Не жалеть, а топтать ногою ты должна меня, Лиля!
Л и л я. Ну что ты! Тебя просто измучила Дина – сегодня она злая, сегодня я сама боюсь ее.
С т. с т у д е н т. Дина? Ты встретила ее, когда она шла отсюда? Ты заметила, что губы ее были в крови? Тише, тише, не надо говорить об этом, а то она услышит и опять придет сюда. Пусть думает, что я мертвый, совсем мертвых они не любят.
Л и л я. Что ты говоришь, я не понимаю! Зачем ты пугаешь меня. Пусти мою руку – мне больно… Успокойся, миленький.
С т. с т у д е н т (вставая) . Боже мой, Боже мой, до же прекрасна жизнь, до чего она прекрасна! Онуфрий сегодня сказал: эх, и жаден же ты до жизни, старик. А он – не жаден? А ты, Лиля? Милые вы мои, голуби вы мои пернатые, пусть останется с вами моя любовь, а я… пойду далеко. Не удалось солгать, пойду на поклон к самой правде: бери меня, вяжи меня, сажай меня на железную цепь! (Смеется.) А то опять убегу! Ну, улыбнись же, Лиля. Товарищ ты мой хороший – сейчас сюда придет Онуфрий и… Ну, Лилечка; и… а что дальше?
Л и л я (вспыхивая) . Вот уж не ожидала, что ты станешь так говорить… свинство! Ну, слава Богу – хоть засмеялся по-человечески! Только это неправда, и Онуфрия вашего мне совсем не надо: любовь – вредное чувство. Не веришь?..
Оба смеются.
Л и л я. Господи, вот удивится сейчас Онуфрий, что я тебе «ты» говорю. Но ты такой милый… постой, ты же говорил, что не будешь плакать! Как же это так, зачем же ты обманул меня, а я, глупая, и поверила! Ну, миленький!..
С т. с т у д е н т. Одну слезиночку-то можно, одну, Лилечка, всего-навсего одну? Видишь – уже смеюсь.
Л и л я. Тише, наши идут! (Хватая его за руку.) Теперь ты навсегда мой друг. Ты вот что, ты поцелуй-ка меня, пока Онуфрий не увидел, а то он может с ума сойти. (Целуются.) Вот так! Никто и не видал!
Вваливается Онуфрий и с ним кучка студентов, в том числе Костик, Кочетов, Тенор и другие. Старый Студент и Лиля отходят к стороне.
Шум веселый, восклицания.
О н у ф р и й. Опять на родине! Какая тут тишина, Сережа, какой воздух! Нет, больше в эту кашу не полезу, суета сует и всяческая суета, и все танцуют, как в аду. Стой, кто коньяк мой выпил? Его было в три раза больше.
К о ч е т о в. Опять шампанского не хватило. Что стоило взять несколько лишних бутылок, потом можно было вернуть. Это все Петровский, черт его возьми.
К о с т и к. Потом сосчитаем, Кочетов, поздно.
К о ч е т о в. Надо, надо. За шампанское надо сосчитать. Эй, ты, несгораемый шкап, – раскрывайся! (Обшаривает Онуфрия.)
О н у ф р и й (подняв руки, в одной из которых бутылка) . Или это один из самообманов философского ума, который жажду смешивает с объемом? Жажда ли в три раза больше, или бутылка в три раза меньше, – вот проклятый вопрос.
Б л о х и н. Пойди на компромисс: и жажда больше, и бутылка меньше. Ну, наливай, наливай.
О н у ф р и й. Верно. Какой же ты умница, Сережа. Это ты под моим влиянием так развился. Давай, образуем школу, Сережа. Будем брать учеников… А, могила Гамлета, – хрипишь?
Т е н о р. Ха-ха-ха! Онуша пьян. Ты знаешь, что сегодня я буду петь?
С т. с т у д е н т (подходя) . На два словечка, Александр Александрович… у тебя найдется минутка времени? (Отходят.)
Л и л я. А я к тебе присяду, Онуфрий. Ты знаешь, вышло гораздо лучше, чем я ожидала… (Шепотом рассказывает ему.)
С т. с т у д е н т. Завтра я, Александр Александрович, уезжаю назад… в Москву. Не знаю, удастся ли мне повидаться с тобою, и вот на всякий случай я хочу еще раз поздравить тебя и крепко пожать твою руку.
Т е н о р. Спасибо, старик. А разве Дина тебе говорила?
С т. с т у д е н т. Что?
Т е н о р. Завтра мы с нею едем в Крым.
С т. с т у д е н т. А, к весенним цветам! Там скоро весна, Саша. Весенние цветы!
Т е н о р. Не знаю – я еще не бывал в Крыму. Должен тебе сказать, что этот… папаша выгнал нас обоих, и мы едем, собственно, с горя. Но это, конечно, не серьезно, и Дина рассчитывает так, что папаша этот сам приедет за нами. Оригинальный старик. Ха-ха-ха! Но, однако же, денег у нас, фью-ю. (Свистит.) Ты слыхал – сегодня я буду петь в хоре: Дина приказала.
С т. с т у д е н т. Вот что, милый Саша, не возьмешь ли ты денег у меня? Дело, видишь ли, в том… (Продолжает тихо говорить.)
Быстро входит Петровский.
П е т р о в с к и й. Ой, братцы! Ой, батюшки, спасайтесь, Стамескин пришел, сюда идет, вас, братцы, ищет.
К о с т и к. Да ну! А чтоб его черт!
О н у ф р и й. Протестую.
К о с т и к. (беспокойно) . Чаю ему, что ли, предложить. Да не пьет он чаю. Кочетов, как ты думаешь?
О н у ф р и й. Глаза мои не могут его видеть, ухо мое не может его слышать, нос мой не может его нюхать, как говорит Соломон в «Песне Песней». Пожалуйста, дети мои, не надо сегодня Стамескина, я этого не выдержу сегодня…
П е т р о в с к и й. Да я соврал, ей-Богу.
Общий смех. В зале музыка смолкла, но публика еще не разошлась: доносится нестройный, веселый шум, требование.
Г о л о с а.
– Испугался, Онуша. Это тебе не вице-губернаторша.
– У него совесть заговорила.
– Гляди, гляди: Онуша языка лишился, ей-Богу.
К о с т и к. А я тебе другой раз, тетя, за этакие шутки голову оторву. Чего от дела отрываешь? Лотоха проклятая.
П е т р о в с к и й. Да я соврал, ей-Богу. Ну, вот и кончен бал. И умаялся же я, братцы.
К о с т и к. (ворчит) . То-то, соврал.
Ч е й-т о г о л о с. Господа, в залу. Кончено, чего тут расселись.
В т о р о й г о л о с. Дай поблагодушествовать. Ну и подлец же Онуфрий, хоть бы на донышке оставил. Этакий математический ум, как раз к концу подогнал.
С т у д.-т е х н и к. Подносит Петровский губернаторше цветы, да в шпаге своей и запутался, чуть не забодал ее, прямо головой ей в живот.
Требование песни все настойчивее. Входит рассерженный Козлов.
К о з л о в. Господа, что же это? Ну не свинство ли, а? Расселись, как старухи в богадельне. Там орут, требуют «Gaudeamus», сейчас электричество гасить начнут, ведь в темноте орать придется, черти!
Б л о х и н. Идем. Это Онуфрий тут р-расселся…
К о з л о в. Тенор, ты что же это, брат? Свинство! Я тебя и на хорах ищу, и где только ни был, а ты…
Т е н о р. Я готов.
Шум в зале растет. Со смехом и говором студенты уходят в залу.
Л и л я. Идемте, Петр Кузьмич. Я хочу, чтобы ты тоже пел.
О н у ф р и й. Ты? Это что же такое?
Г о л о с а :
– Волоките Онуфрия.
– На кой он черт, он ни бе ни ме.
– Нечего там, волоки, волоки – для декорации пригодится.
Тащат Онуфрия в залу.
О н у ф р и й (оборачиваясь) . Ты смотри, дядя! Мне наплевать, что у тебя римский нос, у меня у самого…
С т. с т у д е н т. Я сейчас. Иди, Лилечка.
Л и л я. Нет, я тебя не пущу. Давай руку.
Все уходят. Остается один замедливший, сильно охмелевший Гриневич: опрокидывает кверху дном бутылки одна за другой, убеждается, что пусты, и бегом направляется в заду. В зале страшный шум. Мгновение сцена пуста. Быстро входит Старый Студент и скрывается в дальний угол, где на скамейках свалены студенческие пальто и шубы. Лампочки вверху гаснут – видимо, в зале погасили электричество; остается только непогашенная свеча на столе. Тишина, и хор молодых мужских и женских голосов поет громко, уверенно и сильно:
Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus.
Post jucundam juventutem…
С т а р ы й с т у д е н т падает ничком на шубы и беззвучно плачет.
Post molestam senectutem,
Nos habebit humus.
Ubi sunt, qui ante nos
In hoc mundo fuere…
Занавес
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Л и л я. Ну что ты! Тебя просто измучила Дина – сегодня она злая, сегодня я сама боюсь ее.
С т. с т у д е н т. Дина? Ты встретила ее, когда она шла отсюда? Ты заметила, что губы ее были в крови? Тише, тише, не надо говорить об этом, а то она услышит и опять придет сюда. Пусть думает, что я мертвый, совсем мертвых они не любят.
Л и л я. Что ты говоришь, я не понимаю! Зачем ты пугаешь меня. Пусти мою руку – мне больно… Успокойся, миленький.
С т. с т у д е н т (вставая) . Боже мой, Боже мой, до же прекрасна жизнь, до чего она прекрасна! Онуфрий сегодня сказал: эх, и жаден же ты до жизни, старик. А он – не жаден? А ты, Лиля? Милые вы мои, голуби вы мои пернатые, пусть останется с вами моя любовь, а я… пойду далеко. Не удалось солгать, пойду на поклон к самой правде: бери меня, вяжи меня, сажай меня на железную цепь! (Смеется.) А то опять убегу! Ну, улыбнись же, Лиля. Товарищ ты мой хороший – сейчас сюда придет Онуфрий и… Ну, Лилечка; и… а что дальше?
Л и л я (вспыхивая) . Вот уж не ожидала, что ты станешь так говорить… свинство! Ну, слава Богу – хоть засмеялся по-человечески! Только это неправда, и Онуфрия вашего мне совсем не надо: любовь – вредное чувство. Не веришь?..
Оба смеются.
Л и л я. Господи, вот удивится сейчас Онуфрий, что я тебе «ты» говорю. Но ты такой милый… постой, ты же говорил, что не будешь плакать! Как же это так, зачем же ты обманул меня, а я, глупая, и поверила! Ну, миленький!..
С т. с т у д е н т. Одну слезиночку-то можно, одну, Лилечка, всего-навсего одну? Видишь – уже смеюсь.
Л и л я. Тише, наши идут! (Хватая его за руку.) Теперь ты навсегда мой друг. Ты вот что, ты поцелуй-ка меня, пока Онуфрий не увидел, а то он может с ума сойти. (Целуются.) Вот так! Никто и не видал!
Вваливается Онуфрий и с ним кучка студентов, в том числе Костик, Кочетов, Тенор и другие. Старый Студент и Лиля отходят к стороне.
Шум веселый, восклицания.
О н у ф р и й. Опять на родине! Какая тут тишина, Сережа, какой воздух! Нет, больше в эту кашу не полезу, суета сует и всяческая суета, и все танцуют, как в аду. Стой, кто коньяк мой выпил? Его было в три раза больше.
К о ч е т о в. Опять шампанского не хватило. Что стоило взять несколько лишних бутылок, потом можно было вернуть. Это все Петровский, черт его возьми.
К о с т и к. Потом сосчитаем, Кочетов, поздно.
К о ч е т о в. Надо, надо. За шампанское надо сосчитать. Эй, ты, несгораемый шкап, – раскрывайся! (Обшаривает Онуфрия.)
О н у ф р и й (подняв руки, в одной из которых бутылка) . Или это один из самообманов философского ума, который жажду смешивает с объемом? Жажда ли в три раза больше, или бутылка в три раза меньше, – вот проклятый вопрос.
Б л о х и н. Пойди на компромисс: и жажда больше, и бутылка меньше. Ну, наливай, наливай.
О н у ф р и й. Верно. Какой же ты умница, Сережа. Это ты под моим влиянием так развился. Давай, образуем школу, Сережа. Будем брать учеников… А, могила Гамлета, – хрипишь?
Т е н о р. Ха-ха-ха! Онуша пьян. Ты знаешь, что сегодня я буду петь?
С т. с т у д е н т (подходя) . На два словечка, Александр Александрович… у тебя найдется минутка времени? (Отходят.)
Л и л я. А я к тебе присяду, Онуфрий. Ты знаешь, вышло гораздо лучше, чем я ожидала… (Шепотом рассказывает ему.)
С т. с т у д е н т. Завтра я, Александр Александрович, уезжаю назад… в Москву. Не знаю, удастся ли мне повидаться с тобою, и вот на всякий случай я хочу еще раз поздравить тебя и крепко пожать твою руку.
Т е н о р. Спасибо, старик. А разве Дина тебе говорила?
С т. с т у д е н т. Что?
Т е н о р. Завтра мы с нею едем в Крым.
С т. с т у д е н т. А, к весенним цветам! Там скоро весна, Саша. Весенние цветы!
Т е н о р. Не знаю – я еще не бывал в Крыму. Должен тебе сказать, что этот… папаша выгнал нас обоих, и мы едем, собственно, с горя. Но это, конечно, не серьезно, и Дина рассчитывает так, что папаша этот сам приедет за нами. Оригинальный старик. Ха-ха-ха! Но, однако же, денег у нас, фью-ю. (Свистит.) Ты слыхал – сегодня я буду петь в хоре: Дина приказала.
С т. с т у д е н т. Вот что, милый Саша, не возьмешь ли ты денег у меня? Дело, видишь ли, в том… (Продолжает тихо говорить.)
Быстро входит Петровский.
П е т р о в с к и й. Ой, братцы! Ой, батюшки, спасайтесь, Стамескин пришел, сюда идет, вас, братцы, ищет.
К о с т и к. Да ну! А чтоб его черт!
О н у ф р и й. Протестую.
К о с т и к. (беспокойно) . Чаю ему, что ли, предложить. Да не пьет он чаю. Кочетов, как ты думаешь?
О н у ф р и й. Глаза мои не могут его видеть, ухо мое не может его слышать, нос мой не может его нюхать, как говорит Соломон в «Песне Песней». Пожалуйста, дети мои, не надо сегодня Стамескина, я этого не выдержу сегодня…
П е т р о в с к и й. Да я соврал, ей-Богу.
Общий смех. В зале музыка смолкла, но публика еще не разошлась: доносится нестройный, веселый шум, требование.
Г о л о с а.
– Испугался, Онуша. Это тебе не вице-губернаторша.
– У него совесть заговорила.
– Гляди, гляди: Онуша языка лишился, ей-Богу.
К о с т и к. А я тебе другой раз, тетя, за этакие шутки голову оторву. Чего от дела отрываешь? Лотоха проклятая.
П е т р о в с к и й. Да я соврал, ей-Богу. Ну, вот и кончен бал. И умаялся же я, братцы.
К о с т и к. (ворчит) . То-то, соврал.
Ч е й-т о г о л о с. Господа, в залу. Кончено, чего тут расселись.
В т о р о й г о л о с. Дай поблагодушествовать. Ну и подлец же Онуфрий, хоть бы на донышке оставил. Этакий математический ум, как раз к концу подогнал.
С т у д.-т е х н и к. Подносит Петровский губернаторше цветы, да в шпаге своей и запутался, чуть не забодал ее, прямо головой ей в живот.
Требование песни все настойчивее. Входит рассерженный Козлов.
К о з л о в. Господа, что же это? Ну не свинство ли, а? Расселись, как старухи в богадельне. Там орут, требуют «Gaudeamus», сейчас электричество гасить начнут, ведь в темноте орать придется, черти!
Б л о х и н. Идем. Это Онуфрий тут р-расселся…
К о з л о в. Тенор, ты что же это, брат? Свинство! Я тебя и на хорах ищу, и где только ни был, а ты…
Т е н о р. Я готов.
Шум в зале растет. Со смехом и говором студенты уходят в залу.
Л и л я. Идемте, Петр Кузьмич. Я хочу, чтобы ты тоже пел.
О н у ф р и й. Ты? Это что же такое?
Г о л о с а :
– Волоките Онуфрия.
– На кой он черт, он ни бе ни ме.
– Нечего там, волоки, волоки – для декорации пригодится.
Тащат Онуфрия в залу.
О н у ф р и й (оборачиваясь) . Ты смотри, дядя! Мне наплевать, что у тебя римский нос, у меня у самого…
С т. с т у д е н т. Я сейчас. Иди, Лилечка.
Л и л я. Нет, я тебя не пущу. Давай руку.
Все уходят. Остается один замедливший, сильно охмелевший Гриневич: опрокидывает кверху дном бутылки одна за другой, убеждается, что пусты, и бегом направляется в заду. В зале страшный шум. Мгновение сцена пуста. Быстро входит Старый Студент и скрывается в дальний угол, где на скамейках свалены студенческие пальто и шубы. Лампочки вверху гаснут – видимо, в зале погасили электричество; остается только непогашенная свеча на столе. Тишина, и хор молодых мужских и женских голосов поет громко, уверенно и сильно:
Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus.
Post jucundam juventutem…
С т а р ы й с т у д е н т падает ничком на шубы и беззвучно плачет.
Post molestam senectutem,
Nos habebit humus.
Ubi sunt, qui ante nos
In hoc mundo fuere…
Занавес
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11