Но Лопо-Оскар не вызывал у меня раздражения, я испытывал к нему покровительственное чувство. Я улыбнулся и положил ему на голову руку. Я не большой дока по части ласки, но мне этот жест почему-то всегда кажется необыкновенно интимным.
Лопо-Оскар замер на мгновение. Как зверек, который и боится чужого прикосновения, и рад ему.
— Ты смягчаешь мое сердце, — мягко сказал он. — Как покровительница. Она также кладет мне иногда руку на голову…
Мне вдруг стало стыдно за те чувства, что я испытывал к бедной Изабелле Джервоне. Если мое сердце тянется к этому существу, что же должна была испытывать немолодая, некрасивая, одинокая женщина, которая с риском для жизни научила его словам? Она любила его. Она убила Оскара Клевинджера, убила себя и спасла тем самым Лопо. Какая мать могла сделать больше?
— Отдохни, Оскар, боюсь, что мы с тобой слишком много говорили.
— А ты уйдешь? — спросил он меня.
— Да.
— И выйдешь из Первого корпуса?
— Да.
— И увидишь Заику?
— Да.
— А я могу пойти с тобой?
— Нет, Оскар, ты должен остаться здесь.
— Да, — вздохнул он — ты говоришь правильно. Из Первого корпуса никто не выходит. Знаешь что? — Его лицо вдруг озарилось улыбкой, — может быть, мне дадут твердую руку или ногу, называется про-тез, и тогда я смогу выйти и увидеть Заику? Так ведь бывает.
— Нет, никто не заберет ни твоих ног, ни твоих рук, Оскар. Ты теперь не слепок Лопо, ты человек Оскар. Ты обменялся с твоим больным человеком-братом.
— И я теперь не увижу Заику? И своего младшего брата Лопо Второго? И покровительницу? Тогда я не хочу быть человеком. Я хочу быть слепком. Я думал, что в Первом корпусе отнимают и слова, и те картинки, что живут в голове. А ты мне оставляешь все. Я не могу так…
На второй день пришлось привести Заику. Когда она вошла в комнату и увидела Лопо, она вся засветилась. Засветилась улыбкой и тут же печально погасила ее. Ее бедный маленький ум не мог ничего понять. Из глаз выкатилось несколько маленьких и удивительно ярких слезинок. Она замерла в двух шагах от Лопо. Я чувствовал, как она колеблется. Она боялась протянуть руку, чтобы не спугнуть пригрезившегося ей Лопо. И хотела коснуться его.
Я почувствовал комок в горле. Старый сентиментальный дурак.
Лопо тихо позвал:
— Заика…
Она сделала еще полшажка к Лопо, а тот все стоял, не двигаясь с места. Почему? Может быть, он не хотел напугать ее? Может быть, он хотел, чтобы она пересилила страх?
И, словно в ответ на мои мысли, он нежно пробормотал:
— Не бойся.
Она вся сжалась, напряглась, зажмурилась и, словно слепая, неуверенно протянула вперед руку. И коснулась протянутой руки Лопо. И забыла обо всем. И он. Они нежно касались друг друга, снова и снова проводили ладонями по лицам, по телу, заново создавая себе друг друга. Я никогда не думал, что два нелепых слова «Заика» и «Лопо» могут произноситься так по-разному. Они ухитрялись вложить в эти слова все, что чувствовали.
Месяца через полтора меня позвал к себе доктор Грейсон. Должно быть, он тоже почувствовал, что наши отношения после той ночи, когда Изабелла Джервоне убила Оскара Клевинджера, изменились.
Я постучал и вошел в его кабинет. Он слегка приподнял зад и кивнул мне. И встать не встал, и сидеть не остался.
— Я слышал, — сказал он, — что дела у вас идут неплохо.
Я пожал плечами. Что я ему мог сказать, когда все здесь прослушивается насквозь? Я не сомневался, что он не раз слушал наши разговоры с Лопо.
— Вчера я разговаривал с Генри Клевинджером. Нежный отец соскучился по сыночку. — Мне показалось, что Грейсон раздражен. — Я уже намекнул ему, что операция прошла не совсем гладко, что мы столкнулись с мало понятым случаем частичной потери памяти, но состояние Оскара все время улучшается Вот, — Грейсон протянул мне несколько листков бумаги и конверт. — Мне пришлось заплатить за это целую кучу денег. Здесь различные детали семейной жизни в доме Клевинджеров, имена приятелей и приятельниц Оскара, их привычки и, разумеется, фотографии.
Я даю вам неделю, чтобы вы с ним хорошенько все это проштудировали, а потом вы вернетесь с юным Клевинджером в лоно любящей семьи. Первое время Оскар будет жить вне дома, и уж, конечно, не вернется в университет. Он будет жить с вами в гостинице.
— Но как на это посмотрит его семья?
— Я уже сказал, что кое о чем предупредил мистера Клевинджера. Пока память полностью не восстановилась, да и вообще пока Оскар не окреп в достаточной степени, ему лучше не находиться в чересчур эмоционально насыщенной атмосфере семьи.
— Но наш Оскар ведь должен будет увидеться с отцом, матерью и сестрой?
— Конечно. Но лишь в вашем присутствии. А вы уж постараетесь, чтобы, с одной стороны, у них не возникло никаких подозрений, с другой — чтобы все выглядело вполне естественно. Чтобы Лопо старался, внушите ему мысль, что судьба Заики будет зависеть только от него.
— То есть?
— Вы ему скажете, что если он хорошо сыграет свою роль, мы пришлем ему туда Заику.
— Но… ведь ее двойник — я имею в виду ее человеческого двойника — может…
— Да нет же, это лишь версия для Лопо. Конечно, она никуда не уедет отсюда. Ее существование оплачивают, и я отнюдь не собираюсь возвращать эти деньги.
— Но Лопо… Он…
— Он нас мало интересует. Нам важно, чтобы папаша и вся семья убедились, что их сынок вернулся, а там видно будет. Вы меня понимаете, мистер Дики?
— Не слишком, доктор Грейсон.
— Им и в голову никогда не придет, что их Оскар на самом деле Лопо. Если же позднее и возникнут какие-то сомнения, они скорее всего решат, что от этой операции у него что-то стряслось с психикой. А такие вещи в приличном обществе афишировать не принято. Теперь вы понимаете?
— Да, понимаю.
— Теперь о вас. Когда вы в качестве помона начали разыскивать Синтакиса и довольно быстро вышли на Генри Клевинджера, я мог вас просто убрать. Уверяю вас, это было бы совсем нетрудно.
— Не сомневаюсь.
— Я предпочел привезти вас сюда. Во-первых, мне всегда здесь нужны люди вашей профессии. Лишняя пара опытных глаз в Нове — это большое дело. А потом мне давно хотелось проверить самому, как действует принцип «промывания мозгов».
— Это то, что делали со мной?
— Совершенно верно. Старинный способ. Теперь у нас есть ускоренные методы с применением химических препаратов, но все они не слишком надежны. Вначале мне казалось, что промывание удалось на славу, но, очевидно, я выпустил вас немного рановато. Надо было больше расшатать вашу психику…
— Благодарю вас, — сказал я и посмотрел на Грейсона. Он не улыбался. Он говорил будничным голосом, выражение лица у него было самое обычное. Мне вдруг показалось, что он давно сам сошел с ума.
— За время пребывания здесь и с Лопо-Оскаром вы будете вознаграждены. Если вы откажетесь от денег, они останутся на вашем счету. Если вы захотите, можете вернуться к вашей работе помоном.
— А если меня спросят, где я был?
— Вас не спросят. Вас не только не спросят, но вам даже незачем будет возносить вашей Машине инлитву о пребывании здесь.
— Почему?
— Это уже не так важно, мистер Дики. — Доктор Грейсон слегка улыбнулся, и улыбка была самодовольной.
«Священный Алгоритм, — подумал я, — неужели Машина что-нибудь знает о Нове? Нет, не может быть…»
— Вы вылетите со своим подопечным ровно через неделю. Когда прибудете на место, остановитесь в гостинице «Савдет вэлли»…
19
Все было готово к отъезду. Нельзя сказать, чтобы у нас с Лопо-Оскаром было особенно много вещей — всего один небольшой чемоданчик. Но самый ценный багаж — пленку с записью нашего разговора с Грейсоном и фотокассету, которую я тайком заснял в Нове, — я зашил накануне в подкладку куртки.
Машина должна была подойти ровно в три, и я уже начал поглядывать на часы, когда вошел Халперн.
— Вы знаете порядок отъезда? — спросил он.
— В каком смысле? Я разговаривал с доктором Грейсоном, и он…
— Я говорю о самом отъезде.
Я пожал плечами. Что ему надо от меня?
— У нас здесь строгий порядок. Вещи каждого уезжающего из Новы подвергаются строгому досмотру. Как вы понимаете, кто-то мог бы захотеть взять с собой фото, видеозаписи и так далее…
Доктор Халперн посмотрел на меня, и я почувствовал мгновенный укол страха. Быть уже почти на аэродроме и так глупо попасться… Я, конечно, думал о том, что с пленкой и фото связан известный риск, но что они здесь устроили настоящую таможню — такое мне в голову не приходило.
Нужно было, наверное, сделать вид, что все это меня волнует очень мало, но я боялся выдать себя. Я никогда не был хорошим актером.
— У вас один чемодан? — спросил Халперн.
— Да.
— Откройте его.
— Пожалуйста.
Халперн откинул крышку, вынул несколько вещей, почти не глядя засунул их обратно и закрыл чемодан. Сейчас он скажет мне: достаньте все из карманов… Начнет ощупывать карманы. Руки и ноги у меня стали мягкими, тряпичными.
Халперн щелкнул замком чемодана и поднял голову. Страха уже не было. Спокойствие оцепенения.
— Фотографии, фотопленки или стереозаписи у вас есть?
— Очень сожалею, но мы не успели сняться.
— Я думаю, мы оба как-нибудь переживем. Значит, нет?
— Нет, — сказал я и тут же вспомнил слова пактора Брауна: «Правда — опасная вещь. К счастью, она встречается не часто».
— Ну и прекрасно.
— Машина уже, наверное, внизу. Нам можно идти? — Мне надо было что-то обязательно говорить, чтобы меня не выдало мое собственное лицо.
— Да, конечно.
— Оскар, возьми чемодан. Прощайте, доктор Халперн.
— Прощайте… Да, кстати, мистер Дики, если не ошибаюсь, вы взяли со склада три магнитные кассеты для магнитофона. Одну вы израсходовали на разговор Лопо с Заикой… А больше я у вас в комнате не нашел… — Халперн посмотрел на меня, и мне показалось, что он едва усмехнулся. Итак, я все-таки мышь, призванная потешить кота. Что ж, тешить — так тешить.
— Вы уже хорошо изучили мою комнату… И ту пленку…
— Значит, пленок у вас нет?
— Нет.
Подмигнул он или мне показалось? Наверное, все-таки показалось…
Через полчаса мы были уже в самолете.
У меня не было ощущения неожиданной и нежданной свободы. У меня вообще не было никаких ощущений. Мне хотелось спать. Не успел я опуститься в кресло, как тут же глаза сами собой закрылись.
Я проснулся, потому что Оскар потянул меня за руку.
— Дин, смотри, что это?
Внизу под нами расстилалась облачная страна. Бело-розовые облака обладали плотностью снежных равнин, и глаз невольно искал цепочки лыжников, сани и рождественские избушки.
— Это облака, Оскар. Но ты спросил меня слишком громко. Если бы рядом были люди, твой вопрос удивил бы их. Это мог бы спросить совсем маленький мальчуган, но не взрослый парень. Вообще, Оскар, дорогой, прежде чем задать вопрос мне, посмотри сначала вокруг — не слышит ли кто-нибудь.
— Прости… Но раз раньше я всегда видел облака снизу, а теперь сверху, значит, мы летим высоко…
— Оскар, у тебя положительно научный склад ума…
Мы прилетели поздно вечером и сразу поехали в заказанную нам гостиницу. «Сансет вэлли» оказалась довольно хорошим загородным отельчиком, и нас действительно ждал двухкомнатный номер на третьем этаже.
Клевинджеру я решил позвонить лишь утром, чтобы у Оскара было время отдохнуть после дороги и еще раз повторить много раз отрепетированную нами сцену встречи.
Перед тем как улечься, Оскар вдруг сказал мне:
— Ты знаешь. Дин, мне не светло здесь, — он показал себе на грудь.
— Почему? Ты ведь вырвался из Новы в другой, большой мир. Мы увидели лишь малую часть его, но поверь мне, он необыкновенно велик и разнообразен.
— Я знаю. Ты говорил мне. Я верю тебе. Я верю каждому твоему слову, но… этот мир, наверное, слишком велик. Когда я думаю, сколько тут людей, у меня становится тесно в голове. В Нове мир маленький, но ты все знаешь. Сегодня ты работаешь на огороде, завтра, может быть, на уборке, послезавтра на кухне… И все остается одинаковым. И только изредка кто-нибудь уходит в Первый корпус. А здесь… Здесь мне тревожно. И мы не знаем, что будет завтра.
— Завтра мы увидим твоего отца. Ты не забыл, как ты назовешь его?
— Нет. Я скажу: спасибо, отец. И широко разведу руки в стороны — вот так — и положу их ему на спину.
— Это называется обнять.
— Обнять. Но мое сердце не такое спокойное, как в Нове. И твое тоже. Я смотрю на тебя и чувствую: ты тоже неспокоен.
Уже не в первый раз я заметил, что Оскар — я уже и мысленно стал называть Лопо Оскаром — обладает удивительным чутьем. Он мгновенно улавливал душевное состояние близкого человека.
— Ты привыкнешь, Оскар.
— Может быть, но сейчас я хочу обратно. Я хочу в Нову, хочу быть рядом с Заикой.
— Оскар, подумай, что ты говоришь. Ты рвешься обратно в тюрьму, из которой только что вышел. Может быть, ты боишься быть человеком? Может быть, ты хочешь остаться слепком? Но ведь все равно и в Нове ты не был слепком.
Оскар несколько раз уже открывал рот, чтобы ответить мне, но останавливался. Наконец он посмотрел на меня и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18