По
одному, не боясь, что со всех сторон будут шикать: вот, мол, он
без горба, он странный, он не так думает, он не то думает...
...Яков уже не спал. Он сидел и красными непонимающими
глазами смотрел куда-то между братом и гостем. Шимон виновато
посмотрел на него и, вместо очередного аргумента, хотя было что
возразить, и немало, сказал:
- Ладно, перерыв. Пора идти. Спокойной ночи. Но к этому мы
еше вернемся. Тема интеересная...
Глава 3
Исторический роман
Сочинял я понемногу,
Пробиваясь, как в туман,
От пролога к эпилогу.
Б.Окуджава
Тема интересная. Олег на радостях даже бритвенное лезвие
сменил. Пока, правда, ему представилось - и то только смутно -
место действия и пара самых общих черт героев. Он прикинул уже
их первую беседу, но она скорее походила на философские диалоги
Спинозы, чем на повесть. Скорее всего, споров вообще никаких не
надо - один голый сюжет, и все. Мешало то, что тема обязывала к
знанию деталей быта двухтысячелетней давности, а где же их
взять? Да сами личность и учение Христа... хорошо, допустим, со
времен юности они могли еще сто раз измениться, хотя лет
двадцать в те века - не такая уж и юность... Все это оставалось
в сознании Кошерского смутным. Зато ясно, как уже напечатанные,
видел он критические отзывы: "самоплагиат", "перепевы
Булгакова" (почему-то образ Иисуса ассоциируется у критиков
всегда не с Евангелиями, не с Леонидом Андреевым, не с Ренаном
и Ллойдом Вебером, а только и именно с Булгаковым), "чужое
амплуа"... Олег уже почувствовал в груди жжение ненависти к
будущим авторам этих будущих пасквилей. Но ничто не могло
омрачить его удовольствия, стоило Кошерскому представить, как
будет воспринята добропорядочными христианами, особенно
новообращенными, первая же фраза, с которой войдет в роман его
Иисус: "Истинно, истинно говорю тебе, базар на том берегу
гораздо дешевле..."
Если бы мысли занимали время, Кошерский додумывал бы все
это в автобусе. Но идеи похожи на землетрясение; первый толчок
застал писателя в ванной, второй - на кухне, во время завтрака,
вслед за третьим по прогнозам метеорологов могло начаться
вулканическое извержение словесной лавы. Этот последний толчок
настиг Олега уже открывающим выходную дверь квартиры. Он
неожиданно замер, произнес громко - на всю лестницу разнеслось:
- Да ну их к черту! - не ту самую фразу, с которой,
видимо, стоило приниматься за работу над романом об Иисусе
Христе, и, с силой хлопнув дверью, вернулся к письменному (он
же и обеденный) столу. За ним, не поднимая головы, Кошерский
просидел до того самого момента, пока его не оторвал телефон.
Звонил Саня Фришберг (вот ведь вспомни о дураке, он и появится:
только утром же о нем подумал!), просил разрешения зайти.
- Очень здорово! Жду с нетерпением и ставлю кофе, -
неохотно сдружелюбничал Олег. Не то чтобы его огорчало, что
Саня отвлекает его от работы, но, Боже мой, как не переваривал
Кошерский этого Фришберга! А ведь поначалу тот и ему показался
милым парнем...
Глава 4
Это уже по-человечески, Господи мой, Господи!
2-я Самуил. 7, 19
- А ведь поначалу он и мне показался вполне нормальным
парнем, - Борух несимметрично, как позволяла его лежачая поза,
развел руками. И что у него за манера такая, куда бы ни пришел,
тут же улечься на хозяйскую постель?!
- А он какой? Ненормальный? - осведомился Яков. При этом в
глазах его засияло любопытство, а рот расползся в
сладко-довольную кошачью улыбку.
- Кажется, ты не питаешь к брату особенно родственных
чувств, - заметил Шимон, дома у которого, кстати, это случайное
сборище и образовалось.
Нет, Яков не питал. Да и откуда им было взяться? В
детстве, несмотря на дружбу родителей, они почти не общались -
пять лет разницы. В последние годы старшего носило Бог знает
где, и объявился он, наконец, дома только в прошлом
Хашване-месяце. Дядя Йосеф устроил тогда праздник на
пол-Назарета. Йехуда - младший из Бар-Йосефов - даже сказал
отцу что-то обиженное, вроде того, что "в мою честь, мол, ты
даже на бар-мицву такого веселья не устраивал", за что получил
две оплеухи и короткий окрик: "Будешь мне разговаривать! Ты и
так всегда при мне." Дядя Йосеф, хотя и тяжел на руку, хороший
мужик, добрый. Но в радости его хватало и показухи - об этом
шушукались по возвращении домой родители Якова. И кабы они
одни! Еще и теперь не изгладилась склочная народная память о
том, как уже очень скоро после свадьбы стало заметно, что
Йосефова Мириам на сносях, и слухи ходили самые упорные, что не
от него. Никто, однако же, не мог бы обвинить Йосефа в
пренебрежении отцовскими обязанностями, и если сын-пасынок
вскоре и почувствовал себя дома неуютно, дело тут было совсем в
другом, а именно - в тех новых идеях, которых он за время
отсутствия где-то набрался. Они - эти идеи - были в основе
своей религиозные, но какие-то странные: не поддерживал их даже
отец, уважаемый книжник, заявив, что его глупый сын решил
переплюнуть в святости Йова и Довида. Любую мелочь, каждое
происшествие - села ли муха на открытую страницу Торы, или
соседка пролила на пол молоко - не оставлял теперь юный философ
без внимания, считал неслучайным, трактовал и лез к каждому со
своими толкованиями, чем надоел всем до смерти. Быт же свой
Бар-Йосеф изменил теперь настолько, в честь чего и домашним
стал выдвигать странные и труднопредсказуемые требования, что
даже тетя Мириам сердилась на сына, хотя и жалела его, начав
подозревать, что ребенок сошел с ума. Короче, неправдой было бы
сказать, что Йошуа Бар-Йосеф ушел из дома опять, потому что
разругался с родителями, но отношения их были уже на грани...
В то же время с родителями Якова он как раз сошелся, и
когда стало известно, что племянник собирается в дорогу, они
сами попросили его взять с собой и мальчика: с одной стороны,
сколько ж можно тому дома сидеть, пора и в люди; с другой -
все-таки под присмотром... Этот присмотр Якова измучил уже за
первую неделю пути, потому что братец, если и не заставлял его
пока выполнять все то, что выполнял сам, то, как минимум,
запрещал делать что-либо, чего не позволял себе. Но больше
строгой диеты, на которую посадил со словами: "Тебе все равно
надо худеть", - родич несчастного Меньшого, нимало не
волновавшегося вопросом о Боге и позволявшего себе порой запить
мяско молочком, мучительна была обязанность убирать по утрам
свою постель и чистить после еды посуду... Нет, это раньше Яков
"не питал к Бар-Йосефу родственных чувств", а тепрь он его
просто ненавидел.
Он, однако, мотнул головой и произнес своим птичьим
голосом:
- Нет, почему? Я просто хочу знать, почему ты, - он еще
раз мотнул головой, как бы проталкивая застрявшую фразу, -
считаешь Святого ненормальным.
- Конечно, ненормальный, - безаппеляционно повторил Борух.
- Ты слышишь эти разговоры? На третий день по приезде он
заявляет, что он - гений...
- То есть как это? - жадно впитывал в себя Меньшой.
- Ай, ну когда от тебя тогда шли, - Борух, хотя и отвечал
как бы Якову, обращался только к Шимону, - он стал
рассказывать, что все эти сказки, которые тогда читал, он
написал за два часа...
- Кстати, сказки действительно обалденные, - вставил
Шимон.
- Да, есть парочка неплохих... Так Хава его в шутку
спрашивает: "Ты что, гений?" А он в ответ: "Да, я гений".
- Ну, знаешь, я бы тоже так ответил. И ты тоже.
- Нет! Он без всяких шуток, совершенно спокойно: "Да, я
гений. И незачем этого стыдиться"...
- Да ладно тебе...
- А что ты скажешь про то, что он говорит, что он Святой?
- подлил еще масла в огонь Яков. Глаза его светились ожиданием
услыхать еще какую-нибудь гадость или колкость в адрес тирана и
мучителя.
Ответил ему Шимон. Не то, чтобы Бар-Йосеф слишком ему
импонировал, но для его защиты требовалось больше изощрять свой
ум, что и определило сейчас его позицию:
- А ты возьмешься утверждать, что это не так? Если
святость - это выполнение Закона, то тут, пожалуй, Бар-Йосефа
не упрекнешь.
- Так ты слушай! - Борух сделал движение встать, но
раздумал и только приподнялся на локте. - Сегодня Мойша назвал
его Бар-Йосефом, а он Мойше влепил: "Я не сын Йосефа, я - сын
Бога".
Борух не получил ожидаемого эффекта от своих слов. В
первую очередь потому, что Шимон знал этим словам цену и то,
что в семи случаях из десяти за ними не стоит вообще ничего. К
тому же, он нашел красивый контраргумент:
- Если вдуматься, то мы все - сыновья Бога.
- Некоторые - дочери. - Как раз на этих словах в комнату
вошла Хава Яффа, похожая, верно, на свою тезку -
прародительницу Хаву: безукоризненно красивая, но без капли
женственности в жестах и мимике. То ли, выйдя за Боруха, не
нуждалась больше в смущенных улыбках и томных взорах, то ли,
скорее, с детства не имела рядом примера для подражания.
- Как сказал бы Бар-Йосеф, - со смехом сообщил Хаве Шимон,
- то, что ты вошла именно в эту минуту, - не случайно.
- Ай, для него все не случайно, - отмахнулась Хава. -
Борух, пошли обедать. Шимон, есть будешь?
- Да нет, спасибо, - отрицательно качнул головой Шимон,
умоляя голодными глазами позвать его еще раз.
- Да что ты ломаешься?! - прикрикнула Яффа. - Пошли есть.
- Кстати, что этот Святой вытворяет с пищей! - предпринял
Яков попытку вернуть разговор в прежнее русло.
- Во всей Иудейке больше тем для разговоров не осталось,
кроме Бар-Йосефа, -недовольно проворчала Хава. - Куда ни
пойдешь - кругом один Бар-Йосеф. Вы есть идете?
- Да, так я же не дорассказал, - воскликнул Борух и с
размаху хлопнул Якова по колену так, чтобы было больно: он так
шутил. - Сегодня же он рассказал, что он Мошиах!
- Че-го?!?!?!
- Вот-вот, - неохотно поддакнул Яков. Кажется, его
расстроило, что не он первый сообщил здесь эту новость.
- Пока он, правда, поведал это по большому секрету, потому
что, говорит : "Мое время еще не пришло".
- Мошиах? Ну, это уже...
- А, скажи? Рядом с этим меркнет даже его обет безбрачия!
- Он не боится, что его побьют камнями? - спросил Шимон,
без особой, впрочем, тревоги: последний раз религиозность
просыпалась в евреях Иудейки, когда обсуждали, сколько денег
потребуется для новой синагоги, и уснула окончательно, когда их
- эти деньги - после обсуждения стали собирать.
Борух не ответил: ему интереснее был вопрос о половом
воздержании Бар-Йосефа, и он стал длинно рассказывать о том,
что Святой, мол, потому и обходился без женщин, что во сне, по
ночам, он на правах Мошиаха входит в гарем царя Соломона и
услаждается там, сколько влезет. А по утрам просыпается в
луже... В течение этой речи Хава несколько раз шумно порывалась
уйти, но все-таки оставалась, как только оскорбленно замечала,
что никто ее и не держит. Шимон же повторял в голове
свежевыученную порцию египетских слов, потому что теперь уж
Борух точно врал, врал, к тому же, безвкусно и не смешно.
И тут вошел Бар-Йосеф.
- Аха, - зловеще прошипел он, завидев Якова. - И ты здесь,
демоняра! Демон, -повторил он окружающим, не глядя ткнув в
сторону брата. - Точно-точно вам говорю. Вы знаете, что он тут
учудил? Сегодня с утра он вздумал просить Бога о том, чтобы
выучить египетский. Я ему объясняю: "Яков! Подобные сугубо
материальные просьбы скорее удовлетворит Сатана. Только он и
рассчитаться потом потребует - после смерти." Так я объяснил?!
- Ну, так...
- А этот Демон, знаете, что мне ответил? "После смерти -
меня не интересует,- и бегал полдня по дому, кричал: "Слава
Сатане!" Правду я говорю?
- Ну, правду, - Яков был смущен, хотя и старался не подать
виду, потому что выглядел в этом эпизоде в глазах каждого хотя
и по-разному, но одинаково глупо. И вдруг ему явилась
неожиданная поддержка в лице Шимона:
- Ну, так все верно, Сатане, конечно же, слава. Как самой
могущественной личности в этом мире, как преданному слуге Бога.
- Шимон улыбнулся, готовый спорить. Единственное, чего он не
ожидал, ляпнув эту привлекшую его парадоксом фразу, это того,
что Бар-Йосеф согласится. Произошло, однако, именно это:
- Ну, разумеется! Разумеется! Но ведь если бы он славил
Сатану в этом качестве!
Тут Хава окончательно поняла, что ей все это надоело.
- Борух! Шимон! Мы уходим, - приказно гаркнула она.
- Да и нам пора, - фальшиво засуетился Бар-Йосеф. - Пошли,
Меньшой.
Так в тот день Шимону и не удалось расспросить земляка о
его мессианстве. А до тех пор, пока он это успел, произошла
одна забавная история.
Глава 5
Во время дружеской беседы
Воткни булавку в зад соседу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
одному, не боясь, что со всех сторон будут шикать: вот, мол, он
без горба, он странный, он не так думает, он не то думает...
...Яков уже не спал. Он сидел и красными непонимающими
глазами смотрел куда-то между братом и гостем. Шимон виновато
посмотрел на него и, вместо очередного аргумента, хотя было что
возразить, и немало, сказал:
- Ладно, перерыв. Пора идти. Спокойной ночи. Но к этому мы
еше вернемся. Тема интеересная...
Глава 3
Исторический роман
Сочинял я понемногу,
Пробиваясь, как в туман,
От пролога к эпилогу.
Б.Окуджава
Тема интересная. Олег на радостях даже бритвенное лезвие
сменил. Пока, правда, ему представилось - и то только смутно -
место действия и пара самых общих черт героев. Он прикинул уже
их первую беседу, но она скорее походила на философские диалоги
Спинозы, чем на повесть. Скорее всего, споров вообще никаких не
надо - один голый сюжет, и все. Мешало то, что тема обязывала к
знанию деталей быта двухтысячелетней давности, а где же их
взять? Да сами личность и учение Христа... хорошо, допустим, со
времен юности они могли еще сто раз измениться, хотя лет
двадцать в те века - не такая уж и юность... Все это оставалось
в сознании Кошерского смутным. Зато ясно, как уже напечатанные,
видел он критические отзывы: "самоплагиат", "перепевы
Булгакова" (почему-то образ Иисуса ассоциируется у критиков
всегда не с Евангелиями, не с Леонидом Андреевым, не с Ренаном
и Ллойдом Вебером, а только и именно с Булгаковым), "чужое
амплуа"... Олег уже почувствовал в груди жжение ненависти к
будущим авторам этих будущих пасквилей. Но ничто не могло
омрачить его удовольствия, стоило Кошерскому представить, как
будет воспринята добропорядочными христианами, особенно
новообращенными, первая же фраза, с которой войдет в роман его
Иисус: "Истинно, истинно говорю тебе, базар на том берегу
гораздо дешевле..."
Если бы мысли занимали время, Кошерский додумывал бы все
это в автобусе. Но идеи похожи на землетрясение; первый толчок
застал писателя в ванной, второй - на кухне, во время завтрака,
вслед за третьим по прогнозам метеорологов могло начаться
вулканическое извержение словесной лавы. Этот последний толчок
настиг Олега уже открывающим выходную дверь квартиры. Он
неожиданно замер, произнес громко - на всю лестницу разнеслось:
- Да ну их к черту! - не ту самую фразу, с которой,
видимо, стоило приниматься за работу над романом об Иисусе
Христе, и, с силой хлопнув дверью, вернулся к письменному (он
же и обеденный) столу. За ним, не поднимая головы, Кошерский
просидел до того самого момента, пока его не оторвал телефон.
Звонил Саня Фришберг (вот ведь вспомни о дураке, он и появится:
только утром же о нем подумал!), просил разрешения зайти.
- Очень здорово! Жду с нетерпением и ставлю кофе, -
неохотно сдружелюбничал Олег. Не то чтобы его огорчало, что
Саня отвлекает его от работы, но, Боже мой, как не переваривал
Кошерский этого Фришберга! А ведь поначалу тот и ему показался
милым парнем...
Глава 4
Это уже по-человечески, Господи мой, Господи!
2-я Самуил. 7, 19
- А ведь поначалу он и мне показался вполне нормальным
парнем, - Борух несимметрично, как позволяла его лежачая поза,
развел руками. И что у него за манера такая, куда бы ни пришел,
тут же улечься на хозяйскую постель?!
- А он какой? Ненормальный? - осведомился Яков. При этом в
глазах его засияло любопытство, а рот расползся в
сладко-довольную кошачью улыбку.
- Кажется, ты не питаешь к брату особенно родственных
чувств, - заметил Шимон, дома у которого, кстати, это случайное
сборище и образовалось.
Нет, Яков не питал. Да и откуда им было взяться? В
детстве, несмотря на дружбу родителей, они почти не общались -
пять лет разницы. В последние годы старшего носило Бог знает
где, и объявился он, наконец, дома только в прошлом
Хашване-месяце. Дядя Йосеф устроил тогда праздник на
пол-Назарета. Йехуда - младший из Бар-Йосефов - даже сказал
отцу что-то обиженное, вроде того, что "в мою честь, мол, ты
даже на бар-мицву такого веселья не устраивал", за что получил
две оплеухи и короткий окрик: "Будешь мне разговаривать! Ты и
так всегда при мне." Дядя Йосеф, хотя и тяжел на руку, хороший
мужик, добрый. Но в радости его хватало и показухи - об этом
шушукались по возвращении домой родители Якова. И кабы они
одни! Еще и теперь не изгладилась склочная народная память о
том, как уже очень скоро после свадьбы стало заметно, что
Йосефова Мириам на сносях, и слухи ходили самые упорные, что не
от него. Никто, однако же, не мог бы обвинить Йосефа в
пренебрежении отцовскими обязанностями, и если сын-пасынок
вскоре и почувствовал себя дома неуютно, дело тут было совсем в
другом, а именно - в тех новых идеях, которых он за время
отсутствия где-то набрался. Они - эти идеи - были в основе
своей религиозные, но какие-то странные: не поддерживал их даже
отец, уважаемый книжник, заявив, что его глупый сын решил
переплюнуть в святости Йова и Довида. Любую мелочь, каждое
происшествие - села ли муха на открытую страницу Торы, или
соседка пролила на пол молоко - не оставлял теперь юный философ
без внимания, считал неслучайным, трактовал и лез к каждому со
своими толкованиями, чем надоел всем до смерти. Быт же свой
Бар-Йосеф изменил теперь настолько, в честь чего и домашним
стал выдвигать странные и труднопредсказуемые требования, что
даже тетя Мириам сердилась на сына, хотя и жалела его, начав
подозревать, что ребенок сошел с ума. Короче, неправдой было бы
сказать, что Йошуа Бар-Йосеф ушел из дома опять, потому что
разругался с родителями, но отношения их были уже на грани...
В то же время с родителями Якова он как раз сошелся, и
когда стало известно, что племянник собирается в дорогу, они
сами попросили его взять с собой и мальчика: с одной стороны,
сколько ж можно тому дома сидеть, пора и в люди; с другой -
все-таки под присмотром... Этот присмотр Якова измучил уже за
первую неделю пути, потому что братец, если и не заставлял его
пока выполнять все то, что выполнял сам, то, как минимум,
запрещал делать что-либо, чего не позволял себе. Но больше
строгой диеты, на которую посадил со словами: "Тебе все равно
надо худеть", - родич несчастного Меньшого, нимало не
волновавшегося вопросом о Боге и позволявшего себе порой запить
мяско молочком, мучительна была обязанность убирать по утрам
свою постель и чистить после еды посуду... Нет, это раньше Яков
"не питал к Бар-Йосефу родственных чувств", а тепрь он его
просто ненавидел.
Он, однако, мотнул головой и произнес своим птичьим
голосом:
- Нет, почему? Я просто хочу знать, почему ты, - он еще
раз мотнул головой, как бы проталкивая застрявшую фразу, -
считаешь Святого ненормальным.
- Конечно, ненормальный, - безаппеляционно повторил Борух.
- Ты слышишь эти разговоры? На третий день по приезде он
заявляет, что он - гений...
- То есть как это? - жадно впитывал в себя Меньшой.
- Ай, ну когда от тебя тогда шли, - Борух, хотя и отвечал
как бы Якову, обращался только к Шимону, - он стал
рассказывать, что все эти сказки, которые тогда читал, он
написал за два часа...
- Кстати, сказки действительно обалденные, - вставил
Шимон.
- Да, есть парочка неплохих... Так Хава его в шутку
спрашивает: "Ты что, гений?" А он в ответ: "Да, я гений".
- Ну, знаешь, я бы тоже так ответил. И ты тоже.
- Нет! Он без всяких шуток, совершенно спокойно: "Да, я
гений. И незачем этого стыдиться"...
- Да ладно тебе...
- А что ты скажешь про то, что он говорит, что он Святой?
- подлил еще масла в огонь Яков. Глаза его светились ожиданием
услыхать еще какую-нибудь гадость или колкость в адрес тирана и
мучителя.
Ответил ему Шимон. Не то, чтобы Бар-Йосеф слишком ему
импонировал, но для его защиты требовалось больше изощрять свой
ум, что и определило сейчас его позицию:
- А ты возьмешься утверждать, что это не так? Если
святость - это выполнение Закона, то тут, пожалуй, Бар-Йосефа
не упрекнешь.
- Так ты слушай! - Борух сделал движение встать, но
раздумал и только приподнялся на локте. - Сегодня Мойша назвал
его Бар-Йосефом, а он Мойше влепил: "Я не сын Йосефа, я - сын
Бога".
Борух не получил ожидаемого эффекта от своих слов. В
первую очередь потому, что Шимон знал этим словам цену и то,
что в семи случаях из десяти за ними не стоит вообще ничего. К
тому же, он нашел красивый контраргумент:
- Если вдуматься, то мы все - сыновья Бога.
- Некоторые - дочери. - Как раз на этих словах в комнату
вошла Хава Яффа, похожая, верно, на свою тезку -
прародительницу Хаву: безукоризненно красивая, но без капли
женственности в жестах и мимике. То ли, выйдя за Боруха, не
нуждалась больше в смущенных улыбках и томных взорах, то ли,
скорее, с детства не имела рядом примера для подражания.
- Как сказал бы Бар-Йосеф, - со смехом сообщил Хаве Шимон,
- то, что ты вошла именно в эту минуту, - не случайно.
- Ай, для него все не случайно, - отмахнулась Хава. -
Борух, пошли обедать. Шимон, есть будешь?
- Да нет, спасибо, - отрицательно качнул головой Шимон,
умоляя голодными глазами позвать его еще раз.
- Да что ты ломаешься?! - прикрикнула Яффа. - Пошли есть.
- Кстати, что этот Святой вытворяет с пищей! - предпринял
Яков попытку вернуть разговор в прежнее русло.
- Во всей Иудейке больше тем для разговоров не осталось,
кроме Бар-Йосефа, -недовольно проворчала Хава. - Куда ни
пойдешь - кругом один Бар-Йосеф. Вы есть идете?
- Да, так я же не дорассказал, - воскликнул Борух и с
размаху хлопнул Якова по колену так, чтобы было больно: он так
шутил. - Сегодня же он рассказал, что он Мошиах!
- Че-го?!?!?!
- Вот-вот, - неохотно поддакнул Яков. Кажется, его
расстроило, что не он первый сообщил здесь эту новость.
- Пока он, правда, поведал это по большому секрету, потому
что, говорит : "Мое время еще не пришло".
- Мошиах? Ну, это уже...
- А, скажи? Рядом с этим меркнет даже его обет безбрачия!
- Он не боится, что его побьют камнями? - спросил Шимон,
без особой, впрочем, тревоги: последний раз религиозность
просыпалась в евреях Иудейки, когда обсуждали, сколько денег
потребуется для новой синагоги, и уснула окончательно, когда их
- эти деньги - после обсуждения стали собирать.
Борух не ответил: ему интереснее был вопрос о половом
воздержании Бар-Йосефа, и он стал длинно рассказывать о том,
что Святой, мол, потому и обходился без женщин, что во сне, по
ночам, он на правах Мошиаха входит в гарем царя Соломона и
услаждается там, сколько влезет. А по утрам просыпается в
луже... В течение этой речи Хава несколько раз шумно порывалась
уйти, но все-таки оставалась, как только оскорбленно замечала,
что никто ее и не держит. Шимон же повторял в голове
свежевыученную порцию египетских слов, потому что теперь уж
Борух точно врал, врал, к тому же, безвкусно и не смешно.
И тут вошел Бар-Йосеф.
- Аха, - зловеще прошипел он, завидев Якова. - И ты здесь,
демоняра! Демон, -повторил он окружающим, не глядя ткнув в
сторону брата. - Точно-точно вам говорю. Вы знаете, что он тут
учудил? Сегодня с утра он вздумал просить Бога о том, чтобы
выучить египетский. Я ему объясняю: "Яков! Подобные сугубо
материальные просьбы скорее удовлетворит Сатана. Только он и
рассчитаться потом потребует - после смерти." Так я объяснил?!
- Ну, так...
- А этот Демон, знаете, что мне ответил? "После смерти -
меня не интересует,- и бегал полдня по дому, кричал: "Слава
Сатане!" Правду я говорю?
- Ну, правду, - Яков был смущен, хотя и старался не подать
виду, потому что выглядел в этом эпизоде в глазах каждого хотя
и по-разному, но одинаково глупо. И вдруг ему явилась
неожиданная поддержка в лице Шимона:
- Ну, так все верно, Сатане, конечно же, слава. Как самой
могущественной личности в этом мире, как преданному слуге Бога.
- Шимон улыбнулся, готовый спорить. Единственное, чего он не
ожидал, ляпнув эту привлекшую его парадоксом фразу, это того,
что Бар-Йосеф согласится. Произошло, однако, именно это:
- Ну, разумеется! Разумеется! Но ведь если бы он славил
Сатану в этом качестве!
Тут Хава окончательно поняла, что ей все это надоело.
- Борух! Шимон! Мы уходим, - приказно гаркнула она.
- Да и нам пора, - фальшиво засуетился Бар-Йосеф. - Пошли,
Меньшой.
Так в тот день Шимону и не удалось расспросить земляка о
его мессианстве. А до тех пор, пока он это успел, произошла
одна забавная история.
Глава 5
Во время дружеской беседы
Воткни булавку в зад соседу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11