Ибо возмущала каждая фраза, а от чужих нелепых
афоризмов хотелось смеяться громко, может быть, даже по-мефистофельски,
чтобы слышали славные соавторы.
За окном оглушительно зацвиркал, подскакивая мячиком, расфуфыренный
воробей. Тепло распаляло его, солнце и облака радовали. Подняв голову,
Евгений Захарович буквально прилип к нему взором. Чужая радость работала
наподобие мощнейшего магнита.
Так... Он не сразу вернулся глазами к проспекту. Где-то тут должна
быть ссылка на литературу... Но, увы, даже в помине нет. Вопрос им
жирненький на полях! Аббревиатура не объяснена, а тут и вовсе какой-то
ребус... Он перечитал абзац трижды и все равно ничего не понял. Это какой
же талантище нужен! Какое умение! Чтобы о простых вещах писать таким
слогом!.. Скрипнув зубами, Евгений Захарович покосился на окно. Возле
орущего воробья уже сидела некая легковерная пигалица. Должно быть,
воробей врал ей что-то про райское гнездышко, про заветное местечко, где
валом лежат прокисшие пельмени, обкусанные сдобы и колбасная шелуха.
Пигалица слушала, приоткрыв клюв. Сообразив, что глупая воробьиха рано или
поздно поверит всей этой чепухе, Евгений Захарович решительно поднялся.
Вот у кого настоящая жизнь! Вот кто свободен и счастлив!.. Пальцами он
оттянул нос наподобие клюва. Вот я, вот я, превращаюсь в воробья!.. И да
здравствует захватывающий дух полет, взгляд с высоты и отсутствие зарплат!
Всего-то и завоеваний у разума, что кто-то когда-то изобрел чертов
дырокол, да еще пиво. Чешское и жигулевское... А недодушенное искусство -
не в счет. Его создают изгои, а изгои, как известно, - класс неимущий,
класс вымирающий... Бежать! Со всех ног и со всех рук! По примеру предков!
Ведь тоже были счастливее нас. Потому что не знали ни озоновых дыр, ни
затхлой воды, ни прогорклого воздуха. Воевали себе и в ус не дули...

Четыре этажа, коридоры по восемьдесят метров, да еще пролеты - всего
метров триста, а то и четыреста. Дистанция вполне приличная - почти
стадион. Но пробегать ее следует стремительной рысцой, озабоченно морща
лоб, не замечая ничего вокруг. И только тогда ни у кого не возникает
сомнения, что шаг ваш целенаправлен. Напротив, будет расти и
цементироваться миф о вашей удивительной занятости. Ласково и благосклонно
будут глядеть вам вслед седовласые начальники, и до ушей ваших донесутся
сочувственные вздохи коллег. Весьма желательно носить с собой увесистую
папку или тот же разлохмаченный проспект. В дипломате или просто в руках.
Немаловажный штрих. Он убеждает - то бишь, делает ложь убедительной. А
здороваться надо чуть рассеянно, не сразу узнавая, и никогда не скупиться
на виноватые улыбки: мол, рад сердечно и безмерно, но, увы, ни минутки и
ни секундочки... И торопиться, торопиться - бежать не оглядываясь, ибо
оглядывающийся - подозрителен. Очень неудобно встречаться и здороваться с
людьми дважды. Еще хуже - трижды. Покоситься и промолчать - дескать,
виделись, браток, - недипломатично, здороваться вторично - глупо,
отворачивать голову - и вовсе нехорошо. Поэтому бегущий по институту
должен быть вдвойне осторожен. Следует иметь нюх на подобные вещи, и
Евгений Захарович такой нюх имел. Двигаясь по коридору, он уверенно
набирал скорость, впадая в знакомое "транспортное" состояние, когда не
хотелось ни о чем думать, и мысленная апатия согласованно вплеталась в
канву дорог.
Впереди замаячила фигура атлета. Человек бежал навстречу, как поезд
по рельсам, и Евгений Захарович взял чуть правее. Он давно подозревал в
атлете тайного конкурента, приверженца той же "маршрутной гимнастики".
Слишком уж часто судьба сталкивала их на лестницах, в коридорах и
вестибюле. Впрочем, "конкурент" в самом деле мог оказаться занятым
человеком. Как говорится, чудесное упрямо вторгается в наши дни... И
почему бы, в конце концов, не поверить в существование этакого
талантливого бодрячка, представителя новой формации, гармонично впитавшей
в себя как физические, так и умственные достоинства. Тогда объяснима вся
эта спешка. Гений не умеет медлить, гений - это волк, настигающий добычу.
Лаборатории, кабинеты, умные разговоры, мимоходом идейку - одному,
другому, попутно в библиотеку за цитаткой... А ведь как не похож на
ученного! Даже на рядового кандидата не похож. Скорее уж кандидат по
штанге или воспитанник атлетического клуба, созданного при институте для
привлечения молодежи к науке. Вон какой богатырь! Мускулистая грудь,
столбоподобные ноги, а руки - это же не руки - шатуны какие-то! Богатырь
несся, отмахивая шатунами, нелепо пригибая могучий торс к вскидываемым
ногам. Непонятнейшая походка! Это уже на всю жизнь. Разве кто скажет
такому, что он вихляет телом, словно клоун? Это надо быть героем или
безумцем, что, впрочем, одно и то же.
Евгений Захарович подумал о Толике. Вот с ним он бы, пожалуй,
рискнул. Вид у Толика тоже очень даже внушительный. Возможно, атлет даже
выслушал бы их до конца. И только потом стал бы в бойцовскую стойку...
"Поезд" промчался мимо, и на Евгения Захаровича пахнуло молодеческим
потом, одеколоном "Шипр" и чем-то еще, идейно-здоровым, внушающим
боязливое уважение. Взвихрив воздух, атлет добрался до поворота, и через
секунду мраморная лестница загудела под его слоновьими стопами.
На втором круге у Евгения Захаровича заныло под левой лопаткой, а
"нюх" подсказал, что пора заканчивать. Спустившись на родной этаж, он
заглянул в лабораторию. Здесь по-прежнему пили чай, хрустели сушками.
Попутно глазели на экран отремонтированного кем-то телевизора. Горделивые
мундиры в высоких разукрашенных фуражках, в десантных ботинках и белых
перчатках торжественно маршировали по площади. Не то Англия, не то
Испания...
- Не признаю я такую шагистику! У наших лучше как-то, экономнее...
Гляди, как размахались, и выверты в коленках неестественные какие-то.
Сколько у них между шеренгами? Ведь поболее метра будет! А нас, помню
гоняли плотненько, носом к затылку, и не дай бог, кто споткнется. Все
повалятся - разом!..
- Между прочим, по второй футбол гонят. Может, переключим?
Против футбола не возражали. Хрустнул переключатель, словно сломали
чью-то кость, и парад превратился в галдящий стадион. Цветность у
телевизора барахлила. Трава была красной, мяч желтым, а у ворот зевали
синелицые голкиперы. Но сюжет в целом был знаком. Распаренные игроки
энергично бегали взад-вперед, с азартом сшибались лбами, падая, жевали от
боли красную траву. Перекликаясь с телевизором, продолжало болтать радио,
и гражданственный бархат вещал о чем-то скучном, что почему-то должно было
дойти до сознания каждого...
Снова оказавшись в кабинете начальника, Евгений Захарович рухнул на
стул и, стиснув себя в волевых тисках, попытался сосредоточиться на мысли
о проспекте. Увы, заряд иссяк, все было тщетно. Вместо проспекта думалось
о мягком диване, о белоснежной подушке и сладком нескончаемом сне с
зеленоглазой буфетчицей. Заявись в этот момент враг, Евгений Захарович
сдался бы не моргнув глазом. Сдался с одним-единственным условием - чтобы
можно было не поднимать рук и чтобы в плену ему предоставили какой-нибудь
хоть самый завалящий диван. Мутными глазами он обвел комнату. Вот здесь бы
его, у стеночки... Розовый, пышный, такой желанный... Евгений Захарович
вгляделся в стену мученическим взором, взывая к невидимому дивану, умоляя
проявиться из небытия, приласкать униженное бездельем тело. Увы, стена
безмолвствовала. Из-за фанерной плиты, втиснутой за шкаф, дразняще
выглядывали тараканьи усики. Насекомое было раздавлено еще вчера, но усы
по-прежнему казались живыми и даже как-будто чуть-чуть шевелились. Бедный
таракан-тараканище... Евгений Захарович хорошо помнил, как прижал фанерный
лист к стене и как раздался неприятный хруст. Никаких особых ощущений он
тогда не испытал - ни стыда, ни злорадства, - одну лишь легкую
брезгливость. Все-таки убийство убийству рознь, и клопы, мухи, тараканы -
вроде как не в счет, как не в счет говядина и свинина, как не в счет
бессловесная флора.
Скрипнула дверь, и в кабинет заглянула Пашкина голова.
- Лешик прискакал. Народ пробки выдергивает...
Пришлось вставать и шлепать за купленным пивом.
Позже, раскупоривая бутыли, Евгений Захарович несколько оживился.
Сочащаяся из-под жестяной нашлепки пена призывно шипела, заманивала
ароматом. Материализующийся дух старика Хоттабыча обещал исполнение самых
несуразных желаний.
Он и не заметил, как осушил обе бутылки. Короткие секунды счастья
прошли, желаниям так и не суждено было сбыться. Сыто икнув, Евгений
Захарович заглянул под шкаф, горделиво улыбнулся. Все-таки полторы недели
- это тоже срок! Ему было на что полюбоваться. Глянцевое войско вызывающе
поблескивало в полумраке. Увеличив число воинов еще на пару голов, Евгений
Захарович развернул бутыли этикетками наружу, бережно подравнял ряды. В
скорости стеклянная армада угрожала выползти за пределы шкафа. Следовало
принимать меры, но об этом как-то не хотелось думать...
Снова с сожалением он вспомнил о диване. Ну почему, черт возьми, в
институтах не позволяют подобных вещей! А если кому-нибудь станет плохо?
Инфаркт, к примеру, или инсульт? На табуреты прикажете укладывать?!.. Так
бедолага на тех табуретах от одной обиды помрет. От окончательного, так
сказать, уничижения... Говорят, даже у обезьян, когда им вяжут руки,
принуждая бегать на задних лапах, появляются признаки гипертонии. Чего ж
требовать от людей! Пиво давало о себе знать. Без малейшего усилия Евгений
Захарович представил гигантский, наполненный криками обезьяний питомник.
Очкастые, обряженные в халаты профессора садистски заламывали обезьянам
руки, стягивали тугими бинтами. Мартышки, шимпанзе, орангутанги, подвывая
и спотыкаясь, косолапо спешили прочь. С блокнотами и стетоскопами за ними
семенили любопытствующие естествоиспытатели...
Вздрогнув, Евгений Захарович поднял голову. Перед ним стоял
улыбающийся Костя. Он вошел неслышно, как привидение, и теперь терпеливо
ждал, когда на него обратят внимание. Худенький, неприметный, скромный...
- и не Костя, а Костик, хотя было ему за пятьдесят, и не далее, как в
прошлом году у него родился первый внук. Мелкими неуверенными шажками
Костик приблизился к столу.
- Хорошее пиво купил Алексей, - осторожно проговорил он.
- Алексей? - Евгений Захарович не сразу сообразил, что это про
Лешика. - А... Да, неплохое.
- Такая погода - просто беда... Колхозникам тяжело. Горит хлеб.
- Горит, - Евгений Захарович с отвращением кивнул. Всякий раз, когда
он заводил беседу с Костиком, у него неизменно возникало ощущение гложущей
тоски. Слащавые манеры коллеги обволакивали наподобие щупальцев осьминога,
и отчего-то не хватало сил разорвать эти путы, заговорить по-человечески.
- Мне бы пятьсот пятьдесят пятую серию... Парочку триггерков.
Морщинистое лицо Костика продолжало плавиться от улыбчивого смущения.
Всем своим видом он словно извинялся за вторжение, за излишнюю
навязчивость. И тем не менее навязчивое вторжение продолжалось. "Гад, -
подумал Евгений Захарович. Впрочем, без особой злости. - И ведь момент
какой выбрал подходящий! Тотчас после пива. На что я сейчас способен,
позвольте вас спросить?"
- Есть, наверное, где-нибудь в столе, - нехотя произнес он. -
Посмотри там сам.
- Ага, и еще релюшку бы надо. На ампер или полтора...
- Поищи в столе, - Евгений Захарович мысленно ругнулся. Он
отказывался понимать свое гуттаперчевое поведение. Но уж очень
противоречивые качества сочетал в себе Костик. С ним сложно было воевать.
Будучи на первый взгляд глупым и безропотным, он умел тем не менее
настаивать на своем, замечательно используя снисходительность окружающих и
собственный ни на что не претендующий вид. И он же удивительным образом
знал содержимое всех столов лаборатории. Подходя с просьбой, он действовал
наверняка, и, впервые сообразив это, Евгений Захарович был попросту
шокирован. Кажется, он брякнул тогда легковесное "нет", в чем тут же
оказался вежливо изобличен. Деталька, превращенная в улику, перекочевала в
руки просильщика, а Евгений Захарович еще долго ощущал мутную неловкость
от происшедшего. Глуповатый Костик сумел подобрать к нему ключ, и от факта
этого было не отмахнуться. С тех пор Евгений Захарович зарекся отказывать
подобным просьбам. Костик всегда знал что спрашивать, когда спрашивать и в
каком количестве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17