Машинально отметил про себя, что вытащил из пачки
последнюю, хотя искать в этом особый смысл не хотелось. Мутные ядовитые
кольца поплыли к Трестсееву, мягко окутали лицо. Тот явно чувствовал себя
не в своей тарелке, но так просто взять и уйти тоже, по-видимому, не мог.
Он просто еще не осознал произошедшего, пытаясь оценить ситуацию исходя из
устаревших данных - тех самых, что по совету ФИСов Евгений Захарович стер
только что с воображаемой доски воображаемой тряпкой.
- Может, вы пьяны? - пролепетал Трестсеев. Его бы это сейчас вполне
устроило. Но Евгений Захарович не собирался делать ему поблажек.
- Скорее, болен. Уже много лет, с того самого дня, как я пришел сюда.
Зуд - это ведь болезнь, не правда ли? Так вот я мучаюсь жесточайшим зудом,
- Евгений Захарович проговаривал слова медленно, словно размышлял вслух. -
То есть я, наверное, знал, что от этого можно излечиться, но все как-то не
решался. По крайней мере до сих пор.
- Евгений Захарович!..
- Вы, должно быть, представляете себе, что такое зуд. Он возникает и
усиливается, когда долго приходится сдерживаться. Не перебивайте меня, я
не задержу вашего внимания... Так вот однажды этот зуд может стать
нестерпимым, и тогда желание организма нужно непременно удовлетворить. Вы
догадываетесь о моем желании?
- Вы бредите?!
- Нет. Я рассказываю вам о своем желании. Не скажу, что оно
чрезвычайно скромное, но во всяком случае исполнимое, - Евгений Захарович
выдержал паузу. - Мне хочется вышвырнуть вас в окно. Для поднятия тонуса.
Может быть, не всего человечества, но одного отдельно взятого - это уж
точно. Так что если позволите? А вы ведь позволите, правда?..
Трестсеев уже пятился к двери.
- Вы ответите за это! - лепетал он. - Очень ответите! Завтра же... В
двадцать четыре часа! И не надейтесь, не по собственному...
Увертываясь от летящего проспекта, он выскочил в коридор.
Посидев немного, Евгений Захарович окинул кабинет прощальным
взглядом. Несмотря на затхлую канцелярскую обстановку, он был все-таки
довольно светлым и сейчас сиял казенной полировкой, откровенно любуясь
своим первым героем. Отчего-то Евгений Захарович не сомневался, что
обитатели кабинета восприняли происшедшее с юмором. Стекла игриво
переливались, потертые паркетины поскрипывали, наигрывая загадочную, одним
им ведомую музыку, и, разбрасывая по стенам блики, солидно покачивалась
граненная чернильница-непроливашка. Должно быть, за свою долгую чиновничью
жизнь она не видела ничего подобного.
Робко тренькнул телефон, но Евгений Захарович потянул за провод, и
телефонный штепсель стукнулся об пол.
- Отныне и впредь мы будем прям-таки беспощадно над этим бороться, -
невнятно пробормотал он. - Как учат родные газеты, негодные в туалет, но
неплохо раскуриваемые...
Подойдя к окну, он с усилием раздвинул прикрашенные к дереву
шпингалеты, с хрустом распахнул створки. Грохочущий воздух ворвался в
кабинет, пыхнув бензином и горячим асфальтом. Первый этаж, совсем
невысоко. Трестсеев мог и не пугаться...
Евгений Захарович с ногами взобрался на подоконник и ступил на
карниз. Примерившись, спрыгнул на тротуар и оглядел улицу. Кругом
простиралась вольная воля, и по этой самой воле, не замечая ее, колоннами
брели люди - снулые и озабоченные. Евгения Захаровича и его внезапного
освобождения они попросту не заметили.
Откуда-то из пестроты тел неожиданно вынырнула чернявая овечка и,
накручивая хвостом, подбежала к самым ногам. Он почесал ее за ухом и
услышал в ответ довольное потявкивание. Овечка не умела блеять, потому что
оказалась обычным пудельком. Получив свою порцию ласки, она снова скрылась
в людском потоке. А он, выпрямившись, неожиданно ощутил себя высоким и
сильным. Главное было сделано, оставались сущие пустяки. С облегчением
сорвав галстучную петлю, Евгений Захарович бросил ее в урну. Долой кандалы
и тараканьи принципы! Он устал семенить в ногу со временем, ему хотелось
просто шагать. И он зашагал, дразня окружающих вызывающе пустыми руками,
бесцельной легкостью походки.
Ковыляющая по улице дурочка, в обрезанных до колен чулочках, не то
пятнадцати, не то сорока лет отроду, строго и укоризненно погрозила ему
пальцем. Евгений Захарович виновато пожал плечами.
- Он что, до вечера собрался здесь спать?
- Так пешком же из города топал. Устал с непривычки.
- По виду не скажешь. Раньше, помню, на таких воду возили и землю
пахали... Да и не вижу я что-то у него горбушки.
- Хе!.. Горбушки захотели! - голос третьего невидимого собеседника
был старчески хриплым. - Как бы не так! И мыша дохлого не прихватил, не то
что горбушки. А вот каменюку про нас - это запросто.
- Чшш!.. Спящий просыпается!..
Приоткрыв глаза, Евгений Захарович не сразу отыскал говоривших. Над
ним голубело высокое, пронзаемое мошкарой небо. Обрамленное нежной
березово-сосновой зеленью, выглядело оно просто волшебно. Но волшебным
показалось ему и другое. С сучковатой, в человеческую руку толщиной ветки
на него пристально смотрел дятел в малиновой узбекской тюбетейке. Рядом
расположился знакомый утенок, а чуть выше, под елочной гирляндой шишек,
восседал хмурый седой филин. На этот раз шока Евгений Захарович не
испытал. Перевернувшись на другой бок, он сладостным полустоном выдохнул
из себя остатки дневной дремы. Джинсы его попачкались в траве, часы на
руке стояли. Он встряхнул их, но секундная стрелка даже не пошевелилась. А
может, это и к лучшему? Отныне время его ручейком будет скапливаться у
плотины, и, стыкуясь в часы, секунды станут тяжелеть, медленно уходя на
дно разрастающегося пруда.
Евгений Захарович сел. Город исчез, блаженная тишина окружала его со
всех сторон. Где-то в голове оживали забытые мелодии, и вспомнилось кем-то
сказанное: "Музыка - продолжение тишины, тишина - продолжение музыки..."
- Философ! - сердито проскрипел филин. Вероятно, он умел читать
мысли.
- Ну и философ. Тебе-то что! - Евгений Захарович нехотя пошарил в
карманах. Горбушки у него действительно не оказалось, и он со злорадством
взглянул на болтливых птиц. Очень уж рассудительные...
А через мгновение он и сам пожалел о горбушке, потому что ощутил, что
голоден. Это ведь не столовая и не продуктовый магазин. Как же быть?..
Оглядевшись, он сорвал несколько неосторожно приблизившихся к нему
одуванчиков и запихал желтыми шляпками в рот. Лепестки чуть горчили, но
было в них что-то медовое, сытное. Медленно он пережевывал цветок за
цветком, заставляя себя глотать. В конце концов стало ясно, что в качестве
пищи одуванчики ему вполне подходят. Во всяком случае в животе появилась
благодатная наполненность, и с некоторым подъемом Евгений Захарович понял,
что голодная смерть ему не грозит. На этой поляне вполне можно было жить -
и не один день.
Он вздрогнул. К губам, измазанным соком лепестков, с жужжанием
подлетела пчела. Почти мазнув крыльями по его щеке, она внезапно
пробасила:
- Так и есть, сожрал!.. Сожрал детей, пакостник!
- Что? Каких еще детей? - Евгений Захарович прекратил жевать, с
опаской косясь на мохнатое, вооруженное жалом насекомое.
- Видали? Детей, спрашивает, каких! - издевательски проухал филин.
- Действительно! Будто не сами выдумали про детей и про цветы. Только
болтать горазды!
- И еще жрать!
Евгению Захаровичу стало стыдно. Чтобы как-то загладить вину и
успокоить гудящую перед лицом пчелу, он протянул руку и неловко потрепал
уцелевшие одуванчики по вихрастым головушкам. Бог его знает, как тут себя
вести...
С осторожностью поднявшись, он осмотрелся, и поблизости тотчас
обнаружилась тропа. Он вздохнул с облегчением. По крайней мере не надо
было шагать по поляне, топча траву и цветы.
Стоило ему ступить на тропу, как пчела тут же отстала. Правда, сама
тропа выглядела не совсем обычно, но что, черт подери, тут выглядело
обычным? Еще минуту назад этой узенькой лесной дорожки здесь не было вовсе
- и вот уже на глазах она раскатывалась от ног пыльным рулоном, торопливо
убегая за деревья, петляя между кустами и муравейниками. Полынь,
одуванчики и стебли подорожника, завидя ее приближение, с шелестящим
гомоном расступались. Скорее следуя традиции, нежели из нужды, Евгений
Захарович ущипнул себя за плечо. Нормальная человеческая боль. Уж в чем в
чем, а в этом он разбирался. Как всякий живущий на Земле... Оглянувшись на
ворчливых птиц, он нерешительно двинулся по тропке.
- Что-то не больно поспешает! - немедленно прокомментировали сзади.
- А куда ему спешить! Знает, небось, что время из-за него остановили.
Вот и не торопится.
Стараясь не обращать внимания на голоса, он продолжал движение. В
самом деле, если умеют ругаться насекомые, отчего не поболтать птицам?
Евгений Захарович ойкнул. Он чуть было не ступил в сторону. Тропинка
была чересчур узкой, и временами ему приходилось просто балансировать.
Оступиться - значило обязательно раздавить какое-нибудь неприметное
существо, а в этом лесу подобная неосторожность могла быть чревата
последствиями. Евгений Захарович не строил иллюзий. В мире, окружающем
его, правила флора и фауна. Царских скипетров и человеческих пьедесталов
здесь не признавали, и за некоторые из царских замашек вполне могли
наказать.
Послышался громкое сопение, и Евгений Захарович скосил глаза назад.
Тоненько чихая и утираясь крылом, следом за ним вперевалку шлепал гадкий
утенок. Гадкий... Евгений Захарович впервые назвал его таким именем.
Что-то промелькнуло в памяти, но не задержалось. Действительность была
поразительнее любых умозаключений.
Слева и справа таились многочисленные сюрпризы, и, еще издали завидев
человека, лесные обитатели поднимали подозрительную возню. На голову ему
сыпалась труха, летели хрусткие шишки и обломки веток. Прикрывая глаза
руками, он силился разглядеть неуловимых стрелков, но различал лишь
смутные тени и дрожь потревоженной листвы. Прислушиваясь к себе, Евгений
Захарович ничего не понимал. Он действительно досадовал и злился на
выходки лесных шалунов, но при всем при том ясно сознавал, что злость его
абсолютно несерьезна. Удивительно, но он готов был даже подыгрывать лесу!
В конце концов почему бы и не подыграть? Природа столько претерпела от
людской изобретательности, что грех было не доставить ей эту маленькую
радость. И он продолжал потешно отмахиваться от шишек, пригибаясь и
подскакивая, стараясь удержаться на узенькой тропке. Лесу это явно
нравилось. Поведение Евгения Захаровича было оценено по достоинству, и
шишки летели уже не столь густо, как это было в самом начале. Путешествие
продолжалось, и с неясным удовольствием Евгений Захарович прислушивался к
голосам проказничающих животных, запрокидывая голову, созерцал в просветах
между древесными кронами в синем перевернутом океане ленивых задумчивых
китов. Белые и необъятные, они плыли небесным стадом и если смотрели вниз,
то, должно быть, видели его мошкой, пробирающейся меж ворсинок зеленого
ковра, а может быть, не замечали вовсе. Они существовали в разных
измерениях - облака и он.
Задержавшись возле юной, по-особенному стройной сосенки, Евгений
Захарович ощутил вдруг странное желание. Ему вдруг до боли захотелось
услышать внутренний пульс дерева, голос смолистого сердца, упрятанного в
глубине древесного естества. Прижавшись к стволу ухом, он затаил дыхание,
и что-то снова зашевелилось в памяти, с робостью стало пробиваться наружу.
На Евгения Захаровича накатило очарование былого. Да, конечно! Подобное он
уже слышал в детстве, когда, не стесняясь лазить по деревьям и подражая
птицам, мастерил в ветвях гнезда и когда объятия с покачивающимися
стволами казались самым обычным делом и никак нельзя было предположить,
что эти объятия с такой предательской легкостью перейдут по прошествии
времени на женщин. Или, может, есть какая-то загадочная связь между
деревьями и женщинами? Сравнивают же последних с ивами и березками?..
Евгений Захарович блаженно зажмурился. Костяной перестук прокатился по
вытянутому струной телу от далекой верхушечной хворостины до утопленных в
почве корней. И еще раз - волна за волной, пока не угас ветер.
- И чего слушает? - прокрякал за спиной утенок.
- А он и сам не знает, чего слушает, - тотчас отозвались сверху.
Евгений Захарович не без труда заставил себя оторваться от дерева.
Утенок сидел в траве и угрюмо чистил клюв о серые перепачканные крылья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
последнюю, хотя искать в этом особый смысл не хотелось. Мутные ядовитые
кольца поплыли к Трестсееву, мягко окутали лицо. Тот явно чувствовал себя
не в своей тарелке, но так просто взять и уйти тоже, по-видимому, не мог.
Он просто еще не осознал произошедшего, пытаясь оценить ситуацию исходя из
устаревших данных - тех самых, что по совету ФИСов Евгений Захарович стер
только что с воображаемой доски воображаемой тряпкой.
- Может, вы пьяны? - пролепетал Трестсеев. Его бы это сейчас вполне
устроило. Но Евгений Захарович не собирался делать ему поблажек.
- Скорее, болен. Уже много лет, с того самого дня, как я пришел сюда.
Зуд - это ведь болезнь, не правда ли? Так вот я мучаюсь жесточайшим зудом,
- Евгений Захарович проговаривал слова медленно, словно размышлял вслух. -
То есть я, наверное, знал, что от этого можно излечиться, но все как-то не
решался. По крайней мере до сих пор.
- Евгений Захарович!..
- Вы, должно быть, представляете себе, что такое зуд. Он возникает и
усиливается, когда долго приходится сдерживаться. Не перебивайте меня, я
не задержу вашего внимания... Так вот однажды этот зуд может стать
нестерпимым, и тогда желание организма нужно непременно удовлетворить. Вы
догадываетесь о моем желании?
- Вы бредите?!
- Нет. Я рассказываю вам о своем желании. Не скажу, что оно
чрезвычайно скромное, но во всяком случае исполнимое, - Евгений Захарович
выдержал паузу. - Мне хочется вышвырнуть вас в окно. Для поднятия тонуса.
Может быть, не всего человечества, но одного отдельно взятого - это уж
точно. Так что если позволите? А вы ведь позволите, правда?..
Трестсеев уже пятился к двери.
- Вы ответите за это! - лепетал он. - Очень ответите! Завтра же... В
двадцать четыре часа! И не надейтесь, не по собственному...
Увертываясь от летящего проспекта, он выскочил в коридор.
Посидев немного, Евгений Захарович окинул кабинет прощальным
взглядом. Несмотря на затхлую канцелярскую обстановку, он был все-таки
довольно светлым и сейчас сиял казенной полировкой, откровенно любуясь
своим первым героем. Отчего-то Евгений Захарович не сомневался, что
обитатели кабинета восприняли происшедшее с юмором. Стекла игриво
переливались, потертые паркетины поскрипывали, наигрывая загадочную, одним
им ведомую музыку, и, разбрасывая по стенам блики, солидно покачивалась
граненная чернильница-непроливашка. Должно быть, за свою долгую чиновничью
жизнь она не видела ничего подобного.
Робко тренькнул телефон, но Евгений Захарович потянул за провод, и
телефонный штепсель стукнулся об пол.
- Отныне и впредь мы будем прям-таки беспощадно над этим бороться, -
невнятно пробормотал он. - Как учат родные газеты, негодные в туалет, но
неплохо раскуриваемые...
Подойдя к окну, он с усилием раздвинул прикрашенные к дереву
шпингалеты, с хрустом распахнул створки. Грохочущий воздух ворвался в
кабинет, пыхнув бензином и горячим асфальтом. Первый этаж, совсем
невысоко. Трестсеев мог и не пугаться...
Евгений Захарович с ногами взобрался на подоконник и ступил на
карниз. Примерившись, спрыгнул на тротуар и оглядел улицу. Кругом
простиралась вольная воля, и по этой самой воле, не замечая ее, колоннами
брели люди - снулые и озабоченные. Евгения Захаровича и его внезапного
освобождения они попросту не заметили.
Откуда-то из пестроты тел неожиданно вынырнула чернявая овечка и,
накручивая хвостом, подбежала к самым ногам. Он почесал ее за ухом и
услышал в ответ довольное потявкивание. Овечка не умела блеять, потому что
оказалась обычным пудельком. Получив свою порцию ласки, она снова скрылась
в людском потоке. А он, выпрямившись, неожиданно ощутил себя высоким и
сильным. Главное было сделано, оставались сущие пустяки. С облегчением
сорвав галстучную петлю, Евгений Захарович бросил ее в урну. Долой кандалы
и тараканьи принципы! Он устал семенить в ногу со временем, ему хотелось
просто шагать. И он зашагал, дразня окружающих вызывающе пустыми руками,
бесцельной легкостью походки.
Ковыляющая по улице дурочка, в обрезанных до колен чулочках, не то
пятнадцати, не то сорока лет отроду, строго и укоризненно погрозила ему
пальцем. Евгений Захарович виновато пожал плечами.
- Он что, до вечера собрался здесь спать?
- Так пешком же из города топал. Устал с непривычки.
- По виду не скажешь. Раньше, помню, на таких воду возили и землю
пахали... Да и не вижу я что-то у него горбушки.
- Хе!.. Горбушки захотели! - голос третьего невидимого собеседника
был старчески хриплым. - Как бы не так! И мыша дохлого не прихватил, не то
что горбушки. А вот каменюку про нас - это запросто.
- Чшш!.. Спящий просыпается!..
Приоткрыв глаза, Евгений Захарович не сразу отыскал говоривших. Над
ним голубело высокое, пронзаемое мошкарой небо. Обрамленное нежной
березово-сосновой зеленью, выглядело оно просто волшебно. Но волшебным
показалось ему и другое. С сучковатой, в человеческую руку толщиной ветки
на него пристально смотрел дятел в малиновой узбекской тюбетейке. Рядом
расположился знакомый утенок, а чуть выше, под елочной гирляндой шишек,
восседал хмурый седой филин. На этот раз шока Евгений Захарович не
испытал. Перевернувшись на другой бок, он сладостным полустоном выдохнул
из себя остатки дневной дремы. Джинсы его попачкались в траве, часы на
руке стояли. Он встряхнул их, но секундная стрелка даже не пошевелилась. А
может, это и к лучшему? Отныне время его ручейком будет скапливаться у
плотины, и, стыкуясь в часы, секунды станут тяжелеть, медленно уходя на
дно разрастающегося пруда.
Евгений Захарович сел. Город исчез, блаженная тишина окружала его со
всех сторон. Где-то в голове оживали забытые мелодии, и вспомнилось кем-то
сказанное: "Музыка - продолжение тишины, тишина - продолжение музыки..."
- Философ! - сердито проскрипел филин. Вероятно, он умел читать
мысли.
- Ну и философ. Тебе-то что! - Евгений Захарович нехотя пошарил в
карманах. Горбушки у него действительно не оказалось, и он со злорадством
взглянул на болтливых птиц. Очень уж рассудительные...
А через мгновение он и сам пожалел о горбушке, потому что ощутил, что
голоден. Это ведь не столовая и не продуктовый магазин. Как же быть?..
Оглядевшись, он сорвал несколько неосторожно приблизившихся к нему
одуванчиков и запихал желтыми шляпками в рот. Лепестки чуть горчили, но
было в них что-то медовое, сытное. Медленно он пережевывал цветок за
цветком, заставляя себя глотать. В конце концов стало ясно, что в качестве
пищи одуванчики ему вполне подходят. Во всяком случае в животе появилась
благодатная наполненность, и с некоторым подъемом Евгений Захарович понял,
что голодная смерть ему не грозит. На этой поляне вполне можно было жить -
и не один день.
Он вздрогнул. К губам, измазанным соком лепестков, с жужжанием
подлетела пчела. Почти мазнув крыльями по его щеке, она внезапно
пробасила:
- Так и есть, сожрал!.. Сожрал детей, пакостник!
- Что? Каких еще детей? - Евгений Захарович прекратил жевать, с
опаской косясь на мохнатое, вооруженное жалом насекомое.
- Видали? Детей, спрашивает, каких! - издевательски проухал филин.
- Действительно! Будто не сами выдумали про детей и про цветы. Только
болтать горазды!
- И еще жрать!
Евгению Захаровичу стало стыдно. Чтобы как-то загладить вину и
успокоить гудящую перед лицом пчелу, он протянул руку и неловко потрепал
уцелевшие одуванчики по вихрастым головушкам. Бог его знает, как тут себя
вести...
С осторожностью поднявшись, он осмотрелся, и поблизости тотчас
обнаружилась тропа. Он вздохнул с облегчением. По крайней мере не надо
было шагать по поляне, топча траву и цветы.
Стоило ему ступить на тропу, как пчела тут же отстала. Правда, сама
тропа выглядела не совсем обычно, но что, черт подери, тут выглядело
обычным? Еще минуту назад этой узенькой лесной дорожки здесь не было вовсе
- и вот уже на глазах она раскатывалась от ног пыльным рулоном, торопливо
убегая за деревья, петляя между кустами и муравейниками. Полынь,
одуванчики и стебли подорожника, завидя ее приближение, с шелестящим
гомоном расступались. Скорее следуя традиции, нежели из нужды, Евгений
Захарович ущипнул себя за плечо. Нормальная человеческая боль. Уж в чем в
чем, а в этом он разбирался. Как всякий живущий на Земле... Оглянувшись на
ворчливых птиц, он нерешительно двинулся по тропке.
- Что-то не больно поспешает! - немедленно прокомментировали сзади.
- А куда ему спешить! Знает, небось, что время из-за него остановили.
Вот и не торопится.
Стараясь не обращать внимания на голоса, он продолжал движение. В
самом деле, если умеют ругаться насекомые, отчего не поболтать птицам?
Евгений Захарович ойкнул. Он чуть было не ступил в сторону. Тропинка
была чересчур узкой, и временами ему приходилось просто балансировать.
Оступиться - значило обязательно раздавить какое-нибудь неприметное
существо, а в этом лесу подобная неосторожность могла быть чревата
последствиями. Евгений Захарович не строил иллюзий. В мире, окружающем
его, правила флора и фауна. Царских скипетров и человеческих пьедесталов
здесь не признавали, и за некоторые из царских замашек вполне могли
наказать.
Послышался громкое сопение, и Евгений Захарович скосил глаза назад.
Тоненько чихая и утираясь крылом, следом за ним вперевалку шлепал гадкий
утенок. Гадкий... Евгений Захарович впервые назвал его таким именем.
Что-то промелькнуло в памяти, но не задержалось. Действительность была
поразительнее любых умозаключений.
Слева и справа таились многочисленные сюрпризы, и, еще издали завидев
человека, лесные обитатели поднимали подозрительную возню. На голову ему
сыпалась труха, летели хрусткие шишки и обломки веток. Прикрывая глаза
руками, он силился разглядеть неуловимых стрелков, но различал лишь
смутные тени и дрожь потревоженной листвы. Прислушиваясь к себе, Евгений
Захарович ничего не понимал. Он действительно досадовал и злился на
выходки лесных шалунов, но при всем при том ясно сознавал, что злость его
абсолютно несерьезна. Удивительно, но он готов был даже подыгрывать лесу!
В конце концов почему бы и не подыграть? Природа столько претерпела от
людской изобретательности, что грех было не доставить ей эту маленькую
радость. И он продолжал потешно отмахиваться от шишек, пригибаясь и
подскакивая, стараясь удержаться на узенькой тропке. Лесу это явно
нравилось. Поведение Евгения Захаровича было оценено по достоинству, и
шишки летели уже не столь густо, как это было в самом начале. Путешествие
продолжалось, и с неясным удовольствием Евгений Захарович прислушивался к
голосам проказничающих животных, запрокидывая голову, созерцал в просветах
между древесными кронами в синем перевернутом океане ленивых задумчивых
китов. Белые и необъятные, они плыли небесным стадом и если смотрели вниз,
то, должно быть, видели его мошкой, пробирающейся меж ворсинок зеленого
ковра, а может быть, не замечали вовсе. Они существовали в разных
измерениях - облака и он.
Задержавшись возле юной, по-особенному стройной сосенки, Евгений
Захарович ощутил вдруг странное желание. Ему вдруг до боли захотелось
услышать внутренний пульс дерева, голос смолистого сердца, упрятанного в
глубине древесного естества. Прижавшись к стволу ухом, он затаил дыхание,
и что-то снова зашевелилось в памяти, с робостью стало пробиваться наружу.
На Евгения Захаровича накатило очарование былого. Да, конечно! Подобное он
уже слышал в детстве, когда, не стесняясь лазить по деревьям и подражая
птицам, мастерил в ветвях гнезда и когда объятия с покачивающимися
стволами казались самым обычным делом и никак нельзя было предположить,
что эти объятия с такой предательской легкостью перейдут по прошествии
времени на женщин. Или, может, есть какая-то загадочная связь между
деревьями и женщинами? Сравнивают же последних с ивами и березками?..
Евгений Захарович блаженно зажмурился. Костяной перестук прокатился по
вытянутому струной телу от далекой верхушечной хворостины до утопленных в
почве корней. И еще раз - волна за волной, пока не угас ветер.
- И чего слушает? - прокрякал за спиной утенок.
- А он и сам не знает, чего слушает, - тотчас отозвались сверху.
Евгений Захарович не без труда заставил себя оторваться от дерева.
Утенок сидел в траве и угрюмо чистил клюв о серые перепачканные крылья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17