Трудно даже заставить людей поверить, как часто нарушаются законы об охране окружающей среды. Но если я говорю «вдвое больше предельно допустимой концентрации», они могут возмущаться без опаски.
3
Я попросил Гомеса высадить меня на Гарвард-сквер, где собирался встретиться за ленчем из зернового пирожка и тофу с репортером из «Уикли». Выбросив перед входом сигару, я вошел в отделанное светлой сосной сумасбродно дорогое заведение, стоявшее чуть в стороне от площади, улыбнулся в возмущенную физиономию менеджера и, наконец, отыскал взглядом сидевшую в дальнем углу Ребекку.
– Как поживает Гранола Джеймс Бонд?
Я едва не разразился тирадой про Токсического Человека-Паука, но тут вспомнил, что кое-кто мной искренне восхищается (Ребекка из их числа) и что именно восхищению и легендам про Джеймса Бонда мы обязаны бесплатными машинами и анонимными звонками о токсинах в воде и почве. Поэтому я спустил ей вопрос. Ребекка выбрала самое солнечное местечко в зале, и от яркого света ее зеленые глаза горели как сигнал светофора, а с кожи поднимались ароматические масла духов. Мы с ней пару раз забирались в спальник, и от того факта, что в скором будущем повторение не предвидится, она становилась в сто тысяч раз – ух! – вдвое красивее. Чтобы отвлечься, я прорычал официанту что-то про пиво и сел.
– У нас есть… – начал официант и сделал ужасающе глубокий вздох.
– «Джинси Крим эль».
– Этого нет, сэр.
– «Бекс». – Потому что, по моим прикидкам, платить Ребекке.
– Фирменное здесь – газированная минералка с лимоном, – сказала Ребекка.
– Мне нужно прополоскать рот после Эверетта.
– Был там на своем «зоде»?
– Для тебя он «Зодиак». Ответ – «нет», не был.
Мы всегда начинаем разговор с обмена пустыми колкостями. Ребекка работает в отделе политических новостей и полжизни проводит, разговаривая с косноязычными и сладкоречивыми. Общение с человеком, способным сказать «хрен» в диктофон, действует на нее как таблетка бензедрина. А еще подспудный флирт («Эй, а помнишь?» – «Да, помню». – «Неплохо было?» – «Ага».).
– Как продвигается «Проект омар»?
– Ух ты, подготовилась к интервью. Проект в порядке. Как газета?
– Как обычно. Гражданская война, мятеж, финансовый кризис. Но все читают рецензии на новые фильмы.
– Вместо твоих репортажей?
– Зависит от того, что я раскопаю.
– И что на сей раз?
Улыбнувшись, она подалась вперед и хитренько глянула на меня.
– Плеши выставил свою кандидатуру.
– Который из них?
– Большой Плеши.
– Подхалим?
– Ага, он метит в президенты.
– Вот черт. Конец ленча. Есть расхотелось.
– Так и знала, что тебя это порадует.
– А как же «Баско»? Разве ему не придется перевести компанию в «слепой траст»?
– Уже сделано. Как еще, по-твоему, я узнала, что он выставил свою кандидатуру? У меня есть знакомые в его банке.
Семья Плеши заправляла «Баско» (она и основала компанию) и потому являлась Загрязнителем номер один Бостонской гавани, Отравителем Вьетнама, Авангардом движения за токсичные отходы. Уже несколько лет я пытался объяснить разным ее представителям, насколько глубоко они увязли в дерьме, иногда даже забивал трубы с заводов гидроцементом, чтобы до них дошли мои слова.
В этом году главным Плеши был Олвин, он же Подхалим, важный член команды правительственных экспертов и гениев внешней политики, которые добились для нас победы во Вьетнаме.
Ребекка показала мне образчики творчества его писак: «Многие поборники защиты окружающей среды излишне остро отреагировали на присутствие этих соединений (не химикатов, не токсичных отходов, а “соединений”!)… но что такое, по сути, единица на миллион?» Далее следовал рисунок с изображением капли из пипетки, полной «соединений», которая падает в железнодорожную цистерну чистой воды.
– Ага. Обрабатывают зрителя ТКЭП. Капля в цистерне. Подумаешь, важность! Но можно и иначе повернуть: футбольное поле – это площадка – в сколько? – в сорок пять тысяч квадратных футов? У банановой кожуры площадь, скажем, одна десятая квадратного фута. Значит, «объем» банановой кожуры, брошенной на футбольное поле, – каких-то пара единиц на миллион. Но если форвард поскользнется на банановой кожуре под конец матча…
– ТКЭП?
– Разве я тебе про него не рассказывал?
– Объясни.
– Сокращенное «точка в конце этого предложения». Помнишь, в школьных брошюрах по гигиене говорилось, что «у жителей города размером с Даллас можно вызвать галлюцинации каплей ЛСД размером не больше точки в конце этого предложения». Ее проще себе представить, чем, скажем, микрограммы.
– А при чем тут футбол?
– Мое дело – пытаться объяснить научные идеи среднему любителю пива, так? Этот средний Джо или Гарри, возможно, заучил свод правил НФЛ, но не понимает, что такое ПХБ и не отличит микрограмм от минета. Я говорю ему, что микрограмм приблизительно равен одной ТКЭП. Единица на миллион – это капля в железнодорожной цистерне, – вот что твердят химические компании, чтобы заморочить нашему Джо голову. Если выложить нос к хвосту всех детенышей тюленей, убитых в этом году, хватит на сотню футбольных полей. Слезы, пролитые их мамами, заполнят железнодорожную цистерну. Сбрасываемые в Бостонскую гавань непереработанные отходы могут еженедельно заполнять по стадиону.
– Дэн Смирнофф сказал, вы теперь работаете вместе.
Сколько-то пива попало мне в носоглотку. Надо отдать должное Ребекке: она умеет строить разговор.
Смирнофф и был истинной его причиной, а ерунде про Плеши и цистерну лишь полагалось развязать мне язык. Когда я увлекусь тирадой про ТКЭП, самое время будет дать мне под дых. Сколько раз я потчевал Ребекку «моей фирменной»? Два или три как минимум. Я люблю хорошие байки. Люблю повторять их по многу раз. Но Ребекка давно просекла: раскрути С.Т. на разговор про пипетки и цистерны, и он как с цепи сорвется. Как только я разойдусь про токсины, мне, «тепленькому», можно подбросить заковыристый вопрос, проследить реакцию по моей волосатой и исключительно выразительной физии и мельком увидеть правду. Или понять, обоснованы ли худшие ее подозрения.
– Смирнофф – один из тех, с кем мне приходится контактировать. Как охраннику в тюрьме – с педофилами-насильниками.
– Ты к этой категории его относишь?
– Нет, он недостаточно хитер. Просто вечно на взводе и очень занят самим собой.
– Никого не напоминает?
– Ага, но у меня есть на то причины. А у него нет.
– Пэтти Боуэн из «НЭИ» сказала…
– Дай угадаю. Смирнофф пришел к ней и заявил: «Я собираю команду, группу мгновенного реагирования, которая будет покруче “ЭООС”, и Сэнгеймон Тейлор согласился со мной работать».
– Так Пэтти и сказала.
– Ну да, Смирнофф на днях мне звонил. Сама понимаешь, я повесил трубку, мне совсем не нужно, чтобы ФБР застукало меня на разговоре с этим гадом, поэтому он изловил меня в рыболовецком кооперативе, где я чистил рыбу. И сказал: «Мы с Пэтти Боуэн создаем группу быстрого реагирования, ну сам понимаешь…», и давай мне подмигивать. А я помахал на него ножом и сказал: «Слушай, гнойный ком, ты сам – как токсин, и если еще когда-нибудь позвонишь мне или даже в “ЭООС”, хотя бы на десять футов ко мне подойдешь, я вот этим тебя, как тунца, разделаю». С тех пор от него ни слуху ни духу.
– Такая у тебя позиция? Что он террорист?
– Ну да.
Ребекка начала уже это записывать, поэтому я громко и внятно добавил:
– А мы нет.
– Значит, по твоему мнению, он – то же, что и Хэнк Бун.
– С моральной точки зрения, да, – заизвивался я, уходя от ответа. Но второго Буна нет и не будет.
У Буна был пунктик на китобойных судах. Он любил их топить. Он стоял у истоков «ЭООС», был героем вторжения в Советский Союз, но семь лет назад его вышвырнули. У побережья Южной Африки он под завязку загрузил свой «Зодиак» взрывчаткой «С-4», нацелил его на пиратское китобойное судно и в последнюю минуту прыгнул за борт. Судно пошло на дно, он тоже залег в какой-то слезливой европейской социалистической республике. Но время от времени он исчезает из виду, и по сей день китобойные судна черпают ил на дне всех семи морей.
– Бун боец, а Смирнофф просто жалок.
– Ты восхищаешься Буном.
– Ты же знаешь, что я не могу этого сказать. Я искренне против насилия. Ей-богу.
– Потому-то ты и угрожал Смирноффу ножом.
– У меня были смягчающие обстоятельства. Я преднамеренного насилия не признаю. В Буне даже нужды нет. Корпорации сами заложили под себя бомбу. Нам достаточно лишь поджечь фитиль.
Ребекка откинулась на спинку стула, ее зеленые глаза сузились в щелочки, и я понял, что меня ждет очередное «журналистское озарение».
– Я думала, ты ничего не боишься, но Смирнофф тебя пугает, верно?
– Конечно. Пойми, «ЭООС» редко нарушает закон. Самое худшее, что мы делаем, – время от времени портим чужую собственность, и то, лишь бы предотвратить кое-что похуже. И все равно у нас «жучки» в офисах, телефоны прослушиваются, того и гляди начнется слежка. ФБР считает меня Шакалом, мать его, Карлосом. И по телефону мы ни о чем серьезном не разговариваем. Истинные профессионалы. Но этот клоун Смирнофф пытается организовать откровенно террористическую группировку. По телефону! Мозгов у него не больше, чем у тибетской собачки лхаса. Черт! Интересно, нельзя ли подать на него иск о диффамации за одно только упоминание «ЭООС»?!
– Я не юрист.
– А вот я явно вижу иск о диффамации, если какое-нибудь средство массовой информации попытается хоть как-то нас связать.
Она скорее развлекалась, чем сердилась. Впрочем, чего-то такого я и ожидал: она считает, что я симпатичный, когда злюсь. Сколько ни говори про объективность и профессиональную этику, трудно дистанцироваться от парня, с которым трахалась на «Зодиаке» посреди Бостонской гавани во время перерыва на ленч.
– Я поражена, С.Т. Ты действительно только что угрожал «Уикли»?
– Нет, конечно. Я просто пытаюсь показать, насколько для нас важно отмежеваться от них с Буном. Как только мы закончим, я свяжусь с каким-нибудь из наших молодых эко-юристов и выясню, нельзя ли засудить его до полусмерти.
Ребекка улыбнулась.
– А я и не собиралась вас связывать. Никакой связи не существует. Но тема меня заинтересовала. Сам посуди, «Лига Айка Уолтона» перетекает в «Сьерра-клуб», потом в «Экстремистов охраны окружающей среды», потом в «Национальную экологическую инспекцию»…
– Ну да, а потом Смирнофф, потом Бун, потом палестинская группировка «аль-Фатах». Думаю, где-то по цепочке дальше окажутся «Баско» и «Фотекс». Это опасная посылка, детка. Нужно провести черту между нами и Смирноффом. И даже «НЭИ».
– Никто не разрешал тебе звать меня «детка».
– Идет. Можешь называть меня кем угодно, кроме террориста.
4
Я сел на трамвай до центра, а после срезал через Норд-энд до яхт-клуба. Заправляют им рабы стиля жизни, будущие «бостонские брамины», но отсюда выходит в рейс и парочка старых, заблеванных туристических пароходиков, здесь же стоит одинокая рыбацкая шхуна, а еще это морская база северо-восточного отделения «ЭООС». Нам здесь предоставили бесплатное причальное место – небольшой проем грязной воды, зажат меж пирсами, – и сделали это потому же, почему подарили «омни». Наверху мы держали шкафчик с оборудованием. Именно туда я сейчас направлялся, повышая давление очкастым олухам в парусиновых туфлях, ждущим, чтобы их допустили в обеденный зал. Я просвистел мимо и даже не обернулся, когда какой-то болван пронзительно и вызывающе пискнул:
– Эй! Прошу прощения! Сэр? Вы член клуба?
Такое часто случается, в основном с бедолагами, которые истратили на членство рождественскую премию. Я даже не реагирую. Рано или поздно они сами узнают, что к чему.
Но в его голосе было что-то чертовски знакомое. Я невольно обернулся. И вот пожалуйста, стоит, выделяясь в очереди, как дохлая гуппи в аквариуме с тропическими рыбками, и вовсе в себе не уверен. Дольмечер. Когда он меня узнал, ожил самый страшный его кошмар. А ведь это, честно, – один из моих любимых дурных снов.
– Тейлор! – Разважничавшись, он опрометчиво сделал первый шаг.
– Растяпа! – радостно крикнул я в ответ.
Дольмечер невольно опустил глаза на ширинку, а его приятели беззвучно заповторяли кличку у него за спиной. Учитывая, какие гиены эти зубоскалящие яппи, я понял, что припечатал Дольмечера до конца жизни.
Весь смысл ситуации до него пока не дошел, и он величественно оставил свое место в очереди.
– Как делишки, Тейлор?
– Оттягиваюсь на всю катушку. А у тебя, Дольмечер? Приобрел новый акцент с тех пор, как мы ушли из БУ?
Его (в скором времени бывшие) друзья начали затачивать зубы.
– Что сегодня на повестке дня, Сэнгеймон? Собираешься заложить магнитную мину на яхту какого-нибудь промышленника?
В этом весь Дольмечер: не «взорвать», а «заложить магнитную мину». Он ходил по книжным магазинам и скупал альбомы по оружию различных систем, книги из нераспроданных тиражей с вечной ценой в три доллара девяносто девять центов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
3
Я попросил Гомеса высадить меня на Гарвард-сквер, где собирался встретиться за ленчем из зернового пирожка и тофу с репортером из «Уикли». Выбросив перед входом сигару, я вошел в отделанное светлой сосной сумасбродно дорогое заведение, стоявшее чуть в стороне от площади, улыбнулся в возмущенную физиономию менеджера и, наконец, отыскал взглядом сидевшую в дальнем углу Ребекку.
– Как поживает Гранола Джеймс Бонд?
Я едва не разразился тирадой про Токсического Человека-Паука, но тут вспомнил, что кое-кто мной искренне восхищается (Ребекка из их числа) и что именно восхищению и легендам про Джеймса Бонда мы обязаны бесплатными машинами и анонимными звонками о токсинах в воде и почве. Поэтому я спустил ей вопрос. Ребекка выбрала самое солнечное местечко в зале, и от яркого света ее зеленые глаза горели как сигнал светофора, а с кожи поднимались ароматические масла духов. Мы с ней пару раз забирались в спальник, и от того факта, что в скором будущем повторение не предвидится, она становилась в сто тысяч раз – ух! – вдвое красивее. Чтобы отвлечься, я прорычал официанту что-то про пиво и сел.
– У нас есть… – начал официант и сделал ужасающе глубокий вздох.
– «Джинси Крим эль».
– Этого нет, сэр.
– «Бекс». – Потому что, по моим прикидкам, платить Ребекке.
– Фирменное здесь – газированная минералка с лимоном, – сказала Ребекка.
– Мне нужно прополоскать рот после Эверетта.
– Был там на своем «зоде»?
– Для тебя он «Зодиак». Ответ – «нет», не был.
Мы всегда начинаем разговор с обмена пустыми колкостями. Ребекка работает в отделе политических новостей и полжизни проводит, разговаривая с косноязычными и сладкоречивыми. Общение с человеком, способным сказать «хрен» в диктофон, действует на нее как таблетка бензедрина. А еще подспудный флирт («Эй, а помнишь?» – «Да, помню». – «Неплохо было?» – «Ага».).
– Как продвигается «Проект омар»?
– Ух ты, подготовилась к интервью. Проект в порядке. Как газета?
– Как обычно. Гражданская война, мятеж, финансовый кризис. Но все читают рецензии на новые фильмы.
– Вместо твоих репортажей?
– Зависит от того, что я раскопаю.
– И что на сей раз?
Улыбнувшись, она подалась вперед и хитренько глянула на меня.
– Плеши выставил свою кандидатуру.
– Который из них?
– Большой Плеши.
– Подхалим?
– Ага, он метит в президенты.
– Вот черт. Конец ленча. Есть расхотелось.
– Так и знала, что тебя это порадует.
– А как же «Баско»? Разве ему не придется перевести компанию в «слепой траст»?
– Уже сделано. Как еще, по-твоему, я узнала, что он выставил свою кандидатуру? У меня есть знакомые в его банке.
Семья Плеши заправляла «Баско» (она и основала компанию) и потому являлась Загрязнителем номер один Бостонской гавани, Отравителем Вьетнама, Авангардом движения за токсичные отходы. Уже несколько лет я пытался объяснить разным ее представителям, насколько глубоко они увязли в дерьме, иногда даже забивал трубы с заводов гидроцементом, чтобы до них дошли мои слова.
В этом году главным Плеши был Олвин, он же Подхалим, важный член команды правительственных экспертов и гениев внешней политики, которые добились для нас победы во Вьетнаме.
Ребекка показала мне образчики творчества его писак: «Многие поборники защиты окружающей среды излишне остро отреагировали на присутствие этих соединений (не химикатов, не токсичных отходов, а “соединений”!)… но что такое, по сути, единица на миллион?» Далее следовал рисунок с изображением капли из пипетки, полной «соединений», которая падает в железнодорожную цистерну чистой воды.
– Ага. Обрабатывают зрителя ТКЭП. Капля в цистерне. Подумаешь, важность! Но можно и иначе повернуть: футбольное поле – это площадка – в сколько? – в сорок пять тысяч квадратных футов? У банановой кожуры площадь, скажем, одна десятая квадратного фута. Значит, «объем» банановой кожуры, брошенной на футбольное поле, – каких-то пара единиц на миллион. Но если форвард поскользнется на банановой кожуре под конец матча…
– ТКЭП?
– Разве я тебе про него не рассказывал?
– Объясни.
– Сокращенное «точка в конце этого предложения». Помнишь, в школьных брошюрах по гигиене говорилось, что «у жителей города размером с Даллас можно вызвать галлюцинации каплей ЛСД размером не больше точки в конце этого предложения». Ее проще себе представить, чем, скажем, микрограммы.
– А при чем тут футбол?
– Мое дело – пытаться объяснить научные идеи среднему любителю пива, так? Этот средний Джо или Гарри, возможно, заучил свод правил НФЛ, но не понимает, что такое ПХБ и не отличит микрограмм от минета. Я говорю ему, что микрограмм приблизительно равен одной ТКЭП. Единица на миллион – это капля в железнодорожной цистерне, – вот что твердят химические компании, чтобы заморочить нашему Джо голову. Если выложить нос к хвосту всех детенышей тюленей, убитых в этом году, хватит на сотню футбольных полей. Слезы, пролитые их мамами, заполнят железнодорожную цистерну. Сбрасываемые в Бостонскую гавань непереработанные отходы могут еженедельно заполнять по стадиону.
– Дэн Смирнофф сказал, вы теперь работаете вместе.
Сколько-то пива попало мне в носоглотку. Надо отдать должное Ребекке: она умеет строить разговор.
Смирнофф и был истинной его причиной, а ерунде про Плеши и цистерну лишь полагалось развязать мне язык. Когда я увлекусь тирадой про ТКЭП, самое время будет дать мне под дых. Сколько раз я потчевал Ребекку «моей фирменной»? Два или три как минимум. Я люблю хорошие байки. Люблю повторять их по многу раз. Но Ребекка давно просекла: раскрути С.Т. на разговор про пипетки и цистерны, и он как с цепи сорвется. Как только я разойдусь про токсины, мне, «тепленькому», можно подбросить заковыристый вопрос, проследить реакцию по моей волосатой и исключительно выразительной физии и мельком увидеть правду. Или понять, обоснованы ли худшие ее подозрения.
– Смирнофф – один из тех, с кем мне приходится контактировать. Как охраннику в тюрьме – с педофилами-насильниками.
– Ты к этой категории его относишь?
– Нет, он недостаточно хитер. Просто вечно на взводе и очень занят самим собой.
– Никого не напоминает?
– Ага, но у меня есть на то причины. А у него нет.
– Пэтти Боуэн из «НЭИ» сказала…
– Дай угадаю. Смирнофф пришел к ней и заявил: «Я собираю команду, группу мгновенного реагирования, которая будет покруче “ЭООС”, и Сэнгеймон Тейлор согласился со мной работать».
– Так Пэтти и сказала.
– Ну да, Смирнофф на днях мне звонил. Сама понимаешь, я повесил трубку, мне совсем не нужно, чтобы ФБР застукало меня на разговоре с этим гадом, поэтому он изловил меня в рыболовецком кооперативе, где я чистил рыбу. И сказал: «Мы с Пэтти Боуэн создаем группу быстрого реагирования, ну сам понимаешь…», и давай мне подмигивать. А я помахал на него ножом и сказал: «Слушай, гнойный ком, ты сам – как токсин, и если еще когда-нибудь позвонишь мне или даже в “ЭООС”, хотя бы на десять футов ко мне подойдешь, я вот этим тебя, как тунца, разделаю». С тех пор от него ни слуху ни духу.
– Такая у тебя позиция? Что он террорист?
– Ну да.
Ребекка начала уже это записывать, поэтому я громко и внятно добавил:
– А мы нет.
– Значит, по твоему мнению, он – то же, что и Хэнк Бун.
– С моральной точки зрения, да, – заизвивался я, уходя от ответа. Но второго Буна нет и не будет.
У Буна был пунктик на китобойных судах. Он любил их топить. Он стоял у истоков «ЭООС», был героем вторжения в Советский Союз, но семь лет назад его вышвырнули. У побережья Южной Африки он под завязку загрузил свой «Зодиак» взрывчаткой «С-4», нацелил его на пиратское китобойное судно и в последнюю минуту прыгнул за борт. Судно пошло на дно, он тоже залег в какой-то слезливой европейской социалистической республике. Но время от времени он исчезает из виду, и по сей день китобойные судна черпают ил на дне всех семи морей.
– Бун боец, а Смирнофф просто жалок.
– Ты восхищаешься Буном.
– Ты же знаешь, что я не могу этого сказать. Я искренне против насилия. Ей-богу.
– Потому-то ты и угрожал Смирноффу ножом.
– У меня были смягчающие обстоятельства. Я преднамеренного насилия не признаю. В Буне даже нужды нет. Корпорации сами заложили под себя бомбу. Нам достаточно лишь поджечь фитиль.
Ребекка откинулась на спинку стула, ее зеленые глаза сузились в щелочки, и я понял, что меня ждет очередное «журналистское озарение».
– Я думала, ты ничего не боишься, но Смирнофф тебя пугает, верно?
– Конечно. Пойми, «ЭООС» редко нарушает закон. Самое худшее, что мы делаем, – время от времени портим чужую собственность, и то, лишь бы предотвратить кое-что похуже. И все равно у нас «жучки» в офисах, телефоны прослушиваются, того и гляди начнется слежка. ФБР считает меня Шакалом, мать его, Карлосом. И по телефону мы ни о чем серьезном не разговариваем. Истинные профессионалы. Но этот клоун Смирнофф пытается организовать откровенно террористическую группировку. По телефону! Мозгов у него не больше, чем у тибетской собачки лхаса. Черт! Интересно, нельзя ли подать на него иск о диффамации за одно только упоминание «ЭООС»?!
– Я не юрист.
– А вот я явно вижу иск о диффамации, если какое-нибудь средство массовой информации попытается хоть как-то нас связать.
Она скорее развлекалась, чем сердилась. Впрочем, чего-то такого я и ожидал: она считает, что я симпатичный, когда злюсь. Сколько ни говори про объективность и профессиональную этику, трудно дистанцироваться от парня, с которым трахалась на «Зодиаке» посреди Бостонской гавани во время перерыва на ленч.
– Я поражена, С.Т. Ты действительно только что угрожал «Уикли»?
– Нет, конечно. Я просто пытаюсь показать, насколько для нас важно отмежеваться от них с Буном. Как только мы закончим, я свяжусь с каким-нибудь из наших молодых эко-юристов и выясню, нельзя ли засудить его до полусмерти.
Ребекка улыбнулась.
– А я и не собиралась вас связывать. Никакой связи не существует. Но тема меня заинтересовала. Сам посуди, «Лига Айка Уолтона» перетекает в «Сьерра-клуб», потом в «Экстремистов охраны окружающей среды», потом в «Национальную экологическую инспекцию»…
– Ну да, а потом Смирнофф, потом Бун, потом палестинская группировка «аль-Фатах». Думаю, где-то по цепочке дальше окажутся «Баско» и «Фотекс». Это опасная посылка, детка. Нужно провести черту между нами и Смирноффом. И даже «НЭИ».
– Никто не разрешал тебе звать меня «детка».
– Идет. Можешь называть меня кем угодно, кроме террориста.
4
Я сел на трамвай до центра, а после срезал через Норд-энд до яхт-клуба. Заправляют им рабы стиля жизни, будущие «бостонские брамины», но отсюда выходит в рейс и парочка старых, заблеванных туристических пароходиков, здесь же стоит одинокая рыбацкая шхуна, а еще это морская база северо-восточного отделения «ЭООС». Нам здесь предоставили бесплатное причальное место – небольшой проем грязной воды, зажат меж пирсами, – и сделали это потому же, почему подарили «омни». Наверху мы держали шкафчик с оборудованием. Именно туда я сейчас направлялся, повышая давление очкастым олухам в парусиновых туфлях, ждущим, чтобы их допустили в обеденный зал. Я просвистел мимо и даже не обернулся, когда какой-то болван пронзительно и вызывающе пискнул:
– Эй! Прошу прощения! Сэр? Вы член клуба?
Такое часто случается, в основном с бедолагами, которые истратили на членство рождественскую премию. Я даже не реагирую. Рано или поздно они сами узнают, что к чему.
Но в его голосе было что-то чертовски знакомое. Я невольно обернулся. И вот пожалуйста, стоит, выделяясь в очереди, как дохлая гуппи в аквариуме с тропическими рыбками, и вовсе в себе не уверен. Дольмечер. Когда он меня узнал, ожил самый страшный его кошмар. А ведь это, честно, – один из моих любимых дурных снов.
– Тейлор! – Разважничавшись, он опрометчиво сделал первый шаг.
– Растяпа! – радостно крикнул я в ответ.
Дольмечер невольно опустил глаза на ширинку, а его приятели беззвучно заповторяли кличку у него за спиной. Учитывая, какие гиены эти зубоскалящие яппи, я понял, что припечатал Дольмечера до конца жизни.
Весь смысл ситуации до него пока не дошел, и он величественно оставил свое место в очереди.
– Как делишки, Тейлор?
– Оттягиваюсь на всю катушку. А у тебя, Дольмечер? Приобрел новый акцент с тех пор, как мы ушли из БУ?
Его (в скором времени бывшие) друзья начали затачивать зубы.
– Что сегодня на повестке дня, Сэнгеймон? Собираешься заложить магнитную мину на яхту какого-нибудь промышленника?
В этом весь Дольмечер: не «взорвать», а «заложить магнитную мину». Он ходил по книжным магазинам и скупал альбомы по оружию различных систем, книги из нераспроданных тиражей с вечной ценой в три доллара девяносто девять центов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45