Сам я жил на главной улице номер 1980. Нет, не так уж далеко от центра, примерно на уровне Садового кольца. Но там принято нумеровать не дома, а двери. У меня была дверь номер 1980. Так адрес выглядит солиднее, как будто бы собственный дом.
В Вестмаунте, районе коттеджей, самом богатом в Монреале, тихом и пустынном городке, где по улицам скачут белки и прохожих не бывает, потому что, выходя из двери, люди садятся сразу в машину, я видел дом, распиленный пополам. Его владелец был самым богатым человеком в городе, а когда он умер, некому было продать дом. Половину же никто не хотел купить — несолидно быть владельцем половины дома. Пришлось распилить здание и сделать проход между половинками, чтобы каждый из полупокупателей мог считать себя независимым владельцем. Собственность — идеал, собственность — пьедестал, и люди положительные стремятся к собственности.
Важно накопить деньги, а деньги не пахнут. Все равно, откуда они пришли. Где-то за городом у большой дороги я увидел щит с броской надписью: “Продаются черви и лягушки”. Нет, не голодающим, конечно. Местность озёрная, в озёрах водится форель, на уикэнд приезжают любители рыбной ловли; червей копать им неохота, есть спрос на наживку. И некий предприимчивый делец организовал массовый сбор червяка. Червями деньги его не пахнут.
Был бы спрос — предложение будет. Важно, чтобы деньги платили. Потрясли меня, как и всех приезжающих, характерные для англосаксов магазинчики “Страна шутки”; я бы перевёл: “Магазин пособий для хулиганства”. Здесь можно купить резиновую змею, толстую, серую, гибкую, совсем как настоящую, и положить её в постель своей старшей сестре или тёте. Можно купить бляхи с ругательствами или угрозами: “Берегись, сегодня мафия убьёт тебя!” Можно купить для подарка конфетную коробку, из которой выскакивает мышь на пружинке (“Ух ты, как завизжит именинница!”). Или порошок, который превратит суп соседа в кровавую жижу. Или столовый прибор для худеющих: дырявая ложка, беззубая вилка, сломанный нож. Маски — уродливые, с язвами, красноглазые, страшные; маленький братишка разревётся обязательно. Неприличные надписи, неприличные картинки. Непишущие ручки, незажигающиеся спички…
Мальчишки развлекаются нарисованными драками, машут игрушечными ружьями, юноши дерутся всерьёз и покупают серьёзное оружие в любом магазине оружия по сходной цене. Пистолет стоит Дешевле, чем визит к врачу.
Пистолет стоит дёшево, и деньги не пахнут, и фильмы прославляют риск…
На задворках моего дома с дверью номер 1980 был небольшой бассейн, бетонированная яма, достаточно глубокая, чтобы можно было утонуть в ней. Бассейн огорожен не был, а у ступенек стояла доска с надписью: “Плавайте на собственный риск”. Для меня это было нечто странное. Я бы этот бассейн огородил, или засыпал, или поставил бы дежурного спасателя, или хотя бы вывесил плакат с чёткой надписью: “Купаться воспрещается. За нарушение виновные будут привлекаться к ответственности с наложением штрафа”. Я говорил об этом своим канадским знакомым, они пожимали плечами. С их точки зрения, все было “олл райт”. Людей предупредили, дальше они сами решают: рисковать или нет? И я подумал, что таков стиль жизни на Западе. Ты живёшь на свой риск. Добываешь деньги как угодно и где угодно. Если попадёшься на недозволенном — это твой риск. Работаешь сколько угодно. Если надорвёшься и заболеешь — это твой риск. Развлекаешься, как угодно, покупаешь любые игрушки, даже огнеопасные. Если попадёшь пулей в чужую голову — это твой риск. А также риск того, который не сумел сберечь свою голову, подставил её под пулю. Каждый плавает на свой риск.
С джентльменами, решившими рисковать, вскоре мне пришлось встретиться.
Все это я рассказываю, забегая вперёд: я складываю впечатления первого дня и последующих. Конечно, мне не дали возможности целую неделю фланировать по Сен-Катрин, сравнивая витрины. Прямо из аэропорта меня повезли в гостиницу и в тот же день — на место преступления.
Самолёт покинул Москву в 11 утра и приземлился в Канаде в 2 часа дня после десятичасового перелёта. Арифметическая неувязка за счёт разницы во времени. К пяти часам по американскому времени спать хотелось неудержимо (мой организм ощущал полночь), но опытные люди предупредили меня, что в первый день надо перетерпеть. Иначе все пойдёт кувырком: выспишься вечером, ночью будешь бродить по комнате, после обеда опять захочешь спать. И я перетерпел, в первые сутки устал до потери сознания, спал как убитый и вошёл в чужой ритм.
Итак, в полночь по-московски, в пять вечера по-монреальски, ко мне в гостиницу явились полицейские инспекторы, чтобы ввести меня в курс дела. Их было двое: мистер Джереми и мистер Кэйвун. Мистер Джереми — долговязый, костистый и мрачный. Казалось, его долго коптили над дымным костром и провялили насквозь, не оставили ни капли жира. Глядя на его тёмное лицо, гораздо темнее, чем мундир, я задумался, откуда он родом. И, предупреждая неуместные вопросы, Джереми сообщил, что он англо-канадец. В Канаде очень обращают внимание на происхождение; национальные группы держатся компактно. В Монреале есть районы французские, английские, итальянские. И местный житель, представляясь, обязательно отметит, что он франко-канадец, итало-канадец, испано-канадец. Англо-канадцы, как правило, более привилегированные и обеспеченные. В Монреале 60 процентов франко-канадцев, но из трех университетов два английских и только один французский.
А мистер Кэйвун был украино-канадец (Кавун — его природная фамилия). Украинцы, преимущественно потомки переселенцев из Львовщины и Волыни, — четвёртая по количеству населения национальная прослойка в Канаде. Кэйвун традиционно брил голову, носил запорожские усы и говорил на чудесном певучем украинском языке, перемежая речь неуместными англицизмами:
— У моей дочки чоловик маэ малэнький шоп та йидальню. Та хиба ж це бизнес у нашем дистрикте. Голодранци, незаможники. Такий бе-рэ пиво та хотдогс (“хот-догс” — горячие собаки. Почему-то так называются маленькие сосиски). Та сидаэ цилий динь.
Втроём мы тут же направились на выставку — на место преступления. Но о выставке я рассказывать не буду, потому что рассказывать надо слишком много и это далеко уведёт в сторону. Выставка — это же не Канада, это нечто искусственное. Более того: Всемирная выставка не давала представления обо всём мире. Там можно было узнать только, как хочет выглядеть в глазах мира каждая страна.
И ещё я узнал на выставке, как тяжко живётся архитекторам, как стесняет их извечная необходимость обязательно делать в каждом доме двери, ряды окон, плоские этажи. Понял, как тяжко приходится зодчим, которые пишут свои каменные поэмы считанным количеством неизбежных каменных слов.
Но на ЭКСПО оконно-этажные догмы были не обязательны. Твори как вздумается! Раззудись, рука!
У американцев павильон и виде ячеистого шара, этакий стрекозиный глаз высотой в двенадцать этажей. У мексиканцев — раковина с рогами, У Канады — пирамида, поставленная на острую вершину. Павильон деревообделочников — в виде ёлок зелёных, жёрдочки вертикальные, жёрдочки горизонтальные, кубы, треугольники, болт с гайкой, палатка, труба. Дом будущего, сложенный из кубиков; каждый кубик — квартира. Похож на соты или на аул в Дагестане, где сакли лепятся по склону горы. И все это увито монорельсом, мелькают в воздухе вертолетики с прозрачными хвостами, грохочут ревущие “ховеркрафт” — суда на воздушной подушке… Шумно. Крикливо. Пёстро.
Совсем скромно выглядел на этом фоне павильон искусства — обыкновенный павильон с колоннами у входа и нормальной очередью на полчаса. Впрочем, и там нашлось чему удивляться.
Удивляла экспозиция. В первый момент казалось, что устроители расставили экспонаты кое-как, как пришлось, до сортировки руки не дошли. Рядом висели нежные мадонны эпохи Возрождения, угловатые, с яйцеобразными ликами красавицы модернистов, тут же стояли хищные, с покатыми лбами ацтекские идолы и соломенные чучела из Гвинеи — очень выразительные чучела, сплетённые из бамбуковых стеблей, например соломенная мать с соломенным ребёнком. И так в каждом зале: старина, классика, экзотика, абстракции… Как оказалось, устроители выставки решили подчеркнуть извечность человеческих чувств и свойств и расставили экспонаты не по эпохам, как мы привыкли, а по темам: “Любовь”, “Материнство”, “Труд”, “Бунт”. Дескать, люди были людьми во все эпохи, всегда любили, всегда трудились и всегда бунтовали. Излюбленный мотив западной пропаганды: так было, так будет и незачем тужиться, стараться что-то менять. Но само искусство решительно протестовало против идеи извечности. Не было сходства между соломой и мрамором. Не видел я мадонн в гвинейском плетении.
И ещё удивляло обилие полиции. Так привыкли мы к музейной сонной тишине, к старушкам-пенсионеркам, дремлющим в углу зала среди драгоценных реликвий. Тут в каждом зале бродили три-четыре молодых охранителя в мышиных мундирах. Стоило вам остановиться у картины, сразу двое устремлялись с двух сторон с насторожённым взором. Я спросил, не связана ли усиленная охрана с кражей. Нет, ответили мне, стража и раньше была не меньше. Но вот не уследили…
Для моего нового носа экспонаты ещё и пахли по-разному. Ароматы мира были собраны для меня в этом музее. Горячей, сухой пустыней пахли египетские статуэтки, благородные греческие статуи — оливковым маслом, а римские — луком и молодым, недобродившим вином, кислятиной, чуть ли не уксусом. Копотью и лампадным маслом тянуло от византийских икон, а от безглазых готических статуй — золой и запёкшейся кровью. Уверяю вас — кровью, уж я — то в угрозыске научился различать этот запах. Но роскошнее всего был букет гвинейских чучел: запах болотной прели, пряных цветов, бананов и ещё каких-то неведомых мне фруктов и острый запах звериного пота. Подогретая парфюмерная лавка! Духи, пролитые на печь.
А в каком-то углу на меня повеяло чем-то очень и очень знакомым: вроде бы холодной сыростью, резким ветром, сдувающим пар с дымящейся на морозе реки. Я поднял глаза. Ну конечно, полотно из Эрмитажа, Тицианова “Магдалина” с опухшими от слез щеками, впитавшая запах Невы.
Мистер Кэйвун дёргал меня за рукав:
— Та пийдемо. Побачим цей закуток, иде був криминал.
— Я попробую сам найти, — сказал я.
Горячая пыль пустыни. Маслины и лук. Томатный соус с перцем. Тропические фрукты. Туман с привкусом серного дыма. Морская соль. Сырой ветер с реки.
— Тут она висела?
— Ну це не диво, — сказал украино-канадец, несколько озадаченный. — Пустый закуток, як же не бачить. Куда втикло це малювання — тзет из тзе квешен.
“Куда втикло?” Действительно, всю Канаду не обойдёшь, принюхиваясь. Чем я мог помочь? Мог, в лучшем случае, проследить, каким путём выносили картину. Мог выявить при этом сопутствующие невскому ветру запахи. Может быть, они укажут на кого-либо из служителей, помогавших ворам.
Первая ниточка — запах зимней Невы у Зимнего дворца.
Пахнет ли Невой дверь из этого зала, лестница, вестибюль, портал с колоннами?
Нет. Картины выносили не через главный вход.
Пахнут ли Невой окна?
Нет. Картины выносили не через окна.
Загадка для классического детектива: преступление в запертой комнате. Как ушёл преступник, если не через дверь и не через окно?
Проще предположить, что ушёл обычным путём, а запах выветрился.
Снова вернулся я к месту происшествия, попробовал составить ароматический букет. Чем пахло в углу, где висела картина?
Запах краски, запах полотна, запах сухого дерева — он присущ всем картинам. Запах речной свежести присущ всем картинам из Эрмитажа. Что ещё можно различить?
Очень слабый запах опилок. Запах неоструганных досок. Запах спирта и имбиря — имбирного пива, возможно. Запах смолы и мыла — так пахнет кока-кола. Запах сырого сукна, обычный для всяких шинелей, для полицейских в том числе. Не слишком выразительный набор. Попробую зацепиться за имбирь и опилки.
Как ищешь по запаху? Так же, как и глазами. Допустим, нужна книга в голубом переплёте. Водишь, водишь глазами по полке, сосредоточившись на голубом, прочие цвета скользят мимо. Так и тут: запахов много, но думаешь о нужном, на нём сосредоточился, прочие скользят мимо.
На лестнице и в вестибюле нет опилок и имбиря. У окон нет опилок и имбиря. Под окнами нет опилок и имбиря. Обхожу все здание по периметру. Нет нигде нужного букета.
Вот тайна! Не на вертолёте же увезли полотна!
— Мистер Кэйвун, собак вы приводили?
Инспектор разводит руками. За кого я их принимаю? У местной полиции великолепные ищейки, призовые, знаменитые. Конечно, в первую очередь полиция привела собак. Но ищейки не взяли след.
Собаки след не взяли. Стало быть, на один только запах надеяться нельзя. Какая-то есть человеческая хитрость, сбившая с толку собак. Не только носом, но и умом искать надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15