— Джентльмены, не могли бы вы прибить его еще раз? Мне бы хотелось сделать еще один крупный план. А вас, дорогой, — повернулся бы он к сыну человеческому, — я бы попросил получше войти в роль. Больше драмы, больше мимики — вас же все-таки распинают…
И тем не менее у нас с ним добрые отношения. Может быть, потому, что я никогда не пытался устроить себе рекламу с помощью телекамер «Ока».
— Николас, — спросил я его, — ты по самой своей конституции способен высидеть десять минут спокойно и не перебивая меня?
— Тишина! — крикнул Николае сам себе. — Мотор!
Он действительно ни разу не прервал меня, пока я рассказывал ему о Нове.
— Можешь на меня положиться. Дин, — торжественно сказал он, когда я замолчал, — я тебя не оставлю. Сколько бы ты ни просидел в сумасшедшем доме, каждое рождество я буду навещать тебя.
— Спасибо, Ники, я всегда знал, что у меня есть настоящий друг.
Я выудил из кармана прямоугольную магнитофонную кассетку и положил ее на стол.
— Это еще не все.
Подкладка куртки никак не хотела отрываться, но наконец я вытащил измятые фотокарточки.
— И это еще не все. Два с половиной месяца тому назад Оскар Клевинджер, сын Генри Клевинджера попал в катастрофу на монорельсе. У него была безнадежно раздроблена нога и исковеркана рука…
Я подошел к двери и позвал:
— Оскар, иди сюда, сынок.
Оскар вошел в кабинет Николаса и пробормотал:
— Добрый день.
— Оскар, это мистер Николас Дани. Ники — это Оскар Клевинджер. Сынок, если тебе не трудно, сними брюки и рубашку.
Первый раз в жизни я увидел на лице Николаса растерянность. Он даже по-детски разинул рот, глядя на загорелую фигуру Оскара.
— Оскар, если тебе не трудно, покажи дяде, как работают твои ручки и ножки.
Оскар пожал плечами — жест, которому он уже успел научиться и который успел полюбить, — и стал на руки. Нельзя сказать, чтобы он сделал это профессионально. Он простоял секунды три и грохнулся на пол, но Николас уже закрыл рот. Очевидно, это придало ему энергии, потому что он набросился на меня с вопросами. Он забрасывал меня ими, швырял их а меня.
Договорились мы на том, что оригиналы фото и магнитной пленки останутся у него в сейфе, я же получу копии. Кроме того, я сделаю все, что могу, чтобы добыть координаты Новы, потому что найти лагерь в тропических лесах континента — задача практически невыполнимая.
В гостиницу я решил не возвращаться. Если мы действительно были с Оскаром мишенью, лучшего стрельбища, чем отель «Сансет вэлли» и не придумаешь. Во-первых, людям из красного фургона известно, что мы остановились именно там, поскольку номер был заказан ими же. Во-вторых, тихий загородный отельчик с симпатичной и внимательной администрацией, которая всегда готова вручить друзьям постояльцев запасные ключи, — разве это не удобно?
Вместо этого мы отправились на крошечную квартирку, ключ от которой нам дал Николас Дани.
21
Дежурство было тягостным и бесконечным, как неудачный брак. Два нарка с ножевыми ранами. Не могли разделить одну дозу героина на двоих. Зашивая раны, доктор Пуласки подумал, что занимается на редкость бессмысленным делом. Как только они придут в себя, снова начнут просить, требовать, угрожать — им нужна будет очередная доза белого снадобья.
Интеллигентный старичок, у которого кто-то хотел отнять на улице бумажник. Вместо того чтобы извиниться за то, что в бумажнике так мало денег, старичок стал звать на помощь и получил ее в виде удара кулаком по носу. Скорее даже кулачищем, потому что кости переносицы были раздроблены, нос свернут на сторону. Плюс легкое сотрясение мозга. И все за двенадцать НД.
Ребенок, сбитый машиной. Элегантно одетый джентльмен с четырьмя перстнями на жирных пальцах и пятью автоматными пулями в груди. Как будто не могли его отвезти прямо в морг…
Доктор Пуласки в последний раз не спеша вымыл руки. Каждый палец в отдельности — привычка Можно было идти домой. Он доплелся до дежурной комнаты, снял халат. Он устал. Раньше случалось оставаться на ногах по две смены — и ничего. А теперь стал уставать. И не определишь сразу, где накапливается усталость. Ломит спину, хочется расправить плечи, поглубже вздохнуть, но плечи не расправляются.
Доктор Пуласки вытащил из кармана пачку мариси. Единственное, что приносит успокоение и поднимает тонус — сигарета с марихуаной.
Вечно сестры оставляют включенным телевизор. Доктор Пуласки хотел было протянуть руку, чтобы выключить его, но на экране загорелся зеленый глаз — «Око». Новости. Черт с ними. Пусть будут новости, хотя новости-то все далеко не новые: чья-то грандиозная свадьба. «Господи, — подумал доктор, — хоть бы раз показали не свадьбу, а развод». Новые весенние модели электромобилей. Волнения безработных.
Внезапно доктор Пуласки выпрямился. Из зеленого «шеворда» вылезли двое. Какой-то тип и Оскар Клевинджер. Тот, у которого была раздавлена нога и рука во время катастрофы на монорельсе. И которого забрал из больницы его отец. Надменная скотина. Миллионер. Оскар Клевинджер шагнул навстречу отцу и вскинул руки для объятия.
Доктор Пуласки едва успел вскочить и ткнуть пальцем в кнопку стоп-кадра. Оскар Клевинджер застыл с поднятыми руками. Двумя здоровыми руками. Стоя на двух здоровых ногах.
Может быть, протезы? Но доктор Пуласки знал, как выглядят люди с протезами всего через два с небольшим месяца после ампутации руки и ноги. Недаром он двадцать лет был хирургом.
Этого не могло быть. Кости не могли срастись. Там же не было костей. Он вспомнил рентгеновский снимок.
Этого не могло быть. Никогда. И то, что в стоп-кадре стоял улыбающийся Оскар Клевинджер, стоял на здоровых ногах, подняв здоровые руки, было для доктора Пуласки оскорбительно. Оскорбительным было то, что он, хирург с двадцатилетним стажем, считает это невозможным, а телевизор доказывает обратное. Он оказался в дураках, а эта богатая сволочь обнимает сына. Они всегда правы. Те, у кого есть деньги.
Он затянулся мариси, выключил телевизор, но Оскар Клевинджер по-прежнему издевательски поднимал и опускал руки. Доктор Пуласки знал, что не найдет себе места, пока не увидит Оскара Клевинджера собственными глазами.
Он взял телефонную книгу, нашел номер Генри Клевинджера. Чей-то до омерзения вежливый голос сказал, что Оскара Клевинджера в доме отца сейчас нет, а адреса его резиденции в настоящее время он сообщить не может.
Он позвонил знакомому лейтенанту в городскую полицию и попросил узнать, где остановился Оскар Клевинджер. Через пятнадцать минут тот позвонил сам и назвал гостиницу.
Через полчаса Пуласки уже поставил машину на стоянке и вошел в вестибюль.
— Мне нужен Оскар Клевинджер, — сказал он молодому портье с боксерскими плечами.
— Одну секундочку, — пробормотал портье и поднял телефонную трубку. — Это портье. К мистеру Клевинджеру посетитель… Простите, — он повернулся к доктору Пуласки, — как ваше имя?
— Доктор Пуласки. Оскар Клевинджер лежал у меня в больнице.
— Доктор Пуласки, — повторил портье в трубку, выслушал ответ и кивнул доктору. — Пожалуйста, третий этаж, семнадцатая комната. Лифт налево, прошу вас.
Портье проворно выскочил из-за стойки и почтительно повел доктора к лифту.
«Боже правый, — подумал доктор Пуласки, — неужели же еще осталось такое обслуживание?»
Портье пропустил доктора вперед и захлопнул за ним дверцы. Лифт мягко вознесся и тут же затормозил.
Триста семнадцатая комната была прямо напротив лифта, и доктор Пуласки вдруг подумал, что будет выглядеть довольно глупо, когда спросит у Оскара Клевинджера, почему у него сгибаются правая нога и правая рука, хотя делать этого не должны. Но он уже поднял руку, чтобы постучать в дверь с красивым медным номером, и знал, что отступать поздно.
Однако он так и не постучал. Дверь сама распахнулась навстречу ему.
— Пожалуйста, доктор, заходите.
— Спасибо, — кивнул доктор и вошел в маленькую прихожую.
Человек, впустивший его, повернул в двери ключ.
— Мне нужен Оскар Клевинджер, — неуверенно сказал доктор Пуласки. — Я понял внизу, что он сейчас у себя.
— Кто вы такой?
— Я уже называл себя портье. Доктор Пуласки. Мистер Клевинджер-младший попал ко мне в больницу некоторое время тому назад после катастрофы на монорельсе…
— Ну, а зачем он вам? — подозрительно спросил человек, заперший дверь. Он чем-то напоминал портье. Может быть, тем, что у него были такие же мощные плечи и слегка сонные глаза. Доктор Пуласки вдруг почувствовал, как а нем шевельнулась тревога, но он тут же отогнал ее.
— Ну, я же врач, вы понимаете… Меня интересует состояние его здоровья.
— Зачем он вам? — тупо повторил вопрос человек с сонными глазами.
— Я же вам только что ответил. Если его нет, я не настаиваю… — доктор Пуласки повернулся к двери. Сердце его колотилось, и дыхание стало прерывистым.
— Последний раз спрашиваю, зачем он вам? Кто вас прислал? Он сам? Или второй? Где они?
— Позволите, позвольте, — доктора охватила паника, и он тоскливо подумал, что нужно было все-таки выключить телевизор. — Позвольте, я вас не понимаю… Я смотрел телевизор и увидел в программе новостей «Ока» Оскара Клевинджера и его отца. Меня поразило, что всего через два с небольшим месяца после катастрофы, во время которой ему раздробило ногу и руку, он так поправился…
Доктор Пуласки видел, как человек взмахнул рукой. Ему казалось, что взмахнул медленно, лениво, и он не сразу даже соединил это движение с взорвавшейся на щеке болью. Голова его дернулась назад так, что хрустнули шейные позвонки.
— Теперь скажешь, кто тебя подослал?
Сквозь облако боли доктор увидел сонные глаза, в которых не было никакого выражения. Он опустился на колени.
— Клянусь вам, вы можете проверить. Я к вам прямо из больницы. Мне сказал, где они остановились, лейтенант Флешер из городской полиции. Он знает, что я поехал сюда.
— А это идея, — послышался второй голос, и из смежной комнаты вышел человек постарше.
«Господи, — страстно зашептал про себя доктор Пуласки, — спасибо тебе».
— В каком смысле?
— Пусть полиция ищет их. Пусть помогут нам.
— А почему полиция будет искать их?
— Потому что в их номере будет найден труп, а убийцы, очевидно, они.
Слова никак не хотели проникать в сознание доктора Пуласки, потому что были чудовищны и несли в себе кошмар. Он открыл рот, чтобы закричать, но старший небрежно поднял руку и выстрелил, словно отмахнулся от надоедливой мухи.
— Это ты ловко придумал… Но ведь нас не устроит, если они попадут в лапы полиции.
— Об этом ты не беспокойся. Это я беру на себя. Если они их найдут, я буду знать об этом раньше кого-нибудь другого…
22
Оскар смотрел по телевизору очередную передачу с Луны, а я сидел в продавленном кресле Ника Дани и думал, что вовсе не нужно быть дипломированным бухгалтером, чтобы подвести кое-какие итоги.
В графе «расход». Спокойная жизнь полицейского монаха. Чувство приносимой пользы. Чувство чистоты. Чувство растворения в Первой Всеобщей Научной Церкви. Радость погружения. Разделение ответственности за любое важное решение с Машиной. Жизнь, построенная по Священному Алгоритму.
В графе «приход». Кошмары темной сурдокамеры и всей Новы. Въевшийся во все поры тягостный страх. Чувство мишени. Крошечная квартирка Николаса Дани, из которой я боюсь высунуть нос. И Оскар.
Но что из чего вычесть, чтобы получить сальдо? Что важнее? Если бы не Оскар, все было бы ясно. Чистый и безусловный проигрыш. Стопроцентный проигрыш. Но это существо, смотрящее сейчас с разинутым ртом за стартом грузовой ракеты с Луны, несколько усложняет расчеты. Я могу представить себе многое. Единственное, чего я не могу себе представить, — это себя без Оскара. Без семидесятипятикилограммового Оскара с детски круглыми от удивления глазами. Бреющегося Оскара, спрашивающего меня, кто жужжит в электрической бритве. Не что, а кто. Оскара, который любит молчаливую девчушку по кличке Заика. Оскара, которого я незаметно для себя стал называть «сынок».
Сынок сынком, а нужно было что-то решать. То, чего я более или менее успешно избегал всю жизнь. Решать. Мы сидим второй день в этом курятнике и смотрим телевизор. Еще день-другой, и уже не один Оскар, а мы оба превратимся из людей в слепков. Но больше, к сожалению, делать нечего. Наверное, это психоз. Плата за Нову. Стоит мне закрыть глаза, как я вижу красный мебельный фургон. И серенький приземистый «джелектрик». И самое гнусное заключается в том, что стопроцентной уверенности в реальности моих страхов у меня нет. Но я не могу позволить себе проверить, мишень ли я, подставляя себя под выстрелы.
Единственное, что приходит мне в голову, — это узнать, наведывался ли кто-нибудь за нами в «Сансет бэлли». Если да, значит, нас ищут. Если нет, фирма Филиппа Чейза вполне добропорядочна.
Но идти самому в гостиницу, не говоря уже об Оскаре, — значит зажмурить глаза и на четвереньках влезть в мышеловку. Они могут поджидать меня и в вестибюле, и в номере, и на улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18