфора — кто ж играет за плохих?! Потом — пришлось. Потому что, как объяснил тебе, молодому и потенциально талантливому, (но — заметьте, молодой человек, главное слово здесь «потенциально», а не «талантливый), так вот, как объяснил тебе Учитель, театр — жизнь лишь отчасти. Но и здесь, между прочим, почетнее играть „плохих“, а оставаться „хорошим“, нежели наоборот. А еще почетнее — играть людей, которые никогда (вы слышите, молодой человек, никогда!) не бывают сугубо хорошими либо плохими. Сыграть сказочного принца — проще, нежели принца Датского (ну, вы понимаете, о чем я говорю). Поэтому… Да нет, пошел ты в театр не потому, что хотел играть „хороших“. „А почему?“ А кто ж его знает! Так легли кости, выпали карты, повернулось колесо Судьбы. Так уж получилось, что ты нашел свой Дар, сумел отыскать, выкопать, очистить и принять, смог сдержаться, не выбросить на помойку, не продать за пятак, чтобы было чем поужинать, не закопал обратно, туда, где нашел. Дурак потому что! Дар даром не дается, дурень. Вернее, не так: Дар в доме
— даже в воздухе; подавишься, подашься искать двери — да дело плохо, Дар — в скважине замочной, вдавлен жевательной резинкой. Одно хорошо — продать Дар никогда не поздно. Одно плохо — не продашь. Скорее — удавишься… Удивляться тут нечему, что поступил в театральный. Во-первых, от судьбы (как бы пафосно не звучали эти слова) не сбежишь. А во-вторых, Дар-то потихоньку рос, вместе с тобой, как растение-паразит, уже не просто питаясь, но и направляя тебя в нужную сторону. Кстати, и поступил-то ты в театральный не сразу. Вначале хотел на экономический (а что, хороший выбор нужных, пользующихся спросом профессий). Какая разница, что в школе играл во всех постановках? Мало ли, чего мы в школе вытворяем… Не достаточно все-таки, наверное, одного желания «выйти в люди» — а может, и не было у тебя такого желания. Вернее, желание было, но осуществлять его через экономический… Не поступил, одним словом. В семье — трагедия, мать переживает, отцу тоже несладко (и от ее переживаний, и от самого факта проваленных экзаменов). Словом, на год выпадаешь из жизни. Ладно, не сидеть же целыми днями дома. По знакомству устроился в мастерскую при театре, где всякие-разные декорации к постановкам изготавливают (ну, и еще халтура на сторону). Нет, об актерском ремесле ты тогда и думать не думал. То есть, по приколу, там-сям, роли в школьных постановках… — но на жизнь этим? Да кто сейчас в театр-то ходит, кроме уборщиц? Правда, были еще «заказчики» со стороны, которые частенько наведывались в мастерскую, чтобы прикупить к «прикиду» какую-нибудь прибамбасину: то фигурную застежку для плаща, то «филигранный» браслет на руку, а то и меч (деревянный, понятное дело). «Заказчики» называли себя «ролевиками», бегали по лесам с этими самыми приобретенными в мастерской мечами и думали, что они («ролевики», натурально) — эльфы, гномы и прочие сказочные персонажи. Короче говоря, «Зарница» переделанная под феодальные взаимоотношения, с рыцарями, менестрелями и прекрасными дамами. Тебе стало интересно. Все это притягивало, будоражило сознание, которому в детстве недоставало волшебных сказок и продолжения приключений Боярского-Д`Артаньяна со товарищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22