.
* * *
Три дня прошли в безрезультатных поисках. Чудовище умело ускользало от своего преследователя, но Гейвина не оставляло ощущение его постоянного присутствия. В баре к нему подходили совершенно незнакомые люди: «Я видел тебя вчера вечером на Эдгвер-роуд», а его там и близко не было, или: «Как ты тогда врезал этому арабу!».
Господи, ему это уже начинало нравиться. Судьба предоставляла ему удовольствие, которого он был лишен с двух лет, – беспечность.
Что с того, что кто-то с его лицом цинично попирает закон на ночных улицах? Что с того, что эта тварь живет его жизнью? Засыпая, он знал, что некто с его лицом бродит в это время в поисках очередной жертвы, и ему это было приятно. Чудовище, терроризирующее его, стало его общественным лицом. Оно стало им, он – своей собственной тенью.
* * *
Он проснулся.
Было уже четверть пятого. Уличный шум проникал сквозь плотно закрытые окна. Наступали сумерки. В комнате было душно – воздух многократно прошел через его легкие. После визита к Рейнольдсу прошла уже неделя. За это время он всего трижды выбирался из своей конуры – крохотная спальня, кухня и ванная. Сон стал важнее, чем еда и прогулки. Гейвин привык глотать снотворное, когда сон не приходил, что, впрочем, случалось не так часто; привык к затхлости воздуха, к яркому свету, льющемуся через незанавешенные окна, к ощущению оторванности от мира, где ему не было больше места.
Сегодня он решил, несмотря на отсутствие особого желания, выбраться немного подышать свежим воздухом. Позже, когда опустеют бары и никто не сможет сказать, что где-то видел его на этой неделе. Собраться с силами никак не удавалось.
Вода.
Ему снилась вода. Сидя у пруда с рыбками в Форт-Лодердейле, он наблюдал за тем, как возникают и исчезают, расходясь, круги на воде. Журчали струи небольшого водопада. Он слышал этот звук во сне. Теперь он проснулся, но звук не прекратился.
Было слышно уже не журчание, а просто плеск воды. Очевидно, кто-то пришел, пока он спал, и сейчас спокойно принимает ванну. Гейвин стал мысленно перебирать своих знакомых, пытаясь понять, кто бы это мог быть. Претендентов было не так много. Во-первых, Пол – он ночевал здесь на полу пару дней назад, мальчишка из начинающих. Потом – Чинк, торговец наркотиками. Была еще девчонка с одного из нижних этажей, кажется, ее звали Мишель. Кто же? Он прекрасно знал, кто это, но продолжал бессмысленную игру с самим собой, пока не отбросил всех троих. Но оставался еще один...
Гейвин вылез из-под простыней и одеял. От холода кожа покрылась мелкими пупырышками. По пути за халатом, лежавшим в другом конце комнаты, он взглянул на себя в зеркало. Кадр из фильма ужасов – в тусклом сумеречном свете стоял худой, сжавшийся от холода человечек. Тень.
Одев халат, единственное, что он приобрел за последние дни, он пошел в ванную. Тишина. Он толкнул дверь.
Линолеум под его ногами был влажен. Ему хотелось только одного – узнать, кто пришел, и тут же отправиться обратно в кровать. Но что-то все-таки было в этом любопытстве – слишком много вопросов оставалось без ответа.
За окном тем временем окончательно стемнело, и комната погрузилась в ледяной мрак. Только стук дождя нарушал тишину. Ванная была наполнена до самых краев. Вода была совершенно спокойна... и черна. Ничто не нарушало ее глади. Он был там. На дне.
Сколько дней прошло с тех пор, когда Гейвин зашел в ярко освещенную ванную и взглянул на воду? Казалось, это было вчера. Его жизнь с тех пор стала похожа на одну бесконечную ночь. Гейвин заглянул в ванну. Он был там. Опять спит, свернувшись калачиком; в одежде, как будто не было времени раздеться перед тем, как прятаться в ванной. На месте лысины теперь красовалась роскошная копна волос. Черты лица стали почти совершенными. Тонкие, нежные руки были сложены на груди.
Наступала ночь. Гейвину надоело стоять у края ванны и разглядывать спящую в ней тварь. Ну что ж, его нашли, причем с очевидным намерением больше с ним не расставаться. Ничего не оставалось, как идти досматривать сны. Дождь за окном усиливался. После невыносимо долгого рабочего дня тысячи людей возвращаются домой. Скользкие дороги. Несчастные случаи. Объятые пламенем машины и тела. Сон то приходил, то пропадал опять.
Посреди ночи он проснулся от скрипа двери. Во сне он снова видел воду и слышал ее плеск – его копия вылезла из ванной и вошла в комнату.
В тусклом уличном свете, шедшем, от окна, ничего нельзя было толком разглядеть.
– Гейвин, ты проснулся?
– Да, – ответил он.
– Мне нужна твоя помощь.
В этом голосе не было никакой угрозы. Так просят брата.
– Что тебе нужно?
– Немного подлечиться.
– Подлечиться?
– Зажги свет.
Гейвин включил светильник и взглянул на стоящую перед ним фигуру. Руки уже не были сложены на груди, и глазам Гейвина предстала огромная рана. Крови, разумеется, не было – ей просто неоткуда было взяться. На таком расстоянии трудно было заметить, что внутренности этой твари тоже стали напоминать человеческие.
– Господи, что случилось? – спросил Гейвин.
– У Преториуса были друзья, – ответил монстр, прикоснувшись пальцами к краям раны.
Этот жест напомнил Гейвину о картине, висевшей в его родном доме – Спаситель на кресте и подпись: «Я умер за вас».
– Почему ты не умер?
– Потому что я еще не живу.
Еще не живет... Значит, он все-таки смертен.
– Тебе больно?
– Нет, – ответ прозвучал грустно, как будто ему очень недоставало простых человеческих ощущений. – Я ничего не чувствую... но я учусь. Я уже умею зевать и пукать.
Это было столь же трогательно, сколь и абсурдно. Как он, однако, гордится любым признаком отношения к роду человеческому.
– А что будет с твоей раной?
– Заживет со временем.
Гейвину не хотелось больше разговаривать.
– Я тебе неприятен?
– Немножко, – ответил он, пожав плечами.
Существо смотрело его глазами, его прекрасными глазами.
– Что тебе сказал Рейнольдс?
– Почти ничего.
– Говорил, наверное, что я – чудовище, что я питаюсь человеческими душами!
– Ну... не совсем.
– И все-таки я угадал.
– Более или менее.
Существо грустно покачало головой.
– С его точки зрения, он, может быть, и прав. Мне нужна была кровь – это, безусловно, чудовищно, но что поделаешь! В молодости, месяц назад, я в ней купался. Это придавало моему деревянному телу ощущение плоти. Сейчас в этом уже нет необходимости – я почти ожил. Теперь мне нужна только...
Оно смутилось. Не потому, что собиралось солгать, скорее – не могло подобрать подходящих слов.
– Так что же тебе нужно? – настаивал Гейвин.
Существо опустило глаза.
– Ты знаешь, я уже жил несколько раз. Иногда я крал чужие жизни, жил ими, а когда надоедало – сбрасывал старое лицо и находил себе новое. Иногда – как это произошло в последний раз – просто поддавался очарованию и терялся...
– Ты – какой-то механизм?
– Нет.
– Что же тогда?
– Я – это я... Мне не приходилось встречать похожих на меня. Может быть, их много, а может – просто нет. Почему бы мне не быть единственным в своем роде! И вот я живу, умираю, ровным счетом ничего не зная о самом себе, – с горечью произнесло оно. – Видишь ли, ты живешь в мире похожих на тебя людей. А если бы ты был один на всем белом свете, что бы ты знал? Только то, что можно увидеть в зеркале. Остальное – догадки.
Не согласиться с ним было трудно.
– Можно мне прилечь? – спросило оно.
Существо приблизилось, и Гейвин смог получше разглядеть рану на его груди. На месте сердца росли какие-то бесформенные грибницы. Не сняв мокрой одежды, оно с тяжким вздохом нырнуло в кровать.
– Мы вылечимся, – сказало оно, – было бы время.
Гейвин пошел к двери проверить, заперта ли она. На всякий случай он подтащил стол и поставил его так, чтобы никто не мог опустить ручку. Никто не помешает их сну. Они будут здесь в безопасности – он и оно, он и его второе Я. Гейвин сварил кофе и сел в кресло, стоящее напротив кровати, не спуская глаз со спящего гостя.
Дождь все не прекращался. Ветер с бешенством бросал на стекло мокрые листья, а тяжелые капли добивали их, как любопытных мотыльков. Гейвин иногда поглядывал на них, когда уставал рассматривать свою спящую копию, но взгляд против его воли возвращался к кровати. Он опять рассматривал эти тонкие запястья, длинные ресницы... Под звуки сирены мчащейся по улице машины скорой помощи он заснул. А дождь все не прекращался...
В кресле было не очень удобно, и он просыпался каждые несколько минут, чуть приоткрывая глаза. Существо встало – вот оно стоит у окна, вот разглядывает себя в зеркало, теперь – шумит на кухне. Оно открывало кран – ему снилось море. Оно раздевалось – ему снилось, что он занимается любовью. Оно смотрело на него – Гейвину на мгновение показалось, что он поднимается над крышами домов... Существо оделось в его одежду – он во сне пробормотал что-то о краже. Уже рассвело. По комнате, насвистывая веселую песенку, прогуливался он сам. Гейвин так хотел спать, что не оставалось никаких сил обращать внимание на то, что какой-то парень разгуливает в его одежде и живет его жизнью.
Наконец, оно нагнулось и, по-братски поцеловав Гейвина в губы, вышло. Дверь тихо закрылась.
* * *
Прошло еще несколько дней – Гейвин не считал сколько. Он безвылазно сидел дома и пил воду – жажда казалась неутолимой. Пил и спал, спал и пил...
Его постель так и не высохла с того времени, как в ней повалялся нежданный гость, но желания сменить простыни не возникало. Гейвину нравилось лежать на влажном белье, сушить его теплом своего тела. Когда постель немного подсыхала, он принимал ванну в воде, которую не менял после своего двойника, и возвращался, весь в темных холодных каплях. Холодная комната пропахла плесенью. Порой ему так не хотелось вставать, что он опустошал мочевой пузырь прямо в кровати.
И все же, несмотря на ледяной холод комнаты, голод и наготу, смерть не приходила.
В шестую или седьмую ночь он проснулся с твердым решением покончить с этой бессмысленной жизнью. Не понимая толком, что собирается делать, он стал бродить по комнате, так же как неделю назад бродила по ней его копия. Он останавливался у окна, у зеркала, из которого глядело на него жалкое подобие неотразимого Гейвина. Снег проникал сквозь ставни и медленно таял на подоконнике.
Его взгляд неожиданно остановился на лежавшей у окна семейной фотографии. Существо тоже разглядывало ее тогда. Или ему это только приснилось? Нет. Он ясно вспомнил темный силуэт на фоне окна и листок фотографии в тонкой руке.
Нельзя было уйти из жизни, не попрощавшись с родителями. Может, тогда он сумеет наконец умереть...
* * *
Он шел по запущенному кладбищу. На нем были только пара старых брюк и легкая рубашка. Случайные прохожие отпускали по его поводу едкие замечания, к которым он, впрочем, не прислушивался. Какое может быть дело всем этим людям до того, что он идет к смерти босиком. Дождь то усиливался, то стихал, иногда переходя в мокрый обжигающий снег, но так и не прекращался.
Перед церковью, в которой проходила служба, стояли яркие автомобили. Он заглянул внутрь. Хотя сырость проникала и сюда, Гейвину сразу стало теплее. Он увидел высокие своды, бесконечные ряды скамей, зажженные свечи. Смутно представляя, где искать могилу отца, он медленно пошел мимо одинаковых надгробий. Гейвин совершенно не помнил тот день – миновало уже шестнадцать лет. Все прошло как-то незаметно – ни страстных речей о жизни и смерти, ни плачущих родственниц; никто не отвел его тогда в сторону, чтобы как-то разделить испепеляющее сердце горе.
Сюда, очевидно, так никто и не приходил. Да он и не слышал ничего о своих родных с тех пор, как ушел из дому.
Сестре всегда хотелось уехать из этой «чертовой страны», хотя бы в Новую Зеландию. Мать, наверное, в очередной раз вышла замуж, бедняжка – он помнил только ее истерические крики.
Ну, вот он. В мраморной вазе стояли свежие цветы. Старика не забыли! Может, сестра пыталась найти утешение у его могилы? Гейвин прикоснулся пальцами к холодному камню. Имя, даты, эпитафия. Ничего особенного. А что еще можно было сказать об отце?
Он представил себе отца сидящим у края могилы. Болтая ногой, старик приглаживал ладонью редкие волосы.
– Что скажешь, папа?
Отец не реагировал.
– Меня, наверное, долго не было?
Ты сказал это, сынок.
– Я всегда был осторожен, как ты меня учил. По-моему, за нами никто не наблюдает.
Чертовски рад.
– Мне так ничего и не удалось.
Отец аккуратно высморкался. Сначала левую ноздрю, потом, как всегда, правую. И исчез...
– Черт возьми.
Раздался свисток проходившего невдалеке поезда. Гейвин поднял глаза. Перед ним, в нескольких метрах, абсолютно неподвижно стоял... он сам. В той же одежде, которую взял, уходя из квартиры. Она была теперь грязной и потрепанной. Но кожа! Такой прекрасной кожи никогда не было даже у него. Она почти сверкала в промозглом осеннем воздухе, а слезы на щеках двойника еще больше подчеркивали совершенство его черт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
* * *
Три дня прошли в безрезультатных поисках. Чудовище умело ускользало от своего преследователя, но Гейвина не оставляло ощущение его постоянного присутствия. В баре к нему подходили совершенно незнакомые люди: «Я видел тебя вчера вечером на Эдгвер-роуд», а его там и близко не было, или: «Как ты тогда врезал этому арабу!».
Господи, ему это уже начинало нравиться. Судьба предоставляла ему удовольствие, которого он был лишен с двух лет, – беспечность.
Что с того, что кто-то с его лицом цинично попирает закон на ночных улицах? Что с того, что эта тварь живет его жизнью? Засыпая, он знал, что некто с его лицом бродит в это время в поисках очередной жертвы, и ему это было приятно. Чудовище, терроризирующее его, стало его общественным лицом. Оно стало им, он – своей собственной тенью.
* * *
Он проснулся.
Было уже четверть пятого. Уличный шум проникал сквозь плотно закрытые окна. Наступали сумерки. В комнате было душно – воздух многократно прошел через его легкие. После визита к Рейнольдсу прошла уже неделя. За это время он всего трижды выбирался из своей конуры – крохотная спальня, кухня и ванная. Сон стал важнее, чем еда и прогулки. Гейвин привык глотать снотворное, когда сон не приходил, что, впрочем, случалось не так часто; привык к затхлости воздуха, к яркому свету, льющемуся через незанавешенные окна, к ощущению оторванности от мира, где ему не было больше места.
Сегодня он решил, несмотря на отсутствие особого желания, выбраться немного подышать свежим воздухом. Позже, когда опустеют бары и никто не сможет сказать, что где-то видел его на этой неделе. Собраться с силами никак не удавалось.
Вода.
Ему снилась вода. Сидя у пруда с рыбками в Форт-Лодердейле, он наблюдал за тем, как возникают и исчезают, расходясь, круги на воде. Журчали струи небольшого водопада. Он слышал этот звук во сне. Теперь он проснулся, но звук не прекратился.
Было слышно уже не журчание, а просто плеск воды. Очевидно, кто-то пришел, пока он спал, и сейчас спокойно принимает ванну. Гейвин стал мысленно перебирать своих знакомых, пытаясь понять, кто бы это мог быть. Претендентов было не так много. Во-первых, Пол – он ночевал здесь на полу пару дней назад, мальчишка из начинающих. Потом – Чинк, торговец наркотиками. Была еще девчонка с одного из нижних этажей, кажется, ее звали Мишель. Кто же? Он прекрасно знал, кто это, но продолжал бессмысленную игру с самим собой, пока не отбросил всех троих. Но оставался еще один...
Гейвин вылез из-под простыней и одеял. От холода кожа покрылась мелкими пупырышками. По пути за халатом, лежавшим в другом конце комнаты, он взглянул на себя в зеркало. Кадр из фильма ужасов – в тусклом сумеречном свете стоял худой, сжавшийся от холода человечек. Тень.
Одев халат, единственное, что он приобрел за последние дни, он пошел в ванную. Тишина. Он толкнул дверь.
Линолеум под его ногами был влажен. Ему хотелось только одного – узнать, кто пришел, и тут же отправиться обратно в кровать. Но что-то все-таки было в этом любопытстве – слишком много вопросов оставалось без ответа.
За окном тем временем окончательно стемнело, и комната погрузилась в ледяной мрак. Только стук дождя нарушал тишину. Ванная была наполнена до самых краев. Вода была совершенно спокойна... и черна. Ничто не нарушало ее глади. Он был там. На дне.
Сколько дней прошло с тех пор, когда Гейвин зашел в ярко освещенную ванную и взглянул на воду? Казалось, это было вчера. Его жизнь с тех пор стала похожа на одну бесконечную ночь. Гейвин заглянул в ванну. Он был там. Опять спит, свернувшись калачиком; в одежде, как будто не было времени раздеться перед тем, как прятаться в ванной. На месте лысины теперь красовалась роскошная копна волос. Черты лица стали почти совершенными. Тонкие, нежные руки были сложены на груди.
Наступала ночь. Гейвину надоело стоять у края ванны и разглядывать спящую в ней тварь. Ну что ж, его нашли, причем с очевидным намерением больше с ним не расставаться. Ничего не оставалось, как идти досматривать сны. Дождь за окном усиливался. После невыносимо долгого рабочего дня тысячи людей возвращаются домой. Скользкие дороги. Несчастные случаи. Объятые пламенем машины и тела. Сон то приходил, то пропадал опять.
Посреди ночи он проснулся от скрипа двери. Во сне он снова видел воду и слышал ее плеск – его копия вылезла из ванной и вошла в комнату.
В тусклом уличном свете, шедшем, от окна, ничего нельзя было толком разглядеть.
– Гейвин, ты проснулся?
– Да, – ответил он.
– Мне нужна твоя помощь.
В этом голосе не было никакой угрозы. Так просят брата.
– Что тебе нужно?
– Немного подлечиться.
– Подлечиться?
– Зажги свет.
Гейвин включил светильник и взглянул на стоящую перед ним фигуру. Руки уже не были сложены на груди, и глазам Гейвина предстала огромная рана. Крови, разумеется, не было – ей просто неоткуда было взяться. На таком расстоянии трудно было заметить, что внутренности этой твари тоже стали напоминать человеческие.
– Господи, что случилось? – спросил Гейвин.
– У Преториуса были друзья, – ответил монстр, прикоснувшись пальцами к краям раны.
Этот жест напомнил Гейвину о картине, висевшей в его родном доме – Спаситель на кресте и подпись: «Я умер за вас».
– Почему ты не умер?
– Потому что я еще не живу.
Еще не живет... Значит, он все-таки смертен.
– Тебе больно?
– Нет, – ответ прозвучал грустно, как будто ему очень недоставало простых человеческих ощущений. – Я ничего не чувствую... но я учусь. Я уже умею зевать и пукать.
Это было столь же трогательно, сколь и абсурдно. Как он, однако, гордится любым признаком отношения к роду человеческому.
– А что будет с твоей раной?
– Заживет со временем.
Гейвину не хотелось больше разговаривать.
– Я тебе неприятен?
– Немножко, – ответил он, пожав плечами.
Существо смотрело его глазами, его прекрасными глазами.
– Что тебе сказал Рейнольдс?
– Почти ничего.
– Говорил, наверное, что я – чудовище, что я питаюсь человеческими душами!
– Ну... не совсем.
– И все-таки я угадал.
– Более или менее.
Существо грустно покачало головой.
– С его точки зрения, он, может быть, и прав. Мне нужна была кровь – это, безусловно, чудовищно, но что поделаешь! В молодости, месяц назад, я в ней купался. Это придавало моему деревянному телу ощущение плоти. Сейчас в этом уже нет необходимости – я почти ожил. Теперь мне нужна только...
Оно смутилось. Не потому, что собиралось солгать, скорее – не могло подобрать подходящих слов.
– Так что же тебе нужно? – настаивал Гейвин.
Существо опустило глаза.
– Ты знаешь, я уже жил несколько раз. Иногда я крал чужие жизни, жил ими, а когда надоедало – сбрасывал старое лицо и находил себе новое. Иногда – как это произошло в последний раз – просто поддавался очарованию и терялся...
– Ты – какой-то механизм?
– Нет.
– Что же тогда?
– Я – это я... Мне не приходилось встречать похожих на меня. Может быть, их много, а может – просто нет. Почему бы мне не быть единственным в своем роде! И вот я живу, умираю, ровным счетом ничего не зная о самом себе, – с горечью произнесло оно. – Видишь ли, ты живешь в мире похожих на тебя людей. А если бы ты был один на всем белом свете, что бы ты знал? Только то, что можно увидеть в зеркале. Остальное – догадки.
Не согласиться с ним было трудно.
– Можно мне прилечь? – спросило оно.
Существо приблизилось, и Гейвин смог получше разглядеть рану на его груди. На месте сердца росли какие-то бесформенные грибницы. Не сняв мокрой одежды, оно с тяжким вздохом нырнуло в кровать.
– Мы вылечимся, – сказало оно, – было бы время.
Гейвин пошел к двери проверить, заперта ли она. На всякий случай он подтащил стол и поставил его так, чтобы никто не мог опустить ручку. Никто не помешает их сну. Они будут здесь в безопасности – он и оно, он и его второе Я. Гейвин сварил кофе и сел в кресло, стоящее напротив кровати, не спуская глаз со спящего гостя.
Дождь все не прекращался. Ветер с бешенством бросал на стекло мокрые листья, а тяжелые капли добивали их, как любопытных мотыльков. Гейвин иногда поглядывал на них, когда уставал рассматривать свою спящую копию, но взгляд против его воли возвращался к кровати. Он опять рассматривал эти тонкие запястья, длинные ресницы... Под звуки сирены мчащейся по улице машины скорой помощи он заснул. А дождь все не прекращался...
В кресле было не очень удобно, и он просыпался каждые несколько минут, чуть приоткрывая глаза. Существо встало – вот оно стоит у окна, вот разглядывает себя в зеркало, теперь – шумит на кухне. Оно открывало кран – ему снилось море. Оно раздевалось – ему снилось, что он занимается любовью. Оно смотрело на него – Гейвину на мгновение показалось, что он поднимается над крышами домов... Существо оделось в его одежду – он во сне пробормотал что-то о краже. Уже рассвело. По комнате, насвистывая веселую песенку, прогуливался он сам. Гейвин так хотел спать, что не оставалось никаких сил обращать внимание на то, что какой-то парень разгуливает в его одежде и живет его жизнью.
Наконец, оно нагнулось и, по-братски поцеловав Гейвина в губы, вышло. Дверь тихо закрылась.
* * *
Прошло еще несколько дней – Гейвин не считал сколько. Он безвылазно сидел дома и пил воду – жажда казалась неутолимой. Пил и спал, спал и пил...
Его постель так и не высохла с того времени, как в ней повалялся нежданный гость, но желания сменить простыни не возникало. Гейвину нравилось лежать на влажном белье, сушить его теплом своего тела. Когда постель немного подсыхала, он принимал ванну в воде, которую не менял после своего двойника, и возвращался, весь в темных холодных каплях. Холодная комната пропахла плесенью. Порой ему так не хотелось вставать, что он опустошал мочевой пузырь прямо в кровати.
И все же, несмотря на ледяной холод комнаты, голод и наготу, смерть не приходила.
В шестую или седьмую ночь он проснулся с твердым решением покончить с этой бессмысленной жизнью. Не понимая толком, что собирается делать, он стал бродить по комнате, так же как неделю назад бродила по ней его копия. Он останавливался у окна, у зеркала, из которого глядело на него жалкое подобие неотразимого Гейвина. Снег проникал сквозь ставни и медленно таял на подоконнике.
Его взгляд неожиданно остановился на лежавшей у окна семейной фотографии. Существо тоже разглядывало ее тогда. Или ему это только приснилось? Нет. Он ясно вспомнил темный силуэт на фоне окна и листок фотографии в тонкой руке.
Нельзя было уйти из жизни, не попрощавшись с родителями. Может, тогда он сумеет наконец умереть...
* * *
Он шел по запущенному кладбищу. На нем были только пара старых брюк и легкая рубашка. Случайные прохожие отпускали по его поводу едкие замечания, к которым он, впрочем, не прислушивался. Какое может быть дело всем этим людям до того, что он идет к смерти босиком. Дождь то усиливался, то стихал, иногда переходя в мокрый обжигающий снег, но так и не прекращался.
Перед церковью, в которой проходила служба, стояли яркие автомобили. Он заглянул внутрь. Хотя сырость проникала и сюда, Гейвину сразу стало теплее. Он увидел высокие своды, бесконечные ряды скамей, зажженные свечи. Смутно представляя, где искать могилу отца, он медленно пошел мимо одинаковых надгробий. Гейвин совершенно не помнил тот день – миновало уже шестнадцать лет. Все прошло как-то незаметно – ни страстных речей о жизни и смерти, ни плачущих родственниц; никто не отвел его тогда в сторону, чтобы как-то разделить испепеляющее сердце горе.
Сюда, очевидно, так никто и не приходил. Да он и не слышал ничего о своих родных с тех пор, как ушел из дому.
Сестре всегда хотелось уехать из этой «чертовой страны», хотя бы в Новую Зеландию. Мать, наверное, в очередной раз вышла замуж, бедняжка – он помнил только ее истерические крики.
Ну, вот он. В мраморной вазе стояли свежие цветы. Старика не забыли! Может, сестра пыталась найти утешение у его могилы? Гейвин прикоснулся пальцами к холодному камню. Имя, даты, эпитафия. Ничего особенного. А что еще можно было сказать об отце?
Он представил себе отца сидящим у края могилы. Болтая ногой, старик приглаживал ладонью редкие волосы.
– Что скажешь, папа?
Отец не реагировал.
– Меня, наверное, долго не было?
Ты сказал это, сынок.
– Я всегда был осторожен, как ты меня учил. По-моему, за нами никто не наблюдает.
Чертовски рад.
– Мне так ничего и не удалось.
Отец аккуратно высморкался. Сначала левую ноздрю, потом, как всегда, правую. И исчез...
– Черт возьми.
Раздался свисток проходившего невдалеке поезда. Гейвин поднял глаза. Перед ним, в нескольких метрах, абсолютно неподвижно стоял... он сам. В той же одежде, которую взял, уходя из квартиры. Она была теперь грязной и потрепанной. Но кожа! Такой прекрасной кожи никогда не было даже у него. Она почти сверкала в промозглом осеннем воздухе, а слезы на щеках двойника еще больше подчеркивали совершенство его черт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32