Глаза его глядели с глубокой укоризной.
Черт возьми!.. Я мысленно ругнулся. Ну разве можно пререкаться с
начальством? Тем более - с НОРами, у которых по уставу во лбу должно было
насчитываться не менее двух пядей. У моего НОРа их было почти семь!
Поэтому я виновато потупил взор и принялся усиленно соображать. Никогда и
ничего шеф не делал просто так. Он давал мне ключ, подсказку, а я ничего
не видел.
- Вот теперь можешь идти,- шеф устало вздохнул.- И учти, яйцо можно
заставить и выскочить из бутылки.
Я тупо кивнул. Действительно, почему бы и нет?
Сменив "Парабеллум" на плоскую и менее заметную "Беретту", а халат на
строгий костюм-тройку, я долго озирал себя в зеркале. Чинный, серьезный
господин... Поработав немного над мимикой, я остался доволен. Поскольку
внешность штука капризная, на цыпочках отошел в сторону. Что поделать, я
отправлялся к людям в некотором роде загадочным, не укладывающимся в
известные характеристические каноны. Возможно, мне следовало одеть фрак и
прихватить тросточку, но я боялся переборщить. Общеизвестно, что люди
искусства ненормальны. Все поголовно. Хотя возможно, что все дело в точке
отсчета. Никто не знает, что такое норма. Даже мой шеф. Наверное, и слава
богу!..
Продолжая размышлять о человеческих нормах, о курьезах внешности и
всей нашей парфюмерной костюмерии, как особой форме обмана, я сунул в
карман жетон допуска и, помешкав, добавил к нему музыкальный кристалл.
Помнится, один из восьмерых значился композитором, и не ознакомиться
предварительно с его творчеством было бы непростительной оплошностью. Увы,
шеф был не так уж далек от истины, высказываясь о моей компетентности в
искусстве. Насвистывать я действительно любил, но свист и мелодия не
всегда знаменуют одно и то же.
В кабинке репликатора, снабженной круглым, почти карманным
зеркальцем, я еще раз заглянул серьезному господину в нахальные глаза и
сколь мог постарался напустить в них глубины и мысли, после чего, стыдливо
отвернувшись, набрал на пульте реквизиты жертвы номер один, а именно -
нашего небезызвестного художника. Пульт заговорщицки подмигнул мне
огоньками, и через секунду я уже стоял посреди огромной квартиры.
Объяснюсь сразу: слово "огромный" было вовсе не преувеличением, куда
более нелепым казалось называть это обширное пространство квартирой. Для
данного помещения, вероятно, имелись другие подходящие наименования.
Например, стадион, театр, колизей... Во всяком случае каждая из комнат
этой квартирки ничуть не уступала по размерам какой-нибудь молодежной
танцплощадке. Пословицы "в тесноте, да не в обиде" мой художник, должно
быть, никогда не слышал. Впрочем, уже через пару минут я сообразил, что
наличие столь великого объема диктовалось жестокой необходимостью. В иное
помещение стоящие тут и там, в специальных станках и просто у стен,
гигантские полотна попросту бы не влезли. Пустые, ослепляющие первозданной
белизной и чем-то непоправимо замазанные, они гнули золоченый багет, и я
нисколько не удивился, рассмотрев блочные механизмы, струной натянутые
тросы и напряженные стрелы автокранов. Шеф упомянул в разговоре о
монументализме. Теперь я по крайней мере знал что это такое. Чтобы угадать
изображенное на картинах, нужен был разбег - да еще какой! Я решил про
себя, что выставки подобных картин должны проводиться на равнинах вроде
Западно-Европейской. На худой конец годились все знаменитые пустыни: Гоби,
Каракумы, Айдахо... Впрочем, судить не мне. Глядеть обычным глазом на
обычное - занятие достаточно тривиальное. Великих тянет к высотам. Или же,
очертя голову, они бросаются в другую крайность - с остервенением начинают
вырезать собственное имя на человеческом волосе или выпиливают из фанеры
микроба в натуральный размер...
Художника я нашел в гостиной перед жарко пылающим камином. В ярком
пламени скручивались и догорали какие-то эскизы. Естественно, камин
напоминал размерами мартен, но гигантизм меня больше не пугал. К некоторым
из вещей иммунитет приобретается чрезвычайно быстро. Кроме того меня
заинтриговала процедура сожжения картин. Багровея от натуги, художник
разрывал цветастые холсты и трагическими взмахами швырял в огонь.
Сомневаюсь, что таким образом он хотел согреться. Вероятно, все мы в
глубине души - немножечко гоголи. Как известно, сжигать - не строить. И
тем более - не живописать.
- Я по поводу вашего заявления,- деликатно кашлянув, пробормотал я.
Художник повел в мою сторону рассеянным взором. Странно, но выражение
его лица совершенно не соответствовало драматичности момента. Он словно и
не рвал свои творения,- так, прибирал мастерскую от ненужного хлама.
- А-а... Очень кстати,- удивленно проговорил он.- Впрочем, весьма
рад. Присаживайтесь, пожалуйста. Чего уж теперь...
Признаюсь честно: я запутался в этом человеке с первого захода,
заблудился, как в трех соснах. Его слова, интонация в совокупности с
манерой поведения моментально сбивали с толку. Вот вам и гений! Поймите-ка
такого! Содержимое его фраз не соответствовало содержимому мыслей, ну а
мысли шагали вразброд, то и дело обгоняемые сердцем, интуицией и всем тем,
чему не лень было двигаться в его внутреннем царстве-государстве.
Выжав из себя улыбку, я с видимой робостью пристроился на скрипучий
стул, который немедленно пополз куда-то вбок. Взмахнув руками, словно
птица, я едва успел подскочить. Художник невозмутимо сграбастал обломки
стула и со словами "грехи предков - нам замаливать" скормил прожорливому
камину.
- Итак, отдел расследований, если не ошибаюсь? - он наморщил
тощенький лоб.- Что-то я читал про вас. Изрядно похабное,- он весело
гоготнул, но тут же нахмурился.- Скверная статейка. Потуги графомана, плод
измышлений бездаря. Но темы затрагивались ой-ей-ей. Я бы, признаться, не
замахнулся. Честное-благородное! Впрочем, возможно, это была обыкновенная
реклама. Да, точно. Дешевенькая реклама. И вы здесь совершенно ни при чем.
Хотя и могли приструнить. Потому что кое-кого не мешало бы,- он переломил
о колено одну из багетин и, метнув в огонь, приставил ладонь ко лбу, как
сталевар на фресках минувшего.
- А может, простить их? - он взглянул на меня вопросительно.
Только-то и есть добрых дел на Земле - любовь и прощение. Это против
огромного греховного словаря. Кстати, не вы ли его сочинили?
Я ошарашенно кивнул. И тут же замотал головой. Возможно, я
подсознательно начинал перенимать его стиль, и сами собой, откуда ни
возьмись, в голове запрыгали несуразные фразы. Хлорофилл - это жизнь...
Витамин Д спасает от рахита... Доминанта довлеет над генами... Одним из
этих генов был, по-видимому, я. То есть, не был, а стал... Черт возьми! Я
потер пальцами виски и, вспомнив зачем пришел, неуверенно приоткрыл рот:
- Я, собственно...- Слова неожиданно выпрыгнули из головы и
предательской гурьбой разбежались по кустам. И было - с чего. Огромные
глаза художника смотрели на меня с лютой свирепостью. Что-то снова
приключилось с ним. Вернее, с его настроением. Черт бы побрал этих гениев!
Я молчал, а сбоку гудел и потрескивал зловещий камин. Ситуация становилась
все более двусмысленной. Чем бы это все завершилось, не знаю, но во
взгляде художника в очередной раз произошла революционная перемена,-
потемневшим айсбергом строгость потекла и растаяла. Теперь он смотрел на
меня, как смотрят на своего дитятю нежнейшие из родителей. Я полез за
платком, чтобы утереть с лица пот. Этот гений был абсолютно непредсказуем!
- Так на чем мы остановились? - ласково спросил он.
Я гулко прокашлялся. Настолько гулко, что прокатившееся между стен
эхо напугало меня самого. На далеком чердаке что-то скрежещуще
опрокинулось.
- Простите...
Художник протянул руку и участливо похлопал меня по спине.
- Наверное, пища не в то горло попала,- пояснил он.- Такое бывает...
"Маразм!" - сверкнуло в моем мозгу. "Неужели они все такие?!" Я
по-прежнему не забывал, что впереди у меня семь кандидатов, а значит, еще
семь подобных встреч.
- Да! - всполошился художник.- Я ведь давно обещал вам показать. Мне
и самому это полезно. Узнать мнение свежего человека всегда бывает
интересно. Вот, взгляните,- он сунул мне под нос пару листов, исчерканных
рожицами и нелепыми фигурками.- Неплохо, да?
- Неплохо? - я истерически рассмеялся. Да, да! Рассмеялся! И не
спешите осуждать меня. Этот тип меня попросту доконал. Боже, только сейчас
я понял, как, оказывается, люблю обычных людей! Самых что ни на есть
ординарных, простоватых, пусть даже без царя в голове. Здравый ум
подсказывал, что смеяться в данном случае - грех, но я не мог
остановиться. Мне следовало бы изобразить скорбь, хоть какое-нибудь
сочувствие, но у нервов своя жизнь, своя политика. Глядя на эту мазню, я
нахохотался всласть. Самое интересное, что вместе со мной начал
по-тихоньку посмеиваться и художник. Лицо его сияло, он энергично потирал
руки.
- Здорово, правда? Рад, что вам так понравилось.
От подобных его изречений впору было свалиться и не встать вовсе, но
титаническим усилием я все же сумел справиться с собой. Как-никак я был
сыщиком, агентом отдела расследований.
- Ммм... В общем-то конечно... Но раньше, если мне не изменяет
память, вы трудились несколько в ином стиле?
- Да,- он досадливо крякнул.- Когда-то я писал большие картины.
- Даже очень большие...
- И не говорите! Стыдно вспоминать. Цистернами краску изводил! Кисть
двумя руками еле поднимал. Зато теперь - другое дело!.. Понимаете. Так
сейчас не рисует никто! Это, так сказать, нехоженая тропка. В некотором
роде - заповедник.
- То есть?
Он нетерпеливо зажестикулировал. Надо признать, жестикуляция у него
оказалась выразительнее слов.
- Согласен! Меня можно критиковать, можно поносить и втаптывать в
грязь. Есть еще недочетики, есть кое-какие неудачки, но в целом... В целом
это должно производить впечатление! Должно! А иначе вы ничего и ни в чем
не понимаете! Потому что классицизм умер. Он набил оскомину, перебродил,
как старое вино, и вышел в отставку. Его уже не хочется пить, понимаете? -
художник ударил меня указательным пальцем в грудь.- Вот хотя бы вы!
Скажите нам всем честно и откровенно: хочется или не хочется?
- В известном смысле... То есть, конечно! - я осторожно пожал плечами
и сморгнул.
- Вот видите! И вам не хочется! Оно и понятно. Регресс - это регресс,
а эволюция - само собой. Большие картины писали и пишут тысячи мастеров.
Это конвейер, понимаете? Искусство же не терпит конвейеров. Оно - штучно,
оно обязано быть оригинальным. Иначе колонны будут проходить мимо, а глаз
не будет задерживаться.
- Да, но вы сами обратились к нам. Мы вынуждены были заняться вашим
делом.
- Согласен! - фальцетом выкрикнул художник. В глазах его заблестели
святые слезы.- Долг не всегда трактуется правильно. И я обратился к вам!
Но когда?! Когда я это сделал?
- Судя по дате заявления...
- Чушь! Я совершил это в час малодушия и позорного отступления! Но
разве же за это судят?!.. Ведь в конце концов, я прозрел, разве не так? -
он схватил меня за руку и горячо зашептал.- Сама судьба вмешалась в мою
жизнь. Я был одним из многих. Теперь я - одинокий крейсер в океане.
- Я бы даже сказал - ледокол среди льдин...
- Именно! - воскликнул он.
Кажется, я начинал угадывать верный тон.
- Черт вас задери! Но ведь это непросто!
- Не то слово, мой дорогой! Чудовищно непросто! Архинепросто!
Схватив себя за волосы, я простонал.
- Но как? Как вам удалось это?! Чтобы вот так - взломать и вырваться?
- О, если бы сам я знал, дьявол меня забери! - заблажил он дурным
голосом.- Я же говорю: это судьба, рок! Что ту еще можно сказать?
Ей-ей, перекричать его было сложно, но я честно постарался это
сделать.
- И все-таки как?! Умоляю, расскажите!
- Я расскажу. Вам я расскажу все,- его сумасшедшие глаза излучали
преданность и обожание, а указательный палец клювом дятла долбил и долбил
в мою грудь.- Но только вам и никому больше!
- О, разумеется! - связки я, стало быть, надрывал не зря.
- Вы, конечно, знаете, как обучают в современных школах. Психотесты и
профориентация с младенческих лет, гипновнушение, ускоренное развитие
биомоторики. Уже в три года ребенок способен в минуту перерисовать
фотопортрет. Дальше - хуже... Поэтому снова повторяю: ТАК сейчас никто не
рисует. Это первичное изображение окружающего. Рука и глаз пещерного
человека! Хомо новус!..- художник достал маленький исчерканный вдоль и
поперек календарик и нервно помахал им в воздухе.
1 2 3 4 5 6 7