Да, посерьезнее! (Снимает пенсне и смотрит мечтательно. И читает дальше другим, сдержанным голосом, намекающим на тайну:) «С того памятного дня (мешала выходить простуда, я выбежал тогда без калош) я больше не видел Де Ша. Пробовал писать ей и, признаться, уже написал письмо, но не решаюсь отослать: какая-то наивная, почти мальчишеская робость связывает волю. Любит ли она Те? Тогда, на мой по этому поводу вопрос, она решительно ответила – нет. Но не был ли такой ответ результатом некоторого раздражения, вызванного действительно недостойным поведением Те? Во всяком случае, с ее умом она не может не видеть»… (Снимает пенсне) Боже мой, как страшно! Подумать только, и то страшно!
Ежится, как от холода, улыбается, качает головой. Прячет дневник и внимательно разглядывает себя в зеркало, охорашивается. С шумом распахивается дверь, – Старый Студент едва успевает положить зеркальце, – и входят студенты: Онуфрий, Блохин и Козлов. Запушены снегом, пальто нараспашку, фуражки сдвинулись на затылок – от них веет свежестью морозного вечера, простором, беспричинным весельем. Сразу становится шумно и тесно. Не раздеваясь, с нарочитой серьезностью, студенты выстраиваются в ряд.
О н у ф р и й. Cobra capella, стой! Сережа, не урони престижа cobrы capellы. (Запевает.) Аристотель мудрый…
Поют все трое очень серьезно:
«…древний философ, древний философ. Продал всю одежду за сивухи штоф, за сивухи штоф. Ехал принц Оранский через речку По, через речку По. Бабе астраханской он сказал бон-мо, он сказал бон-мо!»
Старый студент очень доволен, радостно суетится, но в то же время боязливо держится подальше от дышащих холодом студентов.
С т. с т у д е н т. Здорово, ребята! Так, так! Но почему же бон-мо? Да раздевайтесь же, раздевайтесь.
О н у ф р и й. Чай есть? Лимон есть?
С т. с т у д е н т. Сейчас все будет. Раздевайтесь же, смотрите, сколько снегу нанесли!
К о з л о в. Ты что это, старик, нездоров? Горло болит?
С т. с т у д е н т. Так, маленькая инфлуэнца. 37 и четыре. Козлов. Дай-ка пульс!
Глубокомысленно считает, шевеля губами. Старый Студент отодвигается от него насколько возможно, стараясь не дышать холодом. Онуфрий и Блохин раздеваются в прихожей и чему-то смеются.
К о з л о в. Пульс хороший! Сердце у тебя в порядке?
С т. с т у д е н т. Сердце у меня здоровое.
К о з л о в. Тогда возьми ты салицилу гран пятьдесят…
С т. с т у д е н т. Да разденься же ты, Бога ради! От тебя от одного простудиться можно. Доктор!
Онуфрий и Блохин вдвоем торжественно несут большого вареного рака и кладут на стол.
О н у ф р и й. Рак! От чистого сердца.
Б л о х и н. Рак! От полноты души.
С т. с т у д е н т (смеется) . Ах вы, безобразники! Рака принесли! Ну, а я за пивом пошлю. Выпьем пивка, Онуша? Ах, как же я вам рад, товарищи! Сижу один и только что подумал: хоть бы на огонек кто зашел, а тут и вы!
О н у ф р и й. Нет, пива не надо. Мы у Немца пили. Мы хотим чаю с лимоном, ибо, пия пиво, боимся впасть в монотонность. Пусть будет лимонно, но не монотонно – хороши стихи, Козлик?
К о з л о в. Вылитый Бальмонт. Чаю, чаю давай. За лимончиком пошли.
О н у ф р и й. Ну пусть бальмонтонно, но только не монотонно. Так действительно лучше.
Б л о х и н. А я бы… пива выпил.
О н у ф р и й. Ну, ну! Чего захотел, пива! От пива, Сережа, водянка бывает. Чаю давай, старик!
С т. с т у д е н т. Сейчас, сейчас! Рака принесли… ах, комики!
Идет в переднюю, открывает дверь и зовет: «Капитон, Капитон!» Заказывает чай. Студенты осматриваются.
К о з л о в. Хорошо у старика, тихо. Как умирать начну, сюда перееду, лучше места не найдешь.
Б л о х и н. Ж…жарко и д…душно.
Хочет открыть форточку. Козлов останавливает его.
К о з л о в. Оставь, Сережа, старик болен!
Онуфрий исследует стол, разглядывает лекарства.
О н у ф р и й. Сережа, понюхай-ка, что это?
Б л о х и н (нюхает и кашляет) . Нашатырь. И такую гадость держать в доме?
С т. с т у д е н т (возвращаясь) . Нет, как хорошо, что вы зашли! Сижу один и скучаю, и вдруг… Нет, хорошо. Ну, как у вас? Я рад, что так хорошо все кончилось. И ты, Онуша, с Блохиным, я вижу, помирились?
Б л о х и н. Да мы и не ссорились! Это он врал, что у меня души нет…
С т. с т у д е н т. Давно видал наших? Лилю?.. Дину Штерн? Я с тех пор не видал.
К о з л о в. Давно. Чей это у тебя портрет, старик?
С т. с т у д е н т. Наташи, покойной жены. Ты посмотри поближе.
О н у ф р и й. Нет, братцы, хорошо у старика, завидно. Порядок, чистота, лекции вон лежат, – и как только люди не живут! Философский ум не может охватить, и нет конца недоумению. Посмотри, Козлик, вон писатели развешаны, кнопочками приколоты, душа радуется.
С т. с т у д е н т. Это мои любимые писатели. У меня и там в Сибири весь кабинет был увешан портретами в рамах, у меня хорошо там было. Помню я…
О н у ф р и й. А сам-то старичок! Да ты погляди, Козлик!
К о з л о в. Гляжу, отстань. Ты что ешь, Сережа?
Б л о х и н. Сыр.
К о з л о в. Дай-ка.
Моментально съедают сыр.
О н у ф р и й. Сидит он себе, как святой, как Мадонна на картине Рафаэля, как Дух Божий над хаосом. Горлышко у него болит, платочком завязано – гляди, кончики-то! Туфельки на нем, сапожки-то снял! Эх, и отчего у меня горло никогда не болит? Дай я тебя в маковку поцелую, старичок.
С т. с т у д е н т (слегка обиженно) . Ну, оставь, Онуша, всякий может простудиться. И ведь я же просил тебя, Онуша, и вас, братцы: оставьте это слово «старик». Дело не в том, сколько человеку лет…
Б л о х и н. Да ведь мы так! Смотри, старик, Козлик весь твой сыр поел!..
Капитон вносит самовар. Старый Студент продолжает говорить, заваривая чай и хозяйничая.
С т. с т у д е н т. Спасибо, Капитон. Колбаски съешь, Сережа, в немецкой колбасной беру, хорошая колбаса. Дело не в том, братцы, сколько…
К а п и т о н. Для рака-то тарелку подать?
О н у ф р и й. Нет, блюдо. И когда же ты повесишься, Капитон?
К а п и т о н (мрачно) . Веревка такая еще не ссучена, на которой вешаться.
С т. с т у д е н т. Нет, Капитон, не надо, мы его есть не будем. Так вот, товарищи, дело не в годах, а в отношении человека к жизни… Не слабо налил, Онуша?.. Что такое молодость – говорю я. Молодость – понятие чисто условное, допускающее много толкований…
О н у ф р и й. Отрежь-ка колбаски, Козлик!
С т. с т у д е н т. И если для одного достаточно взглянуть на паспорт, чтобы определить, молод человек или нет, то для другого этой мерки недостаточно. Надо убедиться, насколько данный субъект…
О н у ф р и й (ест колбасу) . Философский ум ищет точку зрения и, найдя ее, успокаивается. Отрежь-ка, Козлик, еще.
С т. с т у д е н т. Да. Вот я, например, со Стамескиным беседовал, ну и что же? – не понимает. А вас, вы думаете, он понимает? Тоже нет, хотя и молод он достаточно. А я, «старик», понимаю! Вот вы рака принесли…
О н у ф р и й. Брось, а то отнесем назад.
С т. с т у д е н т. Нет, выслушай, Онуша! Вот вы рака принесли – и с виду это настолько… ну, нелепо, что ли, что тот же ваш Стамескин назвал бы вас идиотами. А я понимаю, что это молодость, проявление молодых, играющих сил, и мне приятно.
К о з л о в. Да ну, оставь! Ну принесли и принесли, и не о чем тут говорить! Говори о другом!
С т. с т у д е н т (смеется) . Нет, нет, братцы! Я этого рака высушу и поставлю себе на стол, пусть напоминает одну из лучших минут моей жизни. (Смеется.) Нет, серьезно, высушу и поставлю.
О н у ф р и й. Ну и ладно – эка привязался старик. Буде, чаю больше не хочу, от чаю бессонница бывает.
К о з л о в. Что же это, вроде памятника будет? Куда же ты его поставишь?
С т. с т у д е н т. На стол, Козлик, на стол!
Б л о х и н. Кто цветы с…сушит, а кто рака.
О н у ф р и й. Дай-ка я тут на диванчике примощусь (Зевает.) Какая-то томность овладела моими членами… не то от колбасы, не то от твоего красноречия. Разболтался ты что-то, старик.
К о з л о в. Это у него от температуры. Гляди, как он осунулся: тебе лечиться надо, дядя!
С т. с т у д е н т (недовольно) . Какие пустяки: вчера мне действительно было нехорошо, а сегодня и лицо у меня свежее… Выпью малинки, – вот и все… Так вот, говорю я: душа у меня… молодая, сердце у меня нетронутое – вот в чем главное. Помню, в нашем городке сослуживцы всегда смеялись надо мною. Вам сколько лет? – спрашивают. Столько-то. А мы думали, что вам всего двадцать. Ведь вы, Петр Кузьмич, моложе всякого молодого человека! (Смеется)
К о з л о в. (зевает) . Да-а. Смеялись, говоришь?
С т. с т у д е н т. Смеялись! Да как и не смеяться? Они люди солидные, положительные, а я? Мечтатель, фантазер какой-то. Помню, раз приходит ко мне сослуживец, Тарасов, мрачен, жалко смотреть: губернатор к нам едет. А я в это время стихи наизусть учу!
О н у ф р и й. Стихи? Зачем же ты их учишь?
С т. с т у д е н т (смеется) . Тарасов рассердился: вас, говорит, Петр Кузьмич, надо в сумасшедший дом отправить: тут губернатор едет, а вы стихи декламируете. А то, помню я еще, это было… постой, где это было? Да, вспомнил: ездил это я по одному делу…
О н у ф р и й. И сколько ты помнишь, старик. Ты свою жизнь наизусть знаешь или только на рассказ? Ты валяй как покороче. А что, Сережа, если бы столько помнил, мог бы ты это выдержать при твоем телосложении?
Б л о х и н (зевает) . Пусть старик… стихи продекламирует.
С т. с т у д е н т. А что же? Если серьезно хотите послушать, я могу. Кого хотите? Хотите из Шелли?
К о з л о в (тоскливо) . Нет, не надо стихов! Ну их к черту!
С т. с т у д е н т. Неужели ты не любишь стихов? (Слегка насмешливо.) А еще молодой человек! Эх, Козлик, Козлик, – ведь молодость сама стихи. Когда душа приподнята…
К о з л о в (мрачно) . Не люблю стихов.
О н у ф р и й. И я не люблю. Ребята?..
Б л о х и н. Ну?
О н у ф р и й. Айда к Костику-председателю!
К о з л о в и Б л о х и н. Верно, пойдем, братцы!
О н у ф р и й. Я тебя, Сережа, в снегу утоплю. Ты мне запомнишь, как снег за шиворот класть.
С т. с т у д е н т (тревожно и жалобно) . Да куда же вы?! Ну что вы вздумали! Погодите! Я так рад, что вы пришли… ну что вы будете делать у Костика? Может быть, его и дома-то нет! Посидите!
К о з л о в. Нет, надо идти! Костик ждет.
Б л о х и н. Н…надо идти. Идем, ребята.
С т. с т у д е н т. Посидите! Я сейчас за пивом пошлю. Споем. Споем, Сережа? (Морщась от боли в горле, напевает.) Аристотель мудрый… Сейчас пиво будет.
О н у ф р и й (удерживая) . Да не хлопочи, старик. Не надо пива.
Козлик. Не надо, не надо. Мы пойдем. Да, ей-Богу же, не надо.
С т. с т у д е н т. Нет, нет, не пущу. (Идет.) Я сейчас. Капитон, Капитоша!
Студенты одни, сидят как разваренные, лениво оглядываются.
К о з л о в. Послал-таки. Экая лотоха!
О н у ф р и й. Что же – оставаться или нет? (Зевает.) Я уж и не знаю. Неловко как-то, старик еще обидится! И как это удивительно в природе происходит: поболел один день, а состарился лет на двадцать. Эх, жизнь!
К о з л о в. Так со стариками всегда бывает. Держится, держится, а потом… трах и… (Зевает.) Что же, идем или остаемся?
Б л о х и н. Что же, можно и остаться. Только… лучи пойдем, а? Ж…жарко тут!
К о з л о в. Нет, пойдем, пойдем! Жалко старика, а ничего не поделаешь; надоел.
О н у ф р и й. А пиво?
К о з л о в. Да ну его к черту! У Костика выпьем, вчера он деньги из дому получил.
С т. с т у д е н т (входит весело) . Сейчас и пиво будет. И не думайте уходить – не пущу! Чего на самом деле раскисли! Посидим, поболтаем, я вам кое-что из моих сибирских скитаний расскажу. Вы не смейтесь: я хорошо рассказываю, иногда знакомые нарочно собирались, чтобы послушать моих рассказов, упрашивали. А то и спеть можно, этак, для настроения, а? – споем?.. Эх, жалко, не знаете вы сибирских песен – удивительные есть песни! Сейчас горло у меня болит, а то я бы вам напел – тебе, Сережа, понравится.
К о з л о в. Напрасно ты, старик. Мы лучше пойдем.
С т. с т у д е н т. И не думай, не пущу! Ах, ребятки: вот у Наташи, у моей покойной жены, какой славный был голос. Не сильный, но такой приятный, задушевный! И сколько она этих сибирских песен знала! У них на постоялом дворе… Постой: да я показывал тебе Наташину карточку или нет?
К о з л о в. Да видел, видел!
С т. с т у д е н т. Нет, не эту, у меня другие есть, я тебе еще не показывал. Сейчас достану. (Роется в столе) Правда, Наташу нельзя было назвать красивой, но если вы всмотритесь в ее глаза… Сейчас!.. Надя не была похожа на мать, хотя некоторые и утверждали…
Хлопает дверь. Входят Тенор и Лиля. Тенор сильно выпил, бледен, пальто нараспашку – настроен отчаянно. Лиля все в той же шубенке, взволнована, почти плачет. При виде Тенора студенты оживляются. Онуфрий смеется.
К о з л о в. Тенор! Это ты что же, брат? Пьян?
Т е н о р. Ха-ха-ха! Пьян. Смотрите: Тенор пьян! Ха-ха-ха!
Л и л я (взволнованно) . Он снег глотал! Это такой упрямый, такой упрямый человек – я больше не могу. Берите его!
О н у ф р и й. Лилечка! Да неужели это он от снегу?
С т. с т у д е н т (оправляется, говорит очень сухо) . Александр Александрович, что это с тобой? Что это ты вздумал? – нехорошо, нехорошо, голубчик! Сережа, помоги ему раздеться – я холоду избегаю.
Т е н о р. Я и сам могу раздеться! Не лезь, Блоха! (Уходит в переднюю.)
Л и л я. Вот и привела.
К о з л о в. Тенор пьян – вот так чудеса в решете!
О н у ф р и й. Да где вы этого мрачного красавца подцепили?
Л и л я. Перехожу я Тверской бульвар, а он идет, распахнулся и поет, а я испугалась, что он простудится, хотела его домой, а он меня в портерную повел…
Б л о х и н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11