Раздавшийся вскоре дробный топот возвестил, что преследователь одинок. Конан, запустив руку в густые темные волосы, усмехнулся; он знал, кто мчит по его следам.
– Опять хочешь крови, Рорта? - ладонь киммерийца огладила лезвие секиры.
– Кровь, - прошипел невидимый призрак, - крр-роовь… Да, я хочу крови.
– Но то будет кровь мунгана. Стигийцев в отряде Таглура нет.
– Пусть! Это кровь врага, и я выпью ее до последней капли.
Дорога была безлюдна, и Конана мог разглядеть приближавшегося всадника за две сотни шагов.
– Пожалуй, я буду драться с Саледом на мечах, - вдруг произнес он. - А ты, Рорта, отдохни.
– Это почему? Почему? - встревоженно заклекотал дух.
– Мне казалось, что усатый Таглур вышлет в погоню целый отряд… десять или двадцать воинов… Тут бы я не справился без твоей помощи! Но с этим мунганом я хочу биться один на один и равным оружием.
– Почему? Почему?
– Не слишком-то много чести рубить его волшебным топором, который сечет клинки словно ивовые прутья.
– Нет! Я хочу крови!
– Мало тебе тех шестерых, что я прикончил в Базре?
– Так то было девять дней назад, - возразил Рана Риорда. - Мы заключили договор, киммериец: ты поишь меня кровью, и ты обязан доставить меня к наследникам Гидаллы; я же отблагодарю тебя. Разве не так? А теперь ты не даешь мне взять жизнь этого ничтожного мунгана!
– И все же я буду сражаться мечом, - упрямо сказал Конан.
– Боюсь, не получится, - ответствовал дух, и в его клекочущем хриплом голосе киммерийцу почудилась насмешка.
Он не желал больше спорить со своим бесплотным спутником и наклонился, чтобы положить секиру на землю. Но пальцы его были мертвой хваткой стиснуты на топорище, и разжать их Конан не смог. Казалось, его ладони прикипели к этому гладкому темному древку, соединились с ним навсегда, навеки; теперь сталь, дерево и живая плоть составляли единое целое, одну несокрушимую машину убийства.
– Эй, Рорта! Это что за шутки! - Конан вновь попытался избавиться от топора - так же безуспешно, как и раньше.
– Сражайся, потомок Гидаллы! Сражайся! И дай мне напиться крови!
Киммериец нахмурился; ему совсем не нравилось, что Рана Риорда возымел над ним такую власть. Конечно, тут не обошлось без магии! Без древнего волшебства, которым этот Отец Гидалла наделил свое творение! Что ж, придется поставить духа на место… показать, кто хозяин! Или хотя бы равный партнер.
– Ты, ржавый ублюдок, вцепился в меня словно клещ! - гневно рявкнул Конан, наблюдая за приближавшимся всадником. - Ну, тогда я вообще не буду драться. Какое мне дело до этого мунгана? Пусть живет! Его штаны мне уже не нужны, а голова - тем более!
Ответом ему послужил иронический смешок.
Тем временем Салед Алиам, подъехавши ближе, спрыгнул с коня. Узенькие щелочки его глаз мгновенно обежали фигуру киммерийца, застывшего посреди дороги, непроходимые заросли бамбука по обеим ее сторонам, и Нию, сидевшую в седле шагах в тридцати от своего господина. Жаркое солнце Вендии палило немилосердно, но кроны тиковых деревьв, возвышавшихся над золотистыми бамбуковыми стволами, бросали на дорогу густую тень; почва тут была плотно утоптана, и ям либо выбоин не замечалось.
Мунган кивнул и потянулся к сабле, видно решив, что лучшего места для поединка не сыскать. Конан угрюмо взирал на него, не в силах расстаться со своим проклятым топором.
– Ну, киммериец, - произнес Салед Алиам, - тебе по-прежнему нравятся мои штаны?
Конан мотнул головой.
– Теперь у меня есть свои. А потому, не поворотить ли тебе коня, сокол мой, рябая рожа? Или честь Таглура и его глупые приказы тебе дороже собственной головы?
Салед презрительно сплюнул.
– Вот что значат для меня его честь и его приказы! Но ты, северный шакал, пытался меня ограбить, а Салед Алиам не из тех людей, что забывают обиды! Жаль, не выпало случая разделаться с тобой еще в Базре, на майдане… тогда б и девчонка была моя… - Он покосился на тонкую фигурку Нии, замершей в седле за спиной Конана. - Ну, ничего, я до нее доберусь!
– Доберешься, только на Серые Равнины, - сказал Конан, думая про себя, что ублюдок Рорда прав: от драки не уйдешь.
Киммериец сделал шаг вперед, и сталь секиры звякнула о сталь сабли. Выпад Саледа был легким, в едва заметное касание; вероятно, он собирался прощупать противника, а не атаковать сгоряча. Двигался мунган, несмотря на свою огромную массу и высокий рост, на удивление легко, и клинок в его руке летал серебристой птицей. Похоже, он и в самом деле не знал до сих пор поражений.
Некоторое время два великана кружили на дороге, обмениваясь ударами. Конан целил по клинку, рассчитывая перерубить его одним махом: быть может, мунган одумается, оставшись безоружным. Но Салед Алиам оказался не так прост! Он был отличным фехтовальщиком и, вероятно, опасался подвоха: сабля его ни разу не встретилась с режущей кромкой огромного топора, а лишь отклоняла его в сторону быстрыми ловкими выпадами. И пока что мунган не желал переходить в ближний бой, держась на расстоянии пяти шагов от противника. Как бы ни был он зол на киммерийца, ярость не лишила его осторожности.
Вдруг Конан, отступив к обочине дороги, поднял секиру и сказал:
– Эй, отродье Нергала, взгляни на свой ятаган! Клянусь, на нем места целого нет!
Салед, вероятно, заподозрил ловушку. Не опуская клинка, он ухмыльнулся и прыгнул вперед, словно бы решившись нанести удар в голову; но сабля его, описав стремительный полукруг, нырнула Конану под локоть, пробила кольчугу и царапнула под левым соском.
Однако вместе с саблей опустилась и секира. Ее лезвие ударило по клинку почти у самой рукояти, рассекло сталь и, завершая свое неотвратимое движение, оставило кровавый след на бедре мунгана. Он тут же отскочил назад, с изумлением разглядывая зажатый в руке обломок, потом перевел глаза на правую штанину, перепачканную кровью. Впрочем, несмотря на рану, на ногах он держался вполне уверенно.
– Пропали штаны, - заметил Конан, не потерявший еще надежды кончить дело миром. - А скоро пропадет и глупая башка.
– Только не моя!
Взревев, мунган отшвырнул саблю и вырвал из-за пояса метательный нож. То был широкий клинок длиной в две ладони, изогнутый на конце, с костяной рукоятью - привычное для степняков оружие. И Салед Алиам владел им великолепно! Нож, пущенный рукой мунгана, свистнул в воздухе; Конану уже чудилось, что в животе его, пробив кольчугу, сидит холодная гирканская сталь. Но топор внезапно сам собой дернулся вниз, раздался звон, и кривой кинжал Саледа упал на землю.
Однако мунган уже раскачивал в ладони второй клинок, собираясь поразить противника в горло; левая рука его шарила у пояса, где, вероятно, был запрятан еще один метательный нож.
– Руби! - яростно проклекотал голос призрака. - Руби его, киммериец!
Но Конан и сам не мешкал. Он рванулся к врагу, и длинное топорище секиры змеей скользнуло в его руке; острый наконечник пронзил плечо мунгана, и тот с хриплым стоном выронил нож. Затем Рана Риорда взлетела вверх, опустилась, со свистом всасывая кровь; на лезвии ее полыхнули багровые сполохи, тутже сменившиеся чистым серебряным цветом. Тело мунгана лежало в дорожной пыли, голова, отброшенная страшным ударом, откатилась к обочине; узкие глазки совсем закрылись, кожа пожелтела, словно старый пергаментный свиток.
– Кровь! Крр-ровь! - прохрипел дух. - Кровь мунгана ничем не хуже крови стигийца!
– Тебе видней, ублюдок, - рыкнул Конан. Хоть он и не питал большой любви к степняку, эта победа совсем не радовала его.
Подобрав метательные ножи, киммериец сунул их за пазуху и направился к лошади, на которой, скорчившись от страха, сидела его невольница. Он перебросил перевязь секиры через высокую луку седла, затем сел сам, легонько тронул каблуками сапог бока вороного. Жеребец послушно затрусил по дороге, фыркая и кося темным глазом на валявшийся в пыли труп. Когда мертвое тело скрылось за поворотом, Конан обернулся к Ние и сказал:
– Муторно у меня на душе, малышка. Так муторно, будто опился я дрянным стигийским вином… Спой мне что-нибудь… спой, если можешь.
Помолчав, Ния спросила:
– Чего желает мой господин? Веселое или грустное?
– Спой о бренности жизни, - ответил Конан. - Спой такую песню, чтоб достойно проводить душу этого глупого мунгана на Серые Равнины.
Снова молчание. Потом за спиной киммерийца зазвенел тонкий голосок:
Я - пепел, я - пыль, я дым на ветру,
Мой факел уже погас.
Там, где я не был, там, где я был,
Забвенье царит сейчас.
Я в сумраке
Серых Равнин бреду
Тенью в мире теней,
Как птица, смерть взвилась надо мной,
И жизнь улетела с ней.
– Хорошая песня, - сказал Конан, кивая головой. - Но я надеюсь, что над моим трупом такое споют нескоро.
***
Вороного жеребца пришлось бросить - там, где дорога окончательно превратилась в звериную тропу. Ни в одном из бедных вендийских селений, что изредка попадались по пути, крестьяне не могли разориться на такую покупку. Да и к чему им был этот конь? Они пахали землю на быках, а боевого скакуна не запряжешь в плуг.
Зато кольчугу, шлем и щит Конан сменял в придорожной кузнице, получив целый мешок лепешек из просяной муки, сушеные фрукты, бурдюк с кислым вином и горсточку серебряных монет. Жалкая цена за воинское снаряжение, но большего кузнец предложить не мог. Пока мастер с женой хлопотали, собирая продовольствие, Конан, презрительно морщась, разглядывал кузницу. Быть может, здесь ее хозяин и считался крепышом, но в Киммерии этого коренастого темнокожего вендийца не взяли бы даже раздувать меха. Его молот был вдвое меньше и вчетверо легче чем тот, которым некогда орудовал отец Конана.
В джунглях кольчуга, шлем и щит были ни к чему; лишняя обуза, и только. Копье, после некоторых раздумий, Конан решил оставить. Меч и топор хороши против человека, но зверя - особенно опасного - берут копьем и стрелой. Только копье удержит дикого кабана или тигра на расстоянии шести локтей; только копье даст время, чтобы вытащить меч, выхватить секиру. Правда, размышлял Конан, взвешивая в руке ясеневое древко с острым жалом, его секира - не совсем обычное оружие. Пожалуй, она перерубит напополам и огромного зверя с рогом на морде и массивными копытами, о котором толковал ему кузнец. А может, и слона! Все-таки у магического топора свои преимущества, решил он, но копье однако оставил.
Вскоре путники уже шли по узенькой тропинке, над которой плотно смыкались древесные кроны. Кое-что в этом лесу было знакомо киммерийцу: самшит, магнолия, тиковое и красное деревья росли в Кешане и Пунте, а бамбук и пальмы попадались даже в Шеме, не говоря уже о Стигии. Он не глядел по сторонам, рассчитывая больше на обоняние и слух, чем на глаза, но Ния испуганно озиралась, высматривая ощеренную звериную пасть под каждым кустом. Конан прикрикнул на нее и велел шагать побыстрее. Он надеялся выбраться с закатом к заброшенному городу, о котором говорил кузнец; от руин этого древнего поселения до моря оставался день пути.
Солнце, светлое око Митры, еще не успело скрыться за стволами деревьев, когда тропа вновь превратилась в дорогу. Некогда она была вымощена камнем, но теперь базальтовые плиты растрескались, в щелях между ними зазеленели полоски мха, а кое-где древесные корни заставили вспучиться землю, выворотив целые каменные глыбы. Тем не менее, идти стало легче, и путники, миновав пару рухнувших башен, что некогда поддерживали истлевшие створки ворот, еще засветло очутились в городе.
Об его архитектуре и планировке Конан не мог составить никакого представления, ибо улицы загромождали разбитые блоки зеленого камня, похожего на нефрит, и ни одна сохранившаяся стена не достигала и восьми локтей в высоту. Возможно, тут были величественные дворцы, украшенные стройными колоннами, резные изящные арки и фонтаны, храмы с круглыми куполами или пронзающими небеса шпилями, лестницы, портики и парапеты, облицованные мрамором бассейны и каналы, пышные сады, окружавшие жилища знати, и цветники у домиков простолюдинов… Теперь все лежало в развалинах, в прахе и тлене, столь древнем, что становилось ясно: во времена расцвета этого города никто и слыхом не слыхивал о державе славного Ашакана, ни, скорее всего, о гордой Айодии.
Ния боязливо ежилась, поглядывая на мрачные руины, поросшие акацией, оплетенные лианами и вьюнком. Пожалуй, она предпочла бы провести ночь в джунглях, но Конан напомнил своей юной невольнице, что с наступлением темноты в лесу можно столкнуться с тигром или черной пантерой. Сюда же, в каменный лабиринт, они не полезут - хищники стараются держаться подальше от мест, где некогда обитали люди. Теперь развалины населяли лишь змеи да обезьяны, но от назойливости и тех, и других, мог охранить костер.
Конан разложил его на обширной площади, простиравшейся в самом центре города. Со всех четырех сторон ее окружали груды битого зеленого камня, но посередине оставалось достаточно места для стоянки сотни воинов с сотней лошадей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Опять хочешь крови, Рорта? - ладонь киммерийца огладила лезвие секиры.
– Кровь, - прошипел невидимый призрак, - крр-роовь… Да, я хочу крови.
– Но то будет кровь мунгана. Стигийцев в отряде Таглура нет.
– Пусть! Это кровь врага, и я выпью ее до последней капли.
Дорога была безлюдна, и Конана мог разглядеть приближавшегося всадника за две сотни шагов.
– Пожалуй, я буду драться с Саледом на мечах, - вдруг произнес он. - А ты, Рорта, отдохни.
– Это почему? Почему? - встревоженно заклекотал дух.
– Мне казалось, что усатый Таглур вышлет в погоню целый отряд… десять или двадцать воинов… Тут бы я не справился без твоей помощи! Но с этим мунганом я хочу биться один на один и равным оружием.
– Почему? Почему?
– Не слишком-то много чести рубить его волшебным топором, который сечет клинки словно ивовые прутья.
– Нет! Я хочу крови!
– Мало тебе тех шестерых, что я прикончил в Базре?
– Так то было девять дней назад, - возразил Рана Риорда. - Мы заключили договор, киммериец: ты поишь меня кровью, и ты обязан доставить меня к наследникам Гидаллы; я же отблагодарю тебя. Разве не так? А теперь ты не даешь мне взять жизнь этого ничтожного мунгана!
– И все же я буду сражаться мечом, - упрямо сказал Конан.
– Боюсь, не получится, - ответствовал дух, и в его клекочущем хриплом голосе киммерийцу почудилась насмешка.
Он не желал больше спорить со своим бесплотным спутником и наклонился, чтобы положить секиру на землю. Но пальцы его были мертвой хваткой стиснуты на топорище, и разжать их Конан не смог. Казалось, его ладони прикипели к этому гладкому темному древку, соединились с ним навсегда, навеки; теперь сталь, дерево и живая плоть составляли единое целое, одну несокрушимую машину убийства.
– Эй, Рорта! Это что за шутки! - Конан вновь попытался избавиться от топора - так же безуспешно, как и раньше.
– Сражайся, потомок Гидаллы! Сражайся! И дай мне напиться крови!
Киммериец нахмурился; ему совсем не нравилось, что Рана Риорда возымел над ним такую власть. Конечно, тут не обошлось без магии! Без древнего волшебства, которым этот Отец Гидалла наделил свое творение! Что ж, придется поставить духа на место… показать, кто хозяин! Или хотя бы равный партнер.
– Ты, ржавый ублюдок, вцепился в меня словно клещ! - гневно рявкнул Конан, наблюдая за приближавшимся всадником. - Ну, тогда я вообще не буду драться. Какое мне дело до этого мунгана? Пусть живет! Его штаны мне уже не нужны, а голова - тем более!
Ответом ему послужил иронический смешок.
Тем временем Салед Алиам, подъехавши ближе, спрыгнул с коня. Узенькие щелочки его глаз мгновенно обежали фигуру киммерийца, застывшего посреди дороги, непроходимые заросли бамбука по обеим ее сторонам, и Нию, сидевшую в седле шагах в тридцати от своего господина. Жаркое солнце Вендии палило немилосердно, но кроны тиковых деревьв, возвышавшихся над золотистыми бамбуковыми стволами, бросали на дорогу густую тень; почва тут была плотно утоптана, и ям либо выбоин не замечалось.
Мунган кивнул и потянулся к сабле, видно решив, что лучшего места для поединка не сыскать. Конан угрюмо взирал на него, не в силах расстаться со своим проклятым топором.
– Ну, киммериец, - произнес Салед Алиам, - тебе по-прежнему нравятся мои штаны?
Конан мотнул головой.
– Теперь у меня есть свои. А потому, не поворотить ли тебе коня, сокол мой, рябая рожа? Или честь Таглура и его глупые приказы тебе дороже собственной головы?
Салед презрительно сплюнул.
– Вот что значат для меня его честь и его приказы! Но ты, северный шакал, пытался меня ограбить, а Салед Алиам не из тех людей, что забывают обиды! Жаль, не выпало случая разделаться с тобой еще в Базре, на майдане… тогда б и девчонка была моя… - Он покосился на тонкую фигурку Нии, замершей в седле за спиной Конана. - Ну, ничего, я до нее доберусь!
– Доберешься, только на Серые Равнины, - сказал Конан, думая про себя, что ублюдок Рорда прав: от драки не уйдешь.
Киммериец сделал шаг вперед, и сталь секиры звякнула о сталь сабли. Выпад Саледа был легким, в едва заметное касание; вероятно, он собирался прощупать противника, а не атаковать сгоряча. Двигался мунган, несмотря на свою огромную массу и высокий рост, на удивление легко, и клинок в его руке летал серебристой птицей. Похоже, он и в самом деле не знал до сих пор поражений.
Некоторое время два великана кружили на дороге, обмениваясь ударами. Конан целил по клинку, рассчитывая перерубить его одним махом: быть может, мунган одумается, оставшись безоружным. Но Салед Алиам оказался не так прост! Он был отличным фехтовальщиком и, вероятно, опасался подвоха: сабля его ни разу не встретилась с режущей кромкой огромного топора, а лишь отклоняла его в сторону быстрыми ловкими выпадами. И пока что мунган не желал переходить в ближний бой, держась на расстоянии пяти шагов от противника. Как бы ни был он зол на киммерийца, ярость не лишила его осторожности.
Вдруг Конан, отступив к обочине дороги, поднял секиру и сказал:
– Эй, отродье Нергала, взгляни на свой ятаган! Клянусь, на нем места целого нет!
Салед, вероятно, заподозрил ловушку. Не опуская клинка, он ухмыльнулся и прыгнул вперед, словно бы решившись нанести удар в голову; но сабля его, описав стремительный полукруг, нырнула Конану под локоть, пробила кольчугу и царапнула под левым соском.
Однако вместе с саблей опустилась и секира. Ее лезвие ударило по клинку почти у самой рукояти, рассекло сталь и, завершая свое неотвратимое движение, оставило кровавый след на бедре мунгана. Он тут же отскочил назад, с изумлением разглядывая зажатый в руке обломок, потом перевел глаза на правую штанину, перепачканную кровью. Впрочем, несмотря на рану, на ногах он держался вполне уверенно.
– Пропали штаны, - заметил Конан, не потерявший еще надежды кончить дело миром. - А скоро пропадет и глупая башка.
– Только не моя!
Взревев, мунган отшвырнул саблю и вырвал из-за пояса метательный нож. То был широкий клинок длиной в две ладони, изогнутый на конце, с костяной рукоятью - привычное для степняков оружие. И Салед Алиам владел им великолепно! Нож, пущенный рукой мунгана, свистнул в воздухе; Конану уже чудилось, что в животе его, пробив кольчугу, сидит холодная гирканская сталь. Но топор внезапно сам собой дернулся вниз, раздался звон, и кривой кинжал Саледа упал на землю.
Однако мунган уже раскачивал в ладони второй клинок, собираясь поразить противника в горло; левая рука его шарила у пояса, где, вероятно, был запрятан еще один метательный нож.
– Руби! - яростно проклекотал голос призрака. - Руби его, киммериец!
Но Конан и сам не мешкал. Он рванулся к врагу, и длинное топорище секиры змеей скользнуло в его руке; острый наконечник пронзил плечо мунгана, и тот с хриплым стоном выронил нож. Затем Рана Риорда взлетела вверх, опустилась, со свистом всасывая кровь; на лезвии ее полыхнули багровые сполохи, тутже сменившиеся чистым серебряным цветом. Тело мунгана лежало в дорожной пыли, голова, отброшенная страшным ударом, откатилась к обочине; узкие глазки совсем закрылись, кожа пожелтела, словно старый пергаментный свиток.
– Кровь! Крр-ровь! - прохрипел дух. - Кровь мунгана ничем не хуже крови стигийца!
– Тебе видней, ублюдок, - рыкнул Конан. Хоть он и не питал большой любви к степняку, эта победа совсем не радовала его.
Подобрав метательные ножи, киммериец сунул их за пазуху и направился к лошади, на которой, скорчившись от страха, сидела его невольница. Он перебросил перевязь секиры через высокую луку седла, затем сел сам, легонько тронул каблуками сапог бока вороного. Жеребец послушно затрусил по дороге, фыркая и кося темным глазом на валявшийся в пыли труп. Когда мертвое тело скрылось за поворотом, Конан обернулся к Ние и сказал:
– Муторно у меня на душе, малышка. Так муторно, будто опился я дрянным стигийским вином… Спой мне что-нибудь… спой, если можешь.
Помолчав, Ния спросила:
– Чего желает мой господин? Веселое или грустное?
– Спой о бренности жизни, - ответил Конан. - Спой такую песню, чтоб достойно проводить душу этого глупого мунгана на Серые Равнины.
Снова молчание. Потом за спиной киммерийца зазвенел тонкий голосок:
Я - пепел, я - пыль, я дым на ветру,
Мой факел уже погас.
Там, где я не был, там, где я был,
Забвенье царит сейчас.
Я в сумраке
Серых Равнин бреду
Тенью в мире теней,
Как птица, смерть взвилась надо мной,
И жизнь улетела с ней.
– Хорошая песня, - сказал Конан, кивая головой. - Но я надеюсь, что над моим трупом такое споют нескоро.
***
Вороного жеребца пришлось бросить - там, где дорога окончательно превратилась в звериную тропу. Ни в одном из бедных вендийских селений, что изредка попадались по пути, крестьяне не могли разориться на такую покупку. Да и к чему им был этот конь? Они пахали землю на быках, а боевого скакуна не запряжешь в плуг.
Зато кольчугу, шлем и щит Конан сменял в придорожной кузнице, получив целый мешок лепешек из просяной муки, сушеные фрукты, бурдюк с кислым вином и горсточку серебряных монет. Жалкая цена за воинское снаряжение, но большего кузнец предложить не мог. Пока мастер с женой хлопотали, собирая продовольствие, Конан, презрительно морщась, разглядывал кузницу. Быть может, здесь ее хозяин и считался крепышом, но в Киммерии этого коренастого темнокожего вендийца не взяли бы даже раздувать меха. Его молот был вдвое меньше и вчетверо легче чем тот, которым некогда орудовал отец Конана.
В джунглях кольчуга, шлем и щит были ни к чему; лишняя обуза, и только. Копье, после некоторых раздумий, Конан решил оставить. Меч и топор хороши против человека, но зверя - особенно опасного - берут копьем и стрелой. Только копье удержит дикого кабана или тигра на расстоянии шести локтей; только копье даст время, чтобы вытащить меч, выхватить секиру. Правда, размышлял Конан, взвешивая в руке ясеневое древко с острым жалом, его секира - не совсем обычное оружие. Пожалуй, она перерубит напополам и огромного зверя с рогом на морде и массивными копытами, о котором толковал ему кузнец. А может, и слона! Все-таки у магического топора свои преимущества, решил он, но копье однако оставил.
Вскоре путники уже шли по узенькой тропинке, над которой плотно смыкались древесные кроны. Кое-что в этом лесу было знакомо киммерийцу: самшит, магнолия, тиковое и красное деревья росли в Кешане и Пунте, а бамбук и пальмы попадались даже в Шеме, не говоря уже о Стигии. Он не глядел по сторонам, рассчитывая больше на обоняние и слух, чем на глаза, но Ния испуганно озиралась, высматривая ощеренную звериную пасть под каждым кустом. Конан прикрикнул на нее и велел шагать побыстрее. Он надеялся выбраться с закатом к заброшенному городу, о котором говорил кузнец; от руин этого древнего поселения до моря оставался день пути.
Солнце, светлое око Митры, еще не успело скрыться за стволами деревьев, когда тропа вновь превратилась в дорогу. Некогда она была вымощена камнем, но теперь базальтовые плиты растрескались, в щелях между ними зазеленели полоски мха, а кое-где древесные корни заставили вспучиться землю, выворотив целые каменные глыбы. Тем не менее, идти стало легче, и путники, миновав пару рухнувших башен, что некогда поддерживали истлевшие створки ворот, еще засветло очутились в городе.
Об его архитектуре и планировке Конан не мог составить никакого представления, ибо улицы загромождали разбитые блоки зеленого камня, похожего на нефрит, и ни одна сохранившаяся стена не достигала и восьми локтей в высоту. Возможно, тут были величественные дворцы, украшенные стройными колоннами, резные изящные арки и фонтаны, храмы с круглыми куполами или пронзающими небеса шпилями, лестницы, портики и парапеты, облицованные мрамором бассейны и каналы, пышные сады, окружавшие жилища знати, и цветники у домиков простолюдинов… Теперь все лежало в развалинах, в прахе и тлене, столь древнем, что становилось ясно: во времена расцвета этого города никто и слыхом не слыхивал о державе славного Ашакана, ни, скорее всего, о гордой Айодии.
Ния боязливо ежилась, поглядывая на мрачные руины, поросшие акацией, оплетенные лианами и вьюнком. Пожалуй, она предпочла бы провести ночь в джунглях, но Конан напомнил своей юной невольнице, что с наступлением темноты в лесу можно столкнуться с тигром или черной пантерой. Сюда же, в каменный лабиринт, они не полезут - хищники стараются держаться подальше от мест, где некогда обитали люди. Теперь развалины населяли лишь змеи да обезьяны, но от назойливости и тех, и других, мог охранить костер.
Конан разложил его на обширной площади, простиравшейся в самом центре города. Со всех четырех сторон ее окружали груды битого зеленого камня, но посередине оставалось достаточно места для стоянки сотни воинов с сотней лошадей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29