Жить себе без запросов, в своё удовольствие, жить не мудрствуя. А разве люди не ищут простоты, не мечтают о здоровой жизни на природе? Вспомните Пришвина, Паустовского, Грина. И где кончал жизнь Стивенсон? На Самоа. И где кончал жизнь Гоген? На Таити. И куда рвался Джек Лондон? В океан. Все бегут от проклятой суши…”
В третий раз поймав себя на подобных мыслях, я понял, что мне угрожает реальная опасность. Дельфин борется во мне с человеком, и дельфин берет верх. Живя водной жизнью, питаясь рыбой, плавая, ныряя, ловя треску и удирая от косаток, я все время укрепляю дельфина. Человек же во мне бездействует и усыхает. И если я хочу остаться человеком, мне надо тренировать мозг, мыслить ежедневно, мыслить ежечасно о человечьих делах.
Так я и заставлял себя: вдохнул, нырнул, освистелся вокруг, теперь думай!
О чем я думал? Как полагается человеку — о будущем. Тем и отличается существо разумное от неразумных, что оно способно представлять себе будущее.
Мечтал я о тех временах, когда будет снят с меня запрет молчания, и, выйдя на какую-нибудь учёную кафедру с указкой в руке, я разложу свои конспекты, отодвину в сторону стакан холодного чая и, глядя в лица, насторожившиеся, недоверчивые, дружелюбные, приготовившиеся сомневаться или восторгаться, я наберу воздуха полную грудь и выдохну: “Товарищи, открылась великолепная возможность. Отныне каждый может выбрать своё “Я”!…” И ещё я скажу: “Товарищи, суть в том, что удаётся подчинить сознанию физиологию, поставить автоматические процессы в клетках под контроль воли. Можно вырастить по заказу всё, что заложено в генах. Это простейшее и наиважнейшее. Я могу… вы можете усилием воли залечивать раны, сращивать переломы, вырастить утерянную руку, ногу, зубы, глаза. Мир без калек! Подумайте, как это великолепно! Мир без костылей, без поводырей, без глухонемых, объясняющихся на пальцах, без горбатых карликов. Каждый может стать нормальным человеком — это самое большое достижение в моем открытии.
Возможно, вы сумеете — все я не успел проверить — заменять и больные органы. Методика теоретически такова: постепенно, по частям, вы рассасываете больную печень и растите здоровую. Мне не пришлось поставить подобные опыты: у меня здоровая печень, здоровое сердце и здоровый желудок. Возможно, тут встретятся трудности. Нужна нормальная нервная система, чтобы передавать все приказы воли. Но в конце концов ведь и нервы записаны в генах, значит, их тоже можно заказать.
Самовосстановление — простейший, первый и самый нужный этап волетворчества. Второй этап — самореконструкция, улучшение собственного тела…”
Тут я расскажу, как я менял внешность, превращаясь в знаменитого Карачарова. Итак, внешность по выбору!
Я стараюсь представить себе мир, где люди сами себе выбирают фигуры и лица. Ателье перелицовки. Альбомы модных лиц. Художники-модельеры. Соревнования красавиц — кто сумел сделать себя совершеннее? Вот когда премии будут выдаваться по заслугам: не за природное везение, а за собственный вкус, выдумку, понимание красоты. И соревнования спортсменов, сконструировавших себе оптимально спортивные тела. Какие ноги нужны для рекордного прыжка в высоту? Какая фигура нужна баскетболисту? А спринтеру? А пловцу? Не дельфинья ли?
И как это скажется все на людских отношениях? Конечно, в мире, где внешность меняется, как платье, прежде всего нужна честность. Пол Длиннорукий с подручными может много зла наделать, ныряя из одного тела в другое. Впрочем, я не раз замечал: для каждого крупного открытия прежде всего нужен коммунизм — сообщество людей бескорыстных, дружелюбных и доброжелательных. А разве атомная энергия не требует всемирного коммунизма настоятельно?
Ну а любовь? Вытерпит ли любовь смену лица? Хорошо ещё, если “она его за муки полюбила”. Ну а если за “биле личко и чорны брови”? Перекрасились брови, и любви конец!
Конечно, все мы перекрашиваем брови в белый цвет к концу жизни. Но там постепенность смягчает. Привыкают наши любимые к потере любимых лиц. Вторая ступень — ступень реконструкции внешности — тоже укладывается в генотип. Как правило, её можно осуществить за счёт собственных генов. Иногда полезно прибавить и чужие гены. И тут мы переходим к обширной третьей ступени — к пристройке нечеловеческих чувств и нечеловеческих тел, которые тоже построены из аминокислот, слепленных в белки и записанных на молекулах ДНК четырехбуквенным шифром. Все, что построено из аминокислот, может быть сделано — девиз третьей ступени.
Сверхчутье собаки. Сверхслух кошки. Ультразвуковой локатор летучей мыши. Инфракрасное зрение совы. Таинственные чувства насекомых. И любое тело на выбор, для любого климата, любой стихии — вот что значит девиз: “Может быть построено всё, что построено из аминокислот”. Для полярных стран — тело белого медведя или пингвина, тело слона — для тропических зарослей, тело верблюда (если кто-нибудь согласится на такое) — для пустыни, тело кондора — для воздуха (это ещё над проверить, как там впишется человеческая голова), для воды — тело дельфина. Точнее, тело дельфина пригодно для поверхностных слоёв, дельфину воздух нужен для дыхания. А в каком теле исследовать глубины, это ещё вопрос.
Может быть, в теле кашалота? Насытив кровь кислородом, кашалоты ныряют за добычей на глубину в километр и более. Нет, как-то не заманчиво стать тупорылым чудищем с одной ноздрей даже во имя науки. Да и много ли разглядит на дне эта ныряющая пасть? Для науки надо в иле копаться, разгребать наносы, подбирать черепки и монетки. Не лучше ли тело кальмара? Кальмар в глубинах абориген, не случайный гость, у кальмара десять щупалец. Десятирукий археолог Атлантиды! Но тут есть трудность: холодная кровь у этого десятиру-кого археолога. Сумею ли я встроить в тело кальмара не только человеческую голову, но и сердце четырехкамерное. Пожалуй, встрою, но ещё подсчитать надо, не окоченеет ли моё теплокровное тело в ледяной воде глубин. Может быть, два сердца сделать: для щупалец обычное, для разумного мозга совершенное? И как быть с кровью: ведь у человека кровь красная, с атомом железа в гемоглобине, а у моллюсков синеватая кровь, с медью в гемоцианине.
Тут ещё поломать голову придётся.
Нет, это не конец доклада. За ступенью третьей намечается ещё четвёртая. “Мечта йогов” называю я ту ступень, потому что у йогов в одной из книг я прочёл: “Умелые йоги умеют переноситься на любую планету и там приобретать тело, пригодное для жизни на той планете”. Само собой разумеется, “умеют” зря поставлено в этой фразе. Надо бы написать: “Мечтают, хотели бы уметь, воображают, будто бы умеют, хвалятся, что умеют”. Но цель сама по себе сформулирована хорошо. Поистине не в скафандрах хорошо бы ходить по чужим планетам, не в скорлупе заводского изготовления, а в теле, пригодном для жизни на той планете.
Но сейчас я не знаю, может ли мой организм изготовить такое тело даже по приказу воли. Прежде всего мне нужны образцы той инопланетной жизни. Если она построена на базе аминокислот, записанных на отростках нуклеиновых цепей, тогда все в порядке. Если же основа иная и запись иная… дайте образец, я попробую.
И все ещё не кончен доклад, потому что существует и пятая ступень, возможно, самая важная. Самая многообещающая, во всяком случае.
Со времён XVIII века существует житейская мудрость “Каждый доволен своим умом, никто не доволен своим состоянием”. Я принадлежу к числу тех, кто полагает, что эта мудрость устарела.
Лично я своим умом не доволен. Я полагаю, что он медлителен: я медленно считаю, медленно читаю, медленно осматриваю; что память у меня недостаточно ёмкая и чересчур непрочная, что я рассуждаю прямолинейно, в лучшем случае плоско, не охватываю природу во всей её многовариантности и многокоординатности, в диалектичности, коротко говоря.
Мне нужен быстродействующий ум, обгоняющий электронную машину.
Я хочу быть сверхматематиком — гением абстрактного расчёта.
Я хочу быть сверххудожником — гением острого видения.
Я хочу быть сверхученым — гением диалектического рассуждения.
Вопрос в том: может ли мой мозг реконструировать сам себя?
Но тело же занимается самореконструкцией. Мозг тоже тело.
Надо попробовать. Сколько я насчитал новых “Я”? Воздушное “Я” — человек-кондор, глубоководное “Я” — человек-кальмар, космическое “Я” — человеко-марсианин, быстродействующее “Я”, быстрорастущее “Я”, быстродумающее “Я”…
Много позже, перечитывая на досуге Свифта, я подивился, почему это Гулливер каждую часть начинает горькими сетованиями на собственное легкомыслие: “Ах, почему я поддался страсти к странствиям, почему не остался в безопасном доме?” И у Робинзона то же, и у Синдбада-Морехода. А мне почему-то ни разу не пришла мысль, что отныне я буду смирно сидеть дома. Ещё не зная, вернусь ли благополучно, я планировал новые опыты. Нет, я не ставлю себе это в заслугу. Полагаю, что все дело в цели. Если рискуешь, чтобы богатство раздобыть, конечно, при каждой неудаче горько оплакиваешь своё безрассудство: не надо золота, лишь бы жизнь сохранить! Но ведь я рисковал, чтобы достать знания людям. И я их доставал, я после каждого опыта набирал пачки фактов. Ни один метаморфоз не проходил у меня без пользы. Мне скучно было сидеть дома в своём природном теле, листать бумажные книги, чужие мысли списывать. Это было бы падение, безоговорочная капитуляция перед природой. Нет, я не хочу быть всю жизнь пленником собственного тела.
Так, коротая время между мечтами и страхами, я пересёк Атлантический океан за четырнадцать дней. Особенных рекордов не показал. В учебниках написано, что дельфин может развивать скорость до 50 километров в час, легко обгоняя пассажирские суда. Совершенно верно, развивает и обгоняет. Но это не значит, что дельфин может проплыть пятьсот километров за десять часов или даже пятьдесят за час. Дельфин быстро устаёт. Как котёнок, как каждое животное: порезвится, поиграет и спит. Моему дельфиньему телу тоже нужен был отдых и нужна была кормёжка. Часа четыре в день уходило у меня только на охоту (подразумевается охота за рыбой), если я не нападал на густой косяк. Кроме того, я петлял, конечно. Не знаю, как дельфины находят направление в море, а я ориентировался по солнцу. Следил за восходами и закатами, в пасмурную погоду запоминал направление ветра, ночью, выпрыгивая, искал на небе Полярную звезду. Нелёгкая штука — распознать созвездия в прыжке. Между прочим, думаю, что и настоящие дельфины прыгают, чтобы ориентироваться, чтобы пароход рассмотреть, в частности. Ведь сонар мало сообщает им насчёт отдалённых предметов. А судно и вовсе нечто непонятное: по размерам скала, но скала быстродвижущаяся.
Карту я представлял более или менее, знал, что от Мэна мне надо держать на восток, чуть-чуть отклоняясь к югу, чтобы попасть в Гибралтарский пролив. Я и забирал к югу, забрал несколько южнее, чем нужно, выйдя на пик Тенериф, что на Канарских островах. Тенериф нельзя было не узнать: вулкан со снежной вершиной. Итак, две трети пути осталось за хвостом, две трети приключений ещё были впереди.
Косаток можно было уже не опасаться — опасаться надо было людей.
В наши дни, когда столько пишут о контактах с дельфинами, охота на наших морских кузенов по разуму повсеместно запрещена. Но мало ли на свете браконьеров, готовых загарпунить какую угодно добычу, лишь бы поблизости не было свидетелей, или же удалых мальчишек с самодельной острогой, которым обязательно надо продемонстрировать свою удаль и меткость? Сам был мальчишкой, знаю этот беспардонный народ.
В общем, за один день, пока я плыл вдоль африканского берега к Гибралтару, меня пытались загарпунить трижды. Я взял в сторону, в открытый океан, где небезопаснее, и чуть не погиб тут же. Какой-то нефтевоз вздумал тут прочищать цистерны, и океан на сотни километров был залит мазутом. Рыба плавала кверху брюхом, беспомощно трепыхались чайки со слипшимися крыльями. И мне пришёл бы конец, если бы я забил дыхало мазутом. К счастью, вовремя почувствовал вкус керосина на языке. В отличие от урождённых дельфинов, я знал, что означает этот привкус.
Гибралтарский пролив я прошёл ночью (ночью никто не обижает дельфинов) и утром опять прицелился на восток, прямо посерёдке Средиземного моря, подальше от любителей проявлять отвагу. И плыть старался поглубже, чтобы не попасть под винт ненароком. Обгоняя суда, выпрыгивал, чтобы рассмотреть флаг: это была добавочная проверка курса. В этой части моря английские суда, как правило, идут на восток или на запад, а французские — по меридиану, поперёк.
Ещё через два дня увидел берег на севере; решил, что это Сицилия, вероятнее всего. У Сицилии форма пифагоровская: прямоугольный треугольник, гипотенуза обращена к Африке. Я и взял вдоль гипотенузы. А когда берег резко отвернул на север, на катет не перешёл, продолжал плыть к восходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15