Я тут вообще недавно, из другой области приехал.
– К родственникам или так, погулять? – Прищур лесника стал жестким. Почему-то этот вопрос был для него очень важен.
– К родственникам, только дальним. – Александру не хотелось рассказывать обо всем неизвестно кому. Хотя и лесником в этих местах обычный человек не стал бы. – В Рябиновку.
– А-а, понятно. – Филиппов вздохнул. – Так это тебя сюда Олег прислал? На отдых? Я-то никак понять не могу, что за человек: вроде и наш, а про поляну не знает, ничего не чует… – Лесник посмотрел на изменившееся лицо Александра и осекся. Продолжил чуть тише и мягче: – Ты уж извини, парень. Чем это тебя так?
– Сам не знаю. Не помню даже, как шарахнуло. Очнулся через несколько дней, и вот, привет всему. Потом послали сюда, сказали, что, может, всё со временем восстановится, а пока подальше от города держаться надо.
– Подальше от города – это хорошо. Я вот тоже подальше от него забрался, да и все наши, которые здесь. Не выдерживаем мы, когда земля стонет. Ты еще молодой, потом поймешь. Некоторые привыкают, внимания не обращают, так это им себя ломать каждый день надо. Я вон как-то недавно решил на электричке проехать, надо было документы кое-какие в райцентре подновить, так не поверишь – не смог к ней, проклятой, подойти! Вот не могу, и всё тут! Не то чтобы боюсь, а просто нутро как выворачивает, глаза слепит, только что волосы дыбом не стоят. Мертвечиной от нее прет, и не то чтобы кладбищем, а прямо нежитью, да такой силы, что чуть не сдувает. А мне этого никак нельзя. – Лесник нахмурился. – Мне вообще сейчас без леса уже и не жизнь. Даже в деревне скоро появляться перестану, если так пойдет. Веришь, нет – сижу в доме, а словно без головы. Сросся с этим лесом.
– И как же вы?..
– Да вот так. Землянку себе вырыл, живу тут в берлоге заместо медведя. Зато чуть что где – сразу знаю. И не одно то, что глазами или ушами можно, а и больше, на полную свою силу. Вот ты когда бежал – ты ж из себя дурь выгнать пытался, скажешь, нет? Ты сейчас как молодой лось на первом гону, с ветками бодаться готов – силы много, а как правильно выпустить, не знаешь. Думаешь, что вот всё потерял, конец, пропал, быть тебе до конца дней обрубком себя былого. Так ведь? Только не ври, я-то вижу!
– Так. А как еще? Если б дело только в этих силах… Хотя, если честно, без них хреново. Как оглох. Я понимаю, люди без этого живут, вообще слепнут, глохнут и дальше живут, да только… Не попробовал бы всего, не знал бы – не жалко.
– Э-э, парень, чего у тебя нет и не было, того, конечно, и потерять не жалко, жалеют-то всегда свое. Ну, может, и не только свое, но это уж как кто понимает. Да только это полбеды, а ты еще от чего-то бегал. Выкладывай, я тебе тут вместо попа на исповеди. Считай, что просто в лесу свое горе выкричишь, полегчает. Давай, не жмись, все свои – ты, да я, да поляна эта, больше никто и не узнает. Небось на людей смотреть не можешь?
– Не могу. Осталось бы чутье – хоть различить бы смог, чему и кому верить, а так мне всё время кажется, что вот-вот обманут, что говорят одно, а думают… И вроде бы честный человек, и доверять ему можно, и не подводил ни разу – а вот не верю, а проверить теперь нечем. Всё время подвоха жду. Всё-таки у нас всё честнее, по-моему. Маску не наденешь, сразу всё видно.
Лесник расхохотался. Смеялся он довольно долго, но почему-то обижаться не хотелось. Наверное, потому, что очень уж заразительным получился смех – с уханьем, мотанием головой и утиранием слез. Понемногу Филиппов начал успокаиваться.
– О-ох… ну ты выдал, паря!.. Это ж надо: «Сразу всё видно!» У-ух-хо-хо! Ангелов небесных нашел! Да ты хоть подумай головой своей бедовой, если б мы друг от друга мыслей не прятали, с чего бы у нас война была? И откуда изгои взялись бы? А?
– Н-ну… Мало кто с кем не согласен бывает. В конце концов, на войне даже честнее получается. Я сперва тоже привыкнуть не мог. Вроде все свои, а… Потому теперь еще больнее. Кто мне свои? Как Древний, я теперь калека, приятного мало. А вернуться к людям и знать, что ты не такой, как все… Как фильм старый назывался: «Свой среди чужих, чужой среди своих».
– По-моему, название ты спутал. А может, и нет, не помню уже. Смотрел я как-то его, смотрел… Да ладно, я тебе лучше другое сейчас расскажу. Вот в сорок втором шли мы из окружения, вел нас один капитан. А я тогда уже чуял немало и вижу: он же, сволочь, не к своим ведет, а думает, как нас немцам сдать половчее и пулю в затылок не поймать! И что мне прикажешь делать? Стрелять? Тут же меня и самого шлепнут как предателя – командира убил. И поди докажи, что он хотел. Самому спасаться – и перед ребятами нашими совестно, и в спину выстрелят, правы будут – дезертир. А в плен ох как не хотелось, знали уже, что там с людьми бывает. Ну, что бы ты сделал?
– Не знаю. Сказал бы остальным, что не туда ведет или что заметил впереди что-то неладное.
– Вот-вот, сказал бы. А кто-то из них сказал бы капитану, и меня за паникерство и подрыв авторитета – в лоб. Даже укажи впереди засаду – капитан вывернулся бы, эту обошел, на другой «Нихт шиссен!» – заорал бы. Эх, сразу видно, время теперь другое. Может, оно и к лучшему, конечно.
– Ну так что вы сделали ?
– А я к самому капитану подошел, при всех, чтобы видели и слышали. Так, мол, и так, товарищ командир, я вот бывший лесник, и в этих местах бывать приходилось, давайте-ка меня в проводники. И что ему дальше? Отказаться – помощь в таком деле любая нужна, его бы заподозрили. Принять – может, я и выведу, опять-таки под его командованием, ему же медаль на грудь. А подловить меня на чем-то он всегда успеет, да и пристрелить по подозрению, если надо.
– И что же?
– Как видишь, живой. Чутье понадобилось, это верно, только мне оно помогло, а всем нам – нет. Соединились с другой такой же командой, повел нас другой командир и сдуру завел под пулеметы и сам погиб. Тот мой капитан руки поднял-таки, тут уж я его на законном основании… А самого ранили, еле уполз… – Лесник замолчал. Александр только сейчас обратил внимание, что на ветерана той войны его собеседник никак не похож. На вид лет сорок, не больше. О долгожительстве Древних он слышал, но убедиться довелось впервые. Интересно, сколько же лет Олегу? – Да, так вот к чему я тебе это всё. Я-то тогда врал или нет?
Получается, что да, только этого же никто заметить не мог. А как такое проделать, если сразу видно, кто правду говорит, а кто мысли спрятать пытается.
А мысли свои я и тогда не прятал. Лесник? Лесник. Места знал? Знал, это тоже честно. И к своим выйти хотел. Я просто всей правды не сказал. Ты молодой еще и у нас недавно, поэтому не научился различать, когда тебе говорят полправды, чтобы себя не выдать. А еще многие от такого чутья прятаться научились – не щит ставить, тогда сразу заметно, а что-то вроде. Переключаться, пока говорят, на мысли о другом. Присмотришься еще. Да и сам научишься – знаешь, многие у нас просто по привычке даже правду говорят так, что по-разному понять можно. Это у нас, можно сказать, народное умение. Да не горюй ты так, я ж сказал – научишься еще! Не ты первый. Совет дать?
– Еще бы! Только так, чтобы растолковать можно было сразу и правильно.
– Ишь ты, шустрый! – Лесник опять рассмеялся. – Нет уж. Урок сразу начну, второй вряд ли будет. Слушай: для начала все мы стали людьми, а потом уж Древние отделились. А ты сам вспомни, как и с чего тебя учили Древним быть. Только не премудрости, не чему тебя Иваныч научил, а как. Вот и учись. Наших предков никто не наставлял, сами дошли, а ты хоть знаешь, где и что искать. Новое найдешь – не пугайся, бери, только посмотри, не гнилое ли. И еще тебе скажу – не всё то, чему люди верят, – сказки, да и в сказках много правды, не забудь. Ладно, пойду я, лес меня заждался, дел много. Будешь уходить – кострище дерном заложи и на поляну эту больше не ходи. Не надо. А будет надо, тебя приведут. Да, и напоследок – по девке своей не убивайся. Не получилось – значит, не твоя. Нужна она тебе – борись, не хочешь – отступись, найди другую. Не мужик, что ли?! Э, э, уголек подправь, сейчас дернину подожжет!
Александр нагнулся, ножом закатил в огонь головешку, притоптал тлеющие травинки. Поднял голову, хотел спросить, откуда знает… Лесника на поляне уже не было. Ни шороха шагов по опавшей листве, ни колыхания веток на кустах. Даже следов на траве не осталось.
ГЛАВА 4
Непосредственное начальство было на удивление улыбчиво и вежливо. Конечно, замдиректора по науке всегда была интеллигентной женщиной, но сегодня она выглядела не подтянутой и суровой, а милой, какой-то домашней даже. Тетушка, обрадовавшаяся племяннику. Давно не виделись.
– Хорошо отдохнули, Саша? Как здоровье?
– Спасибо, Алевтина Алексеевна, подлечился, всё нормально.
– Да, я вижу, и подзагорели, и окрепли. Дома на участке работали?
– Нет, у знакомых был, в соседней области. Места там – просто чудо! Лес, рыбалка…
– Ну вот и прекрасно! А у нас тут кое-какие изменения произошли. Сами знаете, на науку денег сейчас не дают… Вот, ознакомьтесь. Да не пугайтесь, это у нас все получили, кроме директора и уборщицы. – Улыбка стала совсем приятной и дружеской.
Половинка стандартного листка с машинописным текстом. Только фамилия – шариковой ручкой.
«Уважаемый г-н А. Шатунов! Администрация НИИ доводит до вашего сведения, что в связи с недостаточным финансированием научных программ и отсутствием заказов на НИР ваша должность может быть сокращена в двухмесячный срок. Директор института… Зам. директора…» Дата. Чуть ниже: «Ознакомлен..»
– Вот здесь распишитесь… И вот здесь, в журнале. Вы не волнуйтесь, мы все с такими же бумажками – видите, здесь и моя подпись есть. А вы у нас молодой, перспективный, так что вы, скорее всего, останетесь… Если, конечно, есть такое желание.
Мило улыбнемся, аккуратно закроем за собой дверь, пройдем на рабочее место. Никого нет, народ в поле. Вот тебе, Саша, первый звонок. «Если есть желание…» Всё-таки ему этот отпуск не простят. Или припомнят через два месяца, или приберегут. Уже не раз звучало в этих стенах: «Мы вам тогда… а вы в ответ… как вы могли!» Любит наше начальство воззвать к нашей интеллигентности и порядочности. Правда, обратный процесс всегда идет болезненно для воззвавшего. Пинком. Одна бывшая сотрудница уже книгами на проспекте торгует – двадцать лет в институте, пять лет до пенсии… но слишком независимой оказалась. И, как шептались старожилы, отказалась «стучать», кто и что на рабочих местах делает да как отозвался о начальстве.
Так что желание желанием, а на всякий случай работу подыскивать надо. Тем более что приключения, похоже, закончились. Осталась человеческая жизнь, постепенно приспосабливаться надо. Благо никто ничего не знает, не заметили – вот и хорошо. Будем работать, в поте лица добывать хлеб свой, так сказать. Пойти, что ли, в охрану? На хлебе, конечно, появится кусок масла, но служить собачкой при каком-нибудь «толстолобике» и заодно таскать сумки за его супругой… Или подпирать стену в магазине какой-нибудь Авроры Борисовны… от воспоминания всё внутри передернуло, как от смеси лимона с полынью. Прав был лесовик – не для него была Аленка. «Если возьмешь ты себе жену, возьмешь с женой и тещу…» Ну и кем бы он был в семье завмагши? Торгаш из него… как из волка пастух. И даже еще интереснее. Проехали, помашем ручкой. Встретим кого-нибудь еще. Вот только забыть всё равно не получится. Противоположность любви всё-таки не ненависть, а равнодушие. Ну вот не получается быть равнодушным, беда какая. Такой уж он несовременный. Древний. Хоть уже и человек.
* * *
– Олег, что со мной тогда произошло ?
– Я же говорил – не знаю. Мы до сих пор не разобрались с этим посохом. Ты молодец, всё сделал правильно, если бы не ты, мы бы все сейчас сидели в такой гадости, что и дерьмо сахаром покажется. Но ты же сам прекрасно знаешь – не бывает войны без потерь. Честное слово, тебе еще повезло, всё могло быть намного хуже, тяжелее – да ты и сам видел.
– Значит, меня уже списали? Безвозвратные, так сказать, потери, упаковать и забыть?
– Не кипятись, сам же понимаешь, что это не так. Считай себя тяжелораненым на излечении. Ты бы сразу из госпиталя в рейд не попросился бы, правда? Почему? Своих бы подвел, тебя бы тащить пришлось. Так что потом видно будет, а пока к боевым делам мы тебя допустить не можем. Хочешь, найдем что-нибудь еще, работы у нас всем хватает.
– А какой с меня толк сейчас?! Ты же знаешь, я сейчас ничего не чувствую!
– И не слышишь, и не видишь? Так, что ли?
– Я не об этом, не притворяйся. Я не вижу ничего, как Древний! А зачем вам воин, который может только на спуск давить?! Я же с самого начала вам нужен был как боец, вы и внимание обратили только потому, что война идет!
Олег молчал, тяжело глядя из-под седеющих бровей. На скулах перекатывались желваки. Потом выдавил сквозь зубы:
– Н-ну, хорошо… Если ты всё еще ничего не понял, то я тебе это в башку вбивать не намерен. Найдутся дела и поважнее. Ты, кажется, сам дал согласие, никто не заставлял?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– К родственникам или так, погулять? – Прищур лесника стал жестким. Почему-то этот вопрос был для него очень важен.
– К родственникам, только дальним. – Александру не хотелось рассказывать обо всем неизвестно кому. Хотя и лесником в этих местах обычный человек не стал бы. – В Рябиновку.
– А-а, понятно. – Филиппов вздохнул. – Так это тебя сюда Олег прислал? На отдых? Я-то никак понять не могу, что за человек: вроде и наш, а про поляну не знает, ничего не чует… – Лесник посмотрел на изменившееся лицо Александра и осекся. Продолжил чуть тише и мягче: – Ты уж извини, парень. Чем это тебя так?
– Сам не знаю. Не помню даже, как шарахнуло. Очнулся через несколько дней, и вот, привет всему. Потом послали сюда, сказали, что, может, всё со временем восстановится, а пока подальше от города держаться надо.
– Подальше от города – это хорошо. Я вот тоже подальше от него забрался, да и все наши, которые здесь. Не выдерживаем мы, когда земля стонет. Ты еще молодой, потом поймешь. Некоторые привыкают, внимания не обращают, так это им себя ломать каждый день надо. Я вон как-то недавно решил на электричке проехать, надо было документы кое-какие в райцентре подновить, так не поверишь – не смог к ней, проклятой, подойти! Вот не могу, и всё тут! Не то чтобы боюсь, а просто нутро как выворачивает, глаза слепит, только что волосы дыбом не стоят. Мертвечиной от нее прет, и не то чтобы кладбищем, а прямо нежитью, да такой силы, что чуть не сдувает. А мне этого никак нельзя. – Лесник нахмурился. – Мне вообще сейчас без леса уже и не жизнь. Даже в деревне скоро появляться перестану, если так пойдет. Веришь, нет – сижу в доме, а словно без головы. Сросся с этим лесом.
– И как же вы?..
– Да вот так. Землянку себе вырыл, живу тут в берлоге заместо медведя. Зато чуть что где – сразу знаю. И не одно то, что глазами или ушами можно, а и больше, на полную свою силу. Вот ты когда бежал – ты ж из себя дурь выгнать пытался, скажешь, нет? Ты сейчас как молодой лось на первом гону, с ветками бодаться готов – силы много, а как правильно выпустить, не знаешь. Думаешь, что вот всё потерял, конец, пропал, быть тебе до конца дней обрубком себя былого. Так ведь? Только не ври, я-то вижу!
– Так. А как еще? Если б дело только в этих силах… Хотя, если честно, без них хреново. Как оглох. Я понимаю, люди без этого живут, вообще слепнут, глохнут и дальше живут, да только… Не попробовал бы всего, не знал бы – не жалко.
– Э-э, парень, чего у тебя нет и не было, того, конечно, и потерять не жалко, жалеют-то всегда свое. Ну, может, и не только свое, но это уж как кто понимает. Да только это полбеды, а ты еще от чего-то бегал. Выкладывай, я тебе тут вместо попа на исповеди. Считай, что просто в лесу свое горе выкричишь, полегчает. Давай, не жмись, все свои – ты, да я, да поляна эта, больше никто и не узнает. Небось на людей смотреть не можешь?
– Не могу. Осталось бы чутье – хоть различить бы смог, чему и кому верить, а так мне всё время кажется, что вот-вот обманут, что говорят одно, а думают… И вроде бы честный человек, и доверять ему можно, и не подводил ни разу – а вот не верю, а проверить теперь нечем. Всё время подвоха жду. Всё-таки у нас всё честнее, по-моему. Маску не наденешь, сразу всё видно.
Лесник расхохотался. Смеялся он довольно долго, но почему-то обижаться не хотелось. Наверное, потому, что очень уж заразительным получился смех – с уханьем, мотанием головой и утиранием слез. Понемногу Филиппов начал успокаиваться.
– О-ох… ну ты выдал, паря!.. Это ж надо: «Сразу всё видно!» У-ух-хо-хо! Ангелов небесных нашел! Да ты хоть подумай головой своей бедовой, если б мы друг от друга мыслей не прятали, с чего бы у нас война была? И откуда изгои взялись бы? А?
– Н-ну… Мало кто с кем не согласен бывает. В конце концов, на войне даже честнее получается. Я сперва тоже привыкнуть не мог. Вроде все свои, а… Потому теперь еще больнее. Кто мне свои? Как Древний, я теперь калека, приятного мало. А вернуться к людям и знать, что ты не такой, как все… Как фильм старый назывался: «Свой среди чужих, чужой среди своих».
– По-моему, название ты спутал. А может, и нет, не помню уже. Смотрел я как-то его, смотрел… Да ладно, я тебе лучше другое сейчас расскажу. Вот в сорок втором шли мы из окружения, вел нас один капитан. А я тогда уже чуял немало и вижу: он же, сволочь, не к своим ведет, а думает, как нас немцам сдать половчее и пулю в затылок не поймать! И что мне прикажешь делать? Стрелять? Тут же меня и самого шлепнут как предателя – командира убил. И поди докажи, что он хотел. Самому спасаться – и перед ребятами нашими совестно, и в спину выстрелят, правы будут – дезертир. А в плен ох как не хотелось, знали уже, что там с людьми бывает. Ну, что бы ты сделал?
– Не знаю. Сказал бы остальным, что не туда ведет или что заметил впереди что-то неладное.
– Вот-вот, сказал бы. А кто-то из них сказал бы капитану, и меня за паникерство и подрыв авторитета – в лоб. Даже укажи впереди засаду – капитан вывернулся бы, эту обошел, на другой «Нихт шиссен!» – заорал бы. Эх, сразу видно, время теперь другое. Может, оно и к лучшему, конечно.
– Ну так что вы сделали ?
– А я к самому капитану подошел, при всех, чтобы видели и слышали. Так, мол, и так, товарищ командир, я вот бывший лесник, и в этих местах бывать приходилось, давайте-ка меня в проводники. И что ему дальше? Отказаться – помощь в таком деле любая нужна, его бы заподозрили. Принять – может, я и выведу, опять-таки под его командованием, ему же медаль на грудь. А подловить меня на чем-то он всегда успеет, да и пристрелить по подозрению, если надо.
– И что же?
– Как видишь, живой. Чутье понадобилось, это верно, только мне оно помогло, а всем нам – нет. Соединились с другой такой же командой, повел нас другой командир и сдуру завел под пулеметы и сам погиб. Тот мой капитан руки поднял-таки, тут уж я его на законном основании… А самого ранили, еле уполз… – Лесник замолчал. Александр только сейчас обратил внимание, что на ветерана той войны его собеседник никак не похож. На вид лет сорок, не больше. О долгожительстве Древних он слышал, но убедиться довелось впервые. Интересно, сколько же лет Олегу? – Да, так вот к чему я тебе это всё. Я-то тогда врал или нет?
Получается, что да, только этого же никто заметить не мог. А как такое проделать, если сразу видно, кто правду говорит, а кто мысли спрятать пытается.
А мысли свои я и тогда не прятал. Лесник? Лесник. Места знал? Знал, это тоже честно. И к своим выйти хотел. Я просто всей правды не сказал. Ты молодой еще и у нас недавно, поэтому не научился различать, когда тебе говорят полправды, чтобы себя не выдать. А еще многие от такого чутья прятаться научились – не щит ставить, тогда сразу заметно, а что-то вроде. Переключаться, пока говорят, на мысли о другом. Присмотришься еще. Да и сам научишься – знаешь, многие у нас просто по привычке даже правду говорят так, что по-разному понять можно. Это у нас, можно сказать, народное умение. Да не горюй ты так, я ж сказал – научишься еще! Не ты первый. Совет дать?
– Еще бы! Только так, чтобы растолковать можно было сразу и правильно.
– Ишь ты, шустрый! – Лесник опять рассмеялся. – Нет уж. Урок сразу начну, второй вряд ли будет. Слушай: для начала все мы стали людьми, а потом уж Древние отделились. А ты сам вспомни, как и с чего тебя учили Древним быть. Только не премудрости, не чему тебя Иваныч научил, а как. Вот и учись. Наших предков никто не наставлял, сами дошли, а ты хоть знаешь, где и что искать. Новое найдешь – не пугайся, бери, только посмотри, не гнилое ли. И еще тебе скажу – не всё то, чему люди верят, – сказки, да и в сказках много правды, не забудь. Ладно, пойду я, лес меня заждался, дел много. Будешь уходить – кострище дерном заложи и на поляну эту больше не ходи. Не надо. А будет надо, тебя приведут. Да, и напоследок – по девке своей не убивайся. Не получилось – значит, не твоя. Нужна она тебе – борись, не хочешь – отступись, найди другую. Не мужик, что ли?! Э, э, уголек подправь, сейчас дернину подожжет!
Александр нагнулся, ножом закатил в огонь головешку, притоптал тлеющие травинки. Поднял голову, хотел спросить, откуда знает… Лесника на поляне уже не было. Ни шороха шагов по опавшей листве, ни колыхания веток на кустах. Даже следов на траве не осталось.
ГЛАВА 4
Непосредственное начальство было на удивление улыбчиво и вежливо. Конечно, замдиректора по науке всегда была интеллигентной женщиной, но сегодня она выглядела не подтянутой и суровой, а милой, какой-то домашней даже. Тетушка, обрадовавшаяся племяннику. Давно не виделись.
– Хорошо отдохнули, Саша? Как здоровье?
– Спасибо, Алевтина Алексеевна, подлечился, всё нормально.
– Да, я вижу, и подзагорели, и окрепли. Дома на участке работали?
– Нет, у знакомых был, в соседней области. Места там – просто чудо! Лес, рыбалка…
– Ну вот и прекрасно! А у нас тут кое-какие изменения произошли. Сами знаете, на науку денег сейчас не дают… Вот, ознакомьтесь. Да не пугайтесь, это у нас все получили, кроме директора и уборщицы. – Улыбка стала совсем приятной и дружеской.
Половинка стандартного листка с машинописным текстом. Только фамилия – шариковой ручкой.
«Уважаемый г-н А. Шатунов! Администрация НИИ доводит до вашего сведения, что в связи с недостаточным финансированием научных программ и отсутствием заказов на НИР ваша должность может быть сокращена в двухмесячный срок. Директор института… Зам. директора…» Дата. Чуть ниже: «Ознакомлен..»
– Вот здесь распишитесь… И вот здесь, в журнале. Вы не волнуйтесь, мы все с такими же бумажками – видите, здесь и моя подпись есть. А вы у нас молодой, перспективный, так что вы, скорее всего, останетесь… Если, конечно, есть такое желание.
Мило улыбнемся, аккуратно закроем за собой дверь, пройдем на рабочее место. Никого нет, народ в поле. Вот тебе, Саша, первый звонок. «Если есть желание…» Всё-таки ему этот отпуск не простят. Или припомнят через два месяца, или приберегут. Уже не раз звучало в этих стенах: «Мы вам тогда… а вы в ответ… как вы могли!» Любит наше начальство воззвать к нашей интеллигентности и порядочности. Правда, обратный процесс всегда идет болезненно для воззвавшего. Пинком. Одна бывшая сотрудница уже книгами на проспекте торгует – двадцать лет в институте, пять лет до пенсии… но слишком независимой оказалась. И, как шептались старожилы, отказалась «стучать», кто и что на рабочих местах делает да как отозвался о начальстве.
Так что желание желанием, а на всякий случай работу подыскивать надо. Тем более что приключения, похоже, закончились. Осталась человеческая жизнь, постепенно приспосабливаться надо. Благо никто ничего не знает, не заметили – вот и хорошо. Будем работать, в поте лица добывать хлеб свой, так сказать. Пойти, что ли, в охрану? На хлебе, конечно, появится кусок масла, но служить собачкой при каком-нибудь «толстолобике» и заодно таскать сумки за его супругой… Или подпирать стену в магазине какой-нибудь Авроры Борисовны… от воспоминания всё внутри передернуло, как от смеси лимона с полынью. Прав был лесовик – не для него была Аленка. «Если возьмешь ты себе жену, возьмешь с женой и тещу…» Ну и кем бы он был в семье завмагши? Торгаш из него… как из волка пастух. И даже еще интереснее. Проехали, помашем ручкой. Встретим кого-нибудь еще. Вот только забыть всё равно не получится. Противоположность любви всё-таки не ненависть, а равнодушие. Ну вот не получается быть равнодушным, беда какая. Такой уж он несовременный. Древний. Хоть уже и человек.
* * *
– Олег, что со мной тогда произошло ?
– Я же говорил – не знаю. Мы до сих пор не разобрались с этим посохом. Ты молодец, всё сделал правильно, если бы не ты, мы бы все сейчас сидели в такой гадости, что и дерьмо сахаром покажется. Но ты же сам прекрасно знаешь – не бывает войны без потерь. Честное слово, тебе еще повезло, всё могло быть намного хуже, тяжелее – да ты и сам видел.
– Значит, меня уже списали? Безвозвратные, так сказать, потери, упаковать и забыть?
– Не кипятись, сам же понимаешь, что это не так. Считай себя тяжелораненым на излечении. Ты бы сразу из госпиталя в рейд не попросился бы, правда? Почему? Своих бы подвел, тебя бы тащить пришлось. Так что потом видно будет, а пока к боевым делам мы тебя допустить не можем. Хочешь, найдем что-нибудь еще, работы у нас всем хватает.
– А какой с меня толк сейчас?! Ты же знаешь, я сейчас ничего не чувствую!
– И не слышишь, и не видишь? Так, что ли?
– Я не об этом, не притворяйся. Я не вижу ничего, как Древний! А зачем вам воин, который может только на спуск давить?! Я же с самого начала вам нужен был как боец, вы и внимание обратили только потому, что война идет!
Олег молчал, тяжело глядя из-под седеющих бровей. На скулах перекатывались желваки. Потом выдавил сквозь зубы:
– Н-ну, хорошо… Если ты всё еще ничего не понял, то я тебе это в башку вбивать не намерен. Найдутся дела и поважнее. Ты, кажется, сам дал согласие, никто не заставлял?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45