когда совал паспорт, он провалился мимо кармана под борт. Вот хорошо, ничего не пропало. И сезонка тут же.
И, когда до меня дошла очередь, я уверенно протянул документы дежурному:
— Извините за беспокойство, товарищ лейтенант, произошло недоразумение. Билет у меня был, но провалился под подкладку.
Ещё добавил какие-то речи укоризненные, что всё-таки в людях разбираться надо, не подозревать в каждом четырехкопеечного жулика.
Дежурный взял билет, внимательно прочёл, зачем-то посмотрел на меня ещё внимательнее, изучил все страницы паспорта, ещё раз пытливо оглядел меня, передал майору, процедура повторилась.
— Где вы работаете? — спросил майор.
— В институте зоопсихологии, аспирант.
— Где родились?
— Там же написано.
— Но я вас спрашиваю.
Ответил.
— И вы утверждаете, что это ваш паспорт? — спросил майор своим ласковым голосом.
И тут я сообразил, что попал в историю. Паспорт-то был мой, а лицо у меня чужое — лицо артиста Карачарова.
— Я наклеил очень неудачное фото, — сказал я. — Вы, наверное, обратили внимание, что сходства мало? Действительно, бывают недоразумения.
— Справедливо, очень и очень неудачный у вас фотограф, — согласился майор охотно. — Вы черноглазый, горбоносый, у вас тип южный, не кавказский, но близкий к тому, донской, пожалуй, ростовский. А фотограф сделал бледного ленинградца в очках, глаза светлые, светлые волосы ёжиком. Неужели ретушировать нельзя было как следует? Большая небрежность с вашей стороны наклеить такое фото. Безусловно, были и будут недоразумения. Давайте, уж если мы встретились с вами, выясним все до конца. К счастью, вы живёте недалеко. Сейчас мы вызовем дворника, опросим соседей, установим вашу личность…
В общем, я попался безнадёжно. Личность мою никто не установит. Для соседей я — гость Юры Кудеярова. Гость разгуливает с паспортом хозяина — это ещё подозрительнее. Единственный выход сказать правду.
— Товарищ майор, — сказал я, — с этим фото связаны некоторые очень серьёзные обстоятельства. О них не расскажешь сразу, и нельзя рассказывать всем. Можете вы меня пригласить в свой кабинет, чтобы я изложил все по порядку.
И поведал я этому внимательному, мягкому майору истину. Нет, не всю. Примерно в том объёме, как вам, то, что имел право сказать. Сказал, что я — единственный в мире человек, могущий менять свою внешность по желанию, что, думая о Карачарове, глядя на его фильмы, я становлюсь похожим на него. Вот такой у меня дар или, можно сказать, болезнь, ненормальность. И до сих пор я его скрывал, испытывал, потому что сам не знаю: на пользу этот дар человечеству или во вред?
Майор выслушал меня с выражением серьёзного сочувствия.
— А теперь войдите в моё положение, — сказал он. — Допустим, я вам поверил, я даже склонен поверить. Из практики знаю, что задержанные придумывают правдоподобные оправдания. Вы приводите неправдоподобное, сверхфантастическое объяснение — это уже подкупает. Но войдите в моё положение. Сидит у меня в отделении человек, не похожий на фото в паспорте. Что приходит в голову мне, практическому работнику милиции, чьё мышление очень испорчено постоянным общением с правонарушителями? Мне приходит в голову, что вы — некто, скрывающий своё подлинное имя, и что Кудеяров одолжил вам свой паспорт. Мне приходит в голову, что вы добыли паспорт Кудеярова недозволенными средствами, может быть, применив насильственные действия. Я обязан, просто обязан провести дознание. Как вы опровергаете мои подозрения? Сказкой. И признаете, что никто этой сказки не подтвердит: ни сослуживцы, ни соседи по дому. Вот и рассудите, как должен я поступить, охранитель покоя честных граждан? Посоветуйте.
Я вздохнул, вспомнив ту женщину, которая посоветовала посадить её на пятнадцать суток.
— Посадите меня на трое суток, — сказал я. — Через трое суток у меня будет прежнее лицо, как на карточке.
— Без предъявления обвинения я могу задержать вас только на двадцать четыре часа для выяснения личности.
— Изменения будут заметны через двадцать четыре часа, — сказал я. — Даже к утру будут заметны.
Я знал, что обратный метаморфоз идёт гораздо быстрее, почти автоматически, даже без напряжения. Мне легко было думать о себе как о себе, не как о Карачарове. Через сутки я был достаточно похож сам на себя, и мягкий майор отпустил меня. Правда, до квартиры проводил сам лично и зашёл к соседке, расспросил обо мне — о Юре Кудеярове, конечно.
Читательниц, интересующихся в книгах только любовью, должен предупредить, что Эра больше не появится на страницах этой повести. У жизни своя логика. В жизни герои пролога не обязательно присутствуют и в эпилоге. Эру я больше не видел, даже старался не встречаться с ней. А от общих знакомых я слышал, что она вскоре вышла замуж… за театрального администратора, не красавца, но благообразного и очень доброго — к своей семье — “доставалу”, из числа тех, у кого жена с норками и гарнитурами. Он даже устроил Эру на сцену — давнишняя её мечта, но особого успеха она не имела. Эра была натурщицей по натуре, ей было приятно показывать свою красоту, а не выражать какие-то чувства. Чужих она не понимала, своих — не было. Но не буду злословить о девушке, главная вина которой в том, что она не полюбила меня. Каждый выбирает свой путь. Наши пути встретились, пересеклись и разошлись. Роль её в моей жизни оказалась скромной: из-за неё я угодил в милицию, дальнейшие события связаны с милицией.
ГЛАВА 2
И недели не прошло, как я снова оказался в том же отделении. Меня пригласили по телефону, мягко, но настойчиво. И тот же майор, ласково-ироничный, настойчиво расспрашивал меня, где я провёл ночь с субботы на воскресенье.
К счастью, я мог ответить юридически безупречно.
Я был в командировке в Калининграде, как раз пришли китобойные матки: мы встречались с цетологами. От скуки пошёл на сеанс 20.40 в кино, не на Карачарова — видеть его не мог. Вернувшись в гостиницу, застал компанию преферансистов в вестибюле, им не хватало четвёртого. До трех часов ночи мы выяснили, кому из нас угощать всю компанию пивом. После тяжких трудов, выиграв рубль двадцать, я ввалился в номер, перебудил соседей по койкам, долго выслушивал ругань. Все это майор записал подробно, заставил меня вспомнить фамилии и профессии соседей по номеру, очень-очень извинялся, но продержал в милиции до полуночи.
Ещё три дня — новый вызов. На этот раз майора интересовало, что я делал в прошлом месяце — одиннадцатого и двенадцатого числа.
Никак я не мог вспомнить. То ли у Эры время терял, то ли дома валялся на диване, с реферативными журналами возился, пополнял запасы научной информации. Свидетели? Свидетелей не было, конечно. Едва ли в соседней квартире замечают, когда я гашу свет.
Майор цокал языком сочувственно, сокрушённо качал головой:
— Несобранно живём, несобранно. Я бы в школе воспитывал привычку записывать времяпрепровождение. И для самодисциплины полезно, чтобы часы между пальцев не протекали. Записал — и видишь: два часа проворонил. Труд не велик. И в чрезвычайных обстоятельствах полезно. Я бы очень и очень советовал вам не пренебрегать такой отчётностью.
Я догадался.
— Насколько я понимаю, товарищ майор, вы подозреваете меня во всех нераскрытых преступлениях города.
— Вот видите, вам же это пришло в голову. Не надо обижаться, если и другим придёт в голову. Имея такой удивительный дар…
— Но вы же знаете, что дар мой действует медленно. Это не маска: забежал в переулок, снял, надел. Вы сами видели: я у вас сутки сидел.
— Друг мой, дела судебные требуют точности. Я могу свидетельствовать, что вы в тот раз менялись медленно. Но я не имею права утверждать, что вы всегда меняетесь медленно. Не знаю, что и делать с вами. Взять под наблюдение? Нет оснований. Обязать вас являться в отделение трижды в сутки? Для вас затруднительно и неприятно. За что такое наказание? Вероятно, лучше всего, если бы вы с нами поддерживали деловой контакт. Как вы относитесь к тому, чтобы поставить ваши способности на службу правопорядку? Тут вы волей-неволей всегда у нас на глазах.
Я заинтересовался. Впервые вырисовывалась практическая польза из моего невероятного метаморфоза.
— Например? — спросил я.
Майор полистал папки на столе.
— Ну вот пример. Недавно из мест заключения прибыло в Москву некое лицо… с богатым прошлым. В общей сложности в разное время заработало сто четырнадцать лет. Фигура в уголовном мире. И нет уверенности, что оно хочет порвать с прошлым, это лицо. Дня через три оно встречается со своими прежними друзьями-однодельцами, возможно, затевается что-либо противозаконное. Вот мы могли бы задержать одного из приглашённых и показать вам, а вы бы, надев его физиономию, направились бы на это сборище и вступили в контакт с возвращением, выяснили бы его намерения.
— Кто? Я? В роли разведчика среди уголовных? Да я на первом же слове разоблачу себя. Не умею притворяться. Вру бездарно.
Пусть простят меня читатели, что я лишаю их этого драматического сюжета. Но я отказался.
— Боюсь, — признался я честно. — Не знаю блатного языка, не знаю блатной жизни, не сумею выдержать роль. “Подвиг разведчика” в кино смотрел с молитвенным восхищением. Не представляю себе, как можно притворяться фашистским офицером среди фашистов и не сбиться ни разу. Какая-то сверхчеловеческая выдержка, самообладание, находчивость. Нет у меня такого таланта, я человек обычный.
— Да, тут особый талант нужен, — согласился майор. — У вас тоже талант, свой, даже более редкий, не прибедняйтесь. Пожалуй, вы правы, ваш талант оберегать надо, а не на карту ставит Вы особого рода специалист, таких для экспертизы приглашают, не для оперативной работы. Но не вижу пока, в чём вы могли бы пригодиться. Подумайте. Может быть, сами присоветуете.
Я обещал подумать. И придумал. Довольно быстро. Через четверть часа.
Как раз, когда я выходил от майора, хлопнула наружная дверь, и в приёмную ввалились два оперативника. Ввалились, потому что их тянула на поводке громадная овчарка, порывистая, с насторожёнными ушами.
— Ну как? — спросил майор.
— Ничего не выходит, товарищ майор. Рекс не берет след. Три раза заводили в этот подъезд: то на мусорную кучу тащит, то на детскую площадку, то на верхние этажи. Подъезд же. Разные люди ходят: и жильцы, и дети жильцов. Рекс слов не понимает. Не объяснишь ему, что нужен след мужчины средних лет, щербатого, в выпившем состоянии. Это собачьему уму непонятно.
— Конечно, хорошо бы людской ум приставить к собачьему носу, — вздохнул майор, — но не влезают твои мозги в собачий череп. Значит, раскидывай своими, человечьими мозгами, как объяснить Рексу его задачу…
Вот тут я и подумал, что в моих возможностях сделать обратное. Не мозг к носу приставить, а нос к мозгу — вот решение. Действительно, мозг человека не влезет в собачий череп, но вот ноздри овчарки в моих ноздрях уместятся.
И, прежде чем я дошёл до дома, у меня уже был готов проект моего двенадцатого Я — человека-ищейки.
Тут же я позвонил по телефону майору, просил мне достать нос собаки — кусочек ткани в спирте.
Подлинные чудеса тем и отличаются от сказочных, что в сказке возможно все, а жизнь соблюдает правила игры. Мой удивительный метаморфоз опирается на некий биологический и биохимический процесс; я вынужден считаться с этим процессом, с теми ограничениями, которые он накладывает.
С одним из ограничений я уже знакомил вас: ограничен темп превращения.
Требуется время, чтобы рассосалась старая форма и возникла новая: на новое лицо — несколько суток, на новое тело — месяц-два.
И ещё одно есть ограничение: не все возникает, что захочется. Почему? Потому! Потому, что такие свойства у человеческого организма. Почему у тритона вырастают оторванные ноги, а у человека не вырастают? Почему гусеница превращается в крылатую бабочку, а взрослый человек не становится крылатым? Потому что такие организмы? Такие свойства моего метаморфоза, мог бы я сказать. А разве медицина всегда знает, почему лекарство излечивает? Излечивает, и баста. Надо принимать.
Так что исчерпывающих объяснений я дать не могу. Но если хотите выслушать мою гипотезу, пожалуйста.
Начну издалека. Образцов Сергей — создатель Театра кукол имени Образцова — выступал и как автор фильма о природе “Удивительное рядом”. Смысл заголовка: радом с нами, в непосредственной близости, происходят поразительные события жизни. Исследователю мира, творцу, необходимо умение удивляться простым вещам, задумываться над очевидным.
Иначе говоря, чудес полным-полно вокруг. Но ежедневное чудо мы не считаем чудом, хотя оно ничуть не менее удивительно, чем чудо, бывающее редко.
Вот классический пример чуда, бывающего трижды в день — за завтраком, обедом и ужином.
Сидит за столом семья: отец, мать, карапуз с тугими щеками, бабушка с дряблыми и сморщенными. Едят все одно и то же: допустим, куриные котлеты с рисовой кашей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
И, когда до меня дошла очередь, я уверенно протянул документы дежурному:
— Извините за беспокойство, товарищ лейтенант, произошло недоразумение. Билет у меня был, но провалился под подкладку.
Ещё добавил какие-то речи укоризненные, что всё-таки в людях разбираться надо, не подозревать в каждом четырехкопеечного жулика.
Дежурный взял билет, внимательно прочёл, зачем-то посмотрел на меня ещё внимательнее, изучил все страницы паспорта, ещё раз пытливо оглядел меня, передал майору, процедура повторилась.
— Где вы работаете? — спросил майор.
— В институте зоопсихологии, аспирант.
— Где родились?
— Там же написано.
— Но я вас спрашиваю.
Ответил.
— И вы утверждаете, что это ваш паспорт? — спросил майор своим ласковым голосом.
И тут я сообразил, что попал в историю. Паспорт-то был мой, а лицо у меня чужое — лицо артиста Карачарова.
— Я наклеил очень неудачное фото, — сказал я. — Вы, наверное, обратили внимание, что сходства мало? Действительно, бывают недоразумения.
— Справедливо, очень и очень неудачный у вас фотограф, — согласился майор охотно. — Вы черноглазый, горбоносый, у вас тип южный, не кавказский, но близкий к тому, донской, пожалуй, ростовский. А фотограф сделал бледного ленинградца в очках, глаза светлые, светлые волосы ёжиком. Неужели ретушировать нельзя было как следует? Большая небрежность с вашей стороны наклеить такое фото. Безусловно, были и будут недоразумения. Давайте, уж если мы встретились с вами, выясним все до конца. К счастью, вы живёте недалеко. Сейчас мы вызовем дворника, опросим соседей, установим вашу личность…
В общем, я попался безнадёжно. Личность мою никто не установит. Для соседей я — гость Юры Кудеярова. Гость разгуливает с паспортом хозяина — это ещё подозрительнее. Единственный выход сказать правду.
— Товарищ майор, — сказал я, — с этим фото связаны некоторые очень серьёзные обстоятельства. О них не расскажешь сразу, и нельзя рассказывать всем. Можете вы меня пригласить в свой кабинет, чтобы я изложил все по порядку.
И поведал я этому внимательному, мягкому майору истину. Нет, не всю. Примерно в том объёме, как вам, то, что имел право сказать. Сказал, что я — единственный в мире человек, могущий менять свою внешность по желанию, что, думая о Карачарове, глядя на его фильмы, я становлюсь похожим на него. Вот такой у меня дар или, можно сказать, болезнь, ненормальность. И до сих пор я его скрывал, испытывал, потому что сам не знаю: на пользу этот дар человечеству или во вред?
Майор выслушал меня с выражением серьёзного сочувствия.
— А теперь войдите в моё положение, — сказал он. — Допустим, я вам поверил, я даже склонен поверить. Из практики знаю, что задержанные придумывают правдоподобные оправдания. Вы приводите неправдоподобное, сверхфантастическое объяснение — это уже подкупает. Но войдите в моё положение. Сидит у меня в отделении человек, не похожий на фото в паспорте. Что приходит в голову мне, практическому работнику милиции, чьё мышление очень испорчено постоянным общением с правонарушителями? Мне приходит в голову, что вы — некто, скрывающий своё подлинное имя, и что Кудеяров одолжил вам свой паспорт. Мне приходит в голову, что вы добыли паспорт Кудеярова недозволенными средствами, может быть, применив насильственные действия. Я обязан, просто обязан провести дознание. Как вы опровергаете мои подозрения? Сказкой. И признаете, что никто этой сказки не подтвердит: ни сослуживцы, ни соседи по дому. Вот и рассудите, как должен я поступить, охранитель покоя честных граждан? Посоветуйте.
Я вздохнул, вспомнив ту женщину, которая посоветовала посадить её на пятнадцать суток.
— Посадите меня на трое суток, — сказал я. — Через трое суток у меня будет прежнее лицо, как на карточке.
— Без предъявления обвинения я могу задержать вас только на двадцать четыре часа для выяснения личности.
— Изменения будут заметны через двадцать четыре часа, — сказал я. — Даже к утру будут заметны.
Я знал, что обратный метаморфоз идёт гораздо быстрее, почти автоматически, даже без напряжения. Мне легко было думать о себе как о себе, не как о Карачарове. Через сутки я был достаточно похож сам на себя, и мягкий майор отпустил меня. Правда, до квартиры проводил сам лично и зашёл к соседке, расспросил обо мне — о Юре Кудеярове, конечно.
Читательниц, интересующихся в книгах только любовью, должен предупредить, что Эра больше не появится на страницах этой повести. У жизни своя логика. В жизни герои пролога не обязательно присутствуют и в эпилоге. Эру я больше не видел, даже старался не встречаться с ней. А от общих знакомых я слышал, что она вскоре вышла замуж… за театрального администратора, не красавца, но благообразного и очень доброго — к своей семье — “доставалу”, из числа тех, у кого жена с норками и гарнитурами. Он даже устроил Эру на сцену — давнишняя её мечта, но особого успеха она не имела. Эра была натурщицей по натуре, ей было приятно показывать свою красоту, а не выражать какие-то чувства. Чужих она не понимала, своих — не было. Но не буду злословить о девушке, главная вина которой в том, что она не полюбила меня. Каждый выбирает свой путь. Наши пути встретились, пересеклись и разошлись. Роль её в моей жизни оказалась скромной: из-за неё я угодил в милицию, дальнейшие события связаны с милицией.
ГЛАВА 2
И недели не прошло, как я снова оказался в том же отделении. Меня пригласили по телефону, мягко, но настойчиво. И тот же майор, ласково-ироничный, настойчиво расспрашивал меня, где я провёл ночь с субботы на воскресенье.
К счастью, я мог ответить юридически безупречно.
Я был в командировке в Калининграде, как раз пришли китобойные матки: мы встречались с цетологами. От скуки пошёл на сеанс 20.40 в кино, не на Карачарова — видеть его не мог. Вернувшись в гостиницу, застал компанию преферансистов в вестибюле, им не хватало четвёртого. До трех часов ночи мы выяснили, кому из нас угощать всю компанию пивом. После тяжких трудов, выиграв рубль двадцать, я ввалился в номер, перебудил соседей по койкам, долго выслушивал ругань. Все это майор записал подробно, заставил меня вспомнить фамилии и профессии соседей по номеру, очень-очень извинялся, но продержал в милиции до полуночи.
Ещё три дня — новый вызов. На этот раз майора интересовало, что я делал в прошлом месяце — одиннадцатого и двенадцатого числа.
Никак я не мог вспомнить. То ли у Эры время терял, то ли дома валялся на диване, с реферативными журналами возился, пополнял запасы научной информации. Свидетели? Свидетелей не было, конечно. Едва ли в соседней квартире замечают, когда я гашу свет.
Майор цокал языком сочувственно, сокрушённо качал головой:
— Несобранно живём, несобранно. Я бы в школе воспитывал привычку записывать времяпрепровождение. И для самодисциплины полезно, чтобы часы между пальцев не протекали. Записал — и видишь: два часа проворонил. Труд не велик. И в чрезвычайных обстоятельствах полезно. Я бы очень и очень советовал вам не пренебрегать такой отчётностью.
Я догадался.
— Насколько я понимаю, товарищ майор, вы подозреваете меня во всех нераскрытых преступлениях города.
— Вот видите, вам же это пришло в голову. Не надо обижаться, если и другим придёт в голову. Имея такой удивительный дар…
— Но вы же знаете, что дар мой действует медленно. Это не маска: забежал в переулок, снял, надел. Вы сами видели: я у вас сутки сидел.
— Друг мой, дела судебные требуют точности. Я могу свидетельствовать, что вы в тот раз менялись медленно. Но я не имею права утверждать, что вы всегда меняетесь медленно. Не знаю, что и делать с вами. Взять под наблюдение? Нет оснований. Обязать вас являться в отделение трижды в сутки? Для вас затруднительно и неприятно. За что такое наказание? Вероятно, лучше всего, если бы вы с нами поддерживали деловой контакт. Как вы относитесь к тому, чтобы поставить ваши способности на службу правопорядку? Тут вы волей-неволей всегда у нас на глазах.
Я заинтересовался. Впервые вырисовывалась практическая польза из моего невероятного метаморфоза.
— Например? — спросил я.
Майор полистал папки на столе.
— Ну вот пример. Недавно из мест заключения прибыло в Москву некое лицо… с богатым прошлым. В общей сложности в разное время заработало сто четырнадцать лет. Фигура в уголовном мире. И нет уверенности, что оно хочет порвать с прошлым, это лицо. Дня через три оно встречается со своими прежними друзьями-однодельцами, возможно, затевается что-либо противозаконное. Вот мы могли бы задержать одного из приглашённых и показать вам, а вы бы, надев его физиономию, направились бы на это сборище и вступили в контакт с возвращением, выяснили бы его намерения.
— Кто? Я? В роли разведчика среди уголовных? Да я на первом же слове разоблачу себя. Не умею притворяться. Вру бездарно.
Пусть простят меня читатели, что я лишаю их этого драматического сюжета. Но я отказался.
— Боюсь, — признался я честно. — Не знаю блатного языка, не знаю блатной жизни, не сумею выдержать роль. “Подвиг разведчика” в кино смотрел с молитвенным восхищением. Не представляю себе, как можно притворяться фашистским офицером среди фашистов и не сбиться ни разу. Какая-то сверхчеловеческая выдержка, самообладание, находчивость. Нет у меня такого таланта, я человек обычный.
— Да, тут особый талант нужен, — согласился майор. — У вас тоже талант, свой, даже более редкий, не прибедняйтесь. Пожалуй, вы правы, ваш талант оберегать надо, а не на карту ставит Вы особого рода специалист, таких для экспертизы приглашают, не для оперативной работы. Но не вижу пока, в чём вы могли бы пригодиться. Подумайте. Может быть, сами присоветуете.
Я обещал подумать. И придумал. Довольно быстро. Через четверть часа.
Как раз, когда я выходил от майора, хлопнула наружная дверь, и в приёмную ввалились два оперативника. Ввалились, потому что их тянула на поводке громадная овчарка, порывистая, с насторожёнными ушами.
— Ну как? — спросил майор.
— Ничего не выходит, товарищ майор. Рекс не берет след. Три раза заводили в этот подъезд: то на мусорную кучу тащит, то на детскую площадку, то на верхние этажи. Подъезд же. Разные люди ходят: и жильцы, и дети жильцов. Рекс слов не понимает. Не объяснишь ему, что нужен след мужчины средних лет, щербатого, в выпившем состоянии. Это собачьему уму непонятно.
— Конечно, хорошо бы людской ум приставить к собачьему носу, — вздохнул майор, — но не влезают твои мозги в собачий череп. Значит, раскидывай своими, человечьими мозгами, как объяснить Рексу его задачу…
Вот тут я и подумал, что в моих возможностях сделать обратное. Не мозг к носу приставить, а нос к мозгу — вот решение. Действительно, мозг человека не влезет в собачий череп, но вот ноздри овчарки в моих ноздрях уместятся.
И, прежде чем я дошёл до дома, у меня уже был готов проект моего двенадцатого Я — человека-ищейки.
Тут же я позвонил по телефону майору, просил мне достать нос собаки — кусочек ткани в спирте.
Подлинные чудеса тем и отличаются от сказочных, что в сказке возможно все, а жизнь соблюдает правила игры. Мой удивительный метаморфоз опирается на некий биологический и биохимический процесс; я вынужден считаться с этим процессом, с теми ограничениями, которые он накладывает.
С одним из ограничений я уже знакомил вас: ограничен темп превращения.
Требуется время, чтобы рассосалась старая форма и возникла новая: на новое лицо — несколько суток, на новое тело — месяц-два.
И ещё одно есть ограничение: не все возникает, что захочется. Почему? Потому! Потому, что такие свойства у человеческого организма. Почему у тритона вырастают оторванные ноги, а у человека не вырастают? Почему гусеница превращается в крылатую бабочку, а взрослый человек не становится крылатым? Потому что такие организмы? Такие свойства моего метаморфоза, мог бы я сказать. А разве медицина всегда знает, почему лекарство излечивает? Излечивает, и баста. Надо принимать.
Так что исчерпывающих объяснений я дать не могу. Но если хотите выслушать мою гипотезу, пожалуйста.
Начну издалека. Образцов Сергей — создатель Театра кукол имени Образцова — выступал и как автор фильма о природе “Удивительное рядом”. Смысл заголовка: радом с нами, в непосредственной близости, происходят поразительные события жизни. Исследователю мира, творцу, необходимо умение удивляться простым вещам, задумываться над очевидным.
Иначе говоря, чудес полным-полно вокруг. Но ежедневное чудо мы не считаем чудом, хотя оно ничуть не менее удивительно, чем чудо, бывающее редко.
Вот классический пример чуда, бывающего трижды в день — за завтраком, обедом и ужином.
Сидит за столом семья: отец, мать, карапуз с тугими щеками, бабушка с дряблыми и сморщенными. Едят все одно и то же: допустим, куриные котлеты с рисовой кашей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15