Проводив взглядом медсестру, старик озабоченно
спросил:
- Не знаешь, Бирюков, сколько те лекарства стоят, какими меня потчуют?
- В больнице лечение бесплатное, Степан Осипович.
- Это я понимаю... Только лекарства не за бесплатно делаются. Десятку,
наверняка, стоят, а?..
- Есть и дороже.
- Сурьезно?!. - Екашев от удивления даже сделал попытку приподняться. -
Ой-ёй-ёй, в какую копеечку это пустое дело обходится... Не по-хозяйски так
разбазаривать деньги... Ну, какая польза будет от того, что меня вылечат?..
Один убыток. Вот и получается: на меня - десятку, на другого, на
третьего... А есть же пенсионеры, которые годами по больницам сшиваются.
Это и в добрую сотнягу на их затраты не уложишься...
Наблюдая за Екашевым, Антон заметил, что, заведя разговор о деньгах,
старик преобразился. Глаза его стали тревожно-колючими, крепкие мозолистые
пальцы нервно заперебирали по простыне. Даже первоначальная одышка,
мешавшая говорить, уменьшилась, Только в груди по-прежнему что-то сипело,
булькало и хрипело.
- Говорят еще, будто бы в сумасшедших домах дураков всю жизнь лечат за
счет казны, содержат их там, - продолжал Екашев. - К чему такие неразумные
траты? Если человек дураком уродился, никакая больница ему ум не вправит.
Это ж до гробовой доски калека... - На глазах старика навернулись слезы. -
Ты, Бирюков, наверно щас рассуждаешь: "Вот до чего жадный дядька Степан!"
Неправильно такое рассуждение. Я, сколько себя помню, в труде спину гнул.
Потому знаю стоимость копейки, какая с потом и кровью достается. Потому и
рассуждаю по-хозяйски...
- Вы, Степан Осипович, лучше расскажите о пасечнике. Что там произошло? -
перебил Антон.
Екашев разом сник. Сунул было под простыню натруженные руки, но тут же
вытащил их и сосредоточенно стал разглядывать мозолистые пальцы. Затем
тревожно посмотрел на Антона:
- Поможешь ли, Бирюков, мне оправдаться перед судом, если всю правду тебе
выложу?
Антон пожал плечами:
- Сначала послушаю, что расскажете. После станет видно, чем помочь...
- Плохое расскажу...
- Плохое плохому - рознь.
Екашев натянуто скривил губы, вроде бы хотел усмехнуться. Помолчав,
заговорил:
- Другой, на твоем месте, золотые горы мне за признание на-
обещал бы, а ты - ничего. Все вы, Бирюковы, такие. Потому и
уважаю вас... Хочешь, расскажу, как сапоги пасечника в мой ам-
бар перекочевали?
Старик закашлялся. Тяжело, с хрипом. Лицо его посинело, на худой
кадыкастой шее до предела натянулись жилы Выждав. когда приступ утих, Антон
сказал:
- Кое-что, Степан Осипович, я знаю.
Екашев моргнул. С натугой спросил:
- Чего, например?..
- Сапоги вы уже с мертвого Репьева сняли и флягу с медом в колок
унесли...
- И свой золотой крест на пасеке забрал, - словно опасаясь, что не успеет
сказать, натужно добавил Екашев.
Признание было ценным, но Антон сделал вид, будто и это для него не
новость. Екашев сник, как азартный картежник, враз лишившийся всех козырей.
Тяжело переводя дыхание, он упавшим голосом спросил:
- Как ты узнал, Бирюков?
- Работа моя такая, Степан Осипович.
- Я ж ни единой живой душе не рассказывал...
- Разве в этом дело?
- А в чем, Бирюков?
- Кто совершил преступление, узнать легче, чем разобраться: почему
преступление совершено.
- Какая необходимость тебе знать, почему я сапоги у Грини забрал?
- От этого зависит степень вашей вины.
Екашев долго хрипел, тяжело откашливался. Наконец тихо зашептал:
- Злость, Бирюков, меня погубила... Как флягу с медом доволок на руках от
пасеки в березник, глаза замутились, будто главная жила внутри лопнула...
Мне ж нельзя тяжестей поднимать, грыжа какой уж год мучает,
туды-ее-нехай...
- Зачем же тащили флягу?
- От злости... Думал, крест золотой пропал... Такая беда вышла: смерть
свою я почуял. Папаша покойный приснился, спрашивает: "В чем, Степан,
собороваться думаешь? Рубаха у тебя хоть есть добрая, в которой на вечный
покой не стыдно отправиться?"
- "Нету, - говорю, - нужда заела". - "А куда золотой крест подевал, что в
старой часовне нашел?" - "Берегу, как зеницу ока, - отвечаю. - С ним и в
гроб лягу". - "Зачем тебе крест в гробу? Нагим, что ли, тут перед нами
щеголять будешь? Продай его за тысячу и справь соборование себе да старухе
- ей тоже не сегодня-завтра на погост"...
- Вы продали крест Репьеву? - воспользовавшись паузой, спросил Антон.
- Нет, я только попросил Гриньку продать. Литру самогона ему споил, а он
не продал. Цыгане и православный кузнец Федор отказались купить,
пожадничали.
- И Репьев не вернул вам крест?
- По моей подсказке хотел еще с Агатой Хлудневской поторговаться, она -
богомольная старуха. Но не успел Гринька...
- Почему сами не продавали?
- Нельзя самому было. Меня, как облупленного, в Серебровке знают.
- Неужели, Степан Осипович, у вас действительно нет денег?
- А откуда они, Бирюков?.. Сыновья-проглоты все до копейки с меня
вытягивают.
- Иван говорит, что вы не помогаете им.
- Слушай ты Ивана!.. Иван на меня злой за то, что с малолетства приучал
его к труду. Приедет в гости - матери разных сладостей привезет, а мне -
хоть бы рубль когда дал. Вот до чего ненависть к отцу родному человека
довела...
- Кто выстрелил в Репьева?
- Шуруп, должно быть...
- Кто это?
- Холера его знает, проходимца. Тюремный дружок моего младшего... Захара
помнишь?
- Помню.
- Дак вот, в заключении, на отсидке, они снюхались. И пасечник с ними
раньше сидел. Но Гриня, как в Серебровку приехал, остепенился, хотя и
попивал...
Задавая вопрос за вопросом, Бирюков кое-как выяснил, что поздно вечером,
накануне убийства, к Екашеву заявился пасечник Репьев с черным здоровым
парнем, одетым в зеленый брезентовый дождевик. В компании с ним стал
распивать самогон. При этом Екашев объяснил Антону, что пятидесятилитровую
флягу "косорыловки" он выгнал еще весной из порченой свеклы, которую за
ненадобностью выбросили в отвал на колхозной свиноферме, и что продавал
свою продукцию "почти за бесценок, да в придачу к поллитровке доложил еще
луковицу на закуску.
Из разговора подвыпивших собутыльников Екашев понял, что вместе они
провели не один год в колонии, но Репьев освободился давно, а парень -
недавно. Вспоминали они и Захара. Потом парень завел разговор о Барабанове.
Чего он говорил, Екашев не понял, но Репьев стукнул кулаком по столу: "Ну,
Шуруп! Как ты до такого додумался? Я ж ни за какие деньги на мокруху не
пойду - с меня семилетки хватит, которую отдубасил. А тебя, если хоть одну
душу в Серебровке пришьешь, заложу, как последнего гада, или придушу своими
руками!" После этого парень притих - видать, побаивался Репьева - и, когда
Репьев во зле ушел, спросил у Екашева: "У тебя, пахан, завалященького
ружьишка не найдется? Хочу уток на серебровских озерках попугать", Екашев
принес из амбара старый обрез, из которого иной раз тайком стрелял собак,
чтобы добыть себе на лекарство сало. Парень привязался - продай да продай.
Пришлось уступить ему за пятерку обрез вместе с заряженным патроном. Парень
просил еще патронов, но заряженных у Екашева больше не оказалось.
- Где, Степан Осипович, вы взяли этот обрез? - спросил Антон.
- Под полом старой часовни вместе с золотым крестом нашел.
- И столько лет хранили?
- Он пить-есть не просил.
- Почему теперь решили продать?
- Смерть, говорю, свою почуял. Хоть пятерку хотел выручить.
- Ну, и... что дальше тот парень?
- Остался у меня ночевать. Про Андрея Барабанова опять разговор завел.
- Он знал Барабанова?
- Наверное, знал... Сходи, говорит, пахан, к Андрею, узнай: когда и каким
путем он намерен в райцентр двигать. Пугать даже меня стал - глазищи-то
самогоном залил. Пришлось идти. Совсем уж до бригадирского дома дошел, где
Андрюха проживает, и тогда мне в голову стукнуло, что Барабанов днем по
Серебровке деньги занимал на легковую автомашину - краем уха слыхал я
разговор его с Лукьяном Хлудневским. Не поверишь, Бирюков, холодным потом
прошибло, когда догадался, что парень не иначе - ограбить Андрюху надумал.
Чтобы беду отвести, вернулся домой и говорю, мол, в шесть утра Андрюха
потопает по новой дороге на Таежный...
- А не вы рассказали парню, что Барабанов собирается покупать машину?
Екашев вяло перекрестился:
- Ей-богу, Бирюков, не я.
- Откуда же парень узнал об этом?
- Дак тот же Гринька-пасечник мог ему рассказать. До выпивки они мирно
толковали. Парень спрашивал - почему, мол, он, Репей, на письмо не отписал.
Гринька ему в ответ: "А чего. Шуруп, писать было?.. Когда из колонии
уходил, русским языком сказал: ша!.. Забыл, что ли?".. Вот так...
По-блатному больше объяснялись. Многие слова я и не запомнил...
Судя по тому, как старик к месту употреблял запомнившиеся ему жаргонные
словечки, разговор Репьева с Шурупом он действительно слышал. Однако Антона
мучил вопрос: все ли на самом деле было так, как рассказывает умирающий
Екашев. Не сочиняет ли он чего-либо в свое оправдание?
В палату вошел Борис Медников, в этой больнице была его основная работа -
хирургом. Пощупав у Екашева пульс, он показал Антону на часы - пора,
дескать, закругляться. Екашев, заметив этот жест, встревожился:
- Обожди, доктор, обожди. Мне надо досказать Бирюкову главное. Слушай,
Бирюков, слушай... Ушел тот Шуруп от меня часов в пять утра, а в восемь я
сам за груздями подался. У поскотины поискал - нету. К пасеке - на грибное
место - потопал, По пути Торопуня обогнал на самосвале, с Андрюхой
Барабаневым ехал. Подвезти хотел - я отказался, потому как задыхаюсь от
бензинового духа в машине. Часу, наверно, не прошло, слышу, на пасеке будто
из моего обреза пальнули. Я рядом, в колочке, находился. Думаю: "Мать
родная! Этот Шуруп вполне может мой золотой крест у Гриньки заграбастать!"
Со всех ног кинулся к избушке - из нее цыганка молодая мелькнула. Думаю:
"Bce! Накрылся золотой крест!" Не помню, как докандыбал до избушки, и
обомлел - Гринька с кровавой грудью у телеги плашмя лежит... Злоба лютая
глаза мне сразу застила. Как в лихорадке затрясло: "Чего можно у пасечника
вместо креста взять?" Сгреб в охапку с телеги флягу с медом, доволок до
березничка - жила лопнула. Вернулся к избушке, новые кирзачи на Гриньке
увидал. Зачем такая роскошь мертвому? Потянул сапог - Гринька вроде рукой
махнул и голову сдвинул набок. Сдуру выхватил я из корзинки сапожный нож,
которым грузди резал... Больше Гриня не шевелился... Когда кирзачи стянул,
просветление наступило. Вспомнил, что пасечник на моих глазах прятал крест
под свою постель. Сунулся в избушку, руку - под матрас. На месте крест! От
радости совсем рассудка лишился. Каким чудом сапоги Репьева домой припер,
убей - не помню... - Екашев надсадно задышал. - Оправдай, Бирюков, меня
перед народом. Разъясни суду, мол, лютая злоба разум старика помутила...
"Такая злоба, Степан Осипович, хуже называется", - хотел было сказать
Антон, но, заметив, как лицо Екашева натужно стало синеть, промолчал.
Медников быстро принес в палатку кислородную подушку. Следом вбежала
медсестра. Чтобы не мешать им, Антон тихо вышел.
15. "ТАЙНИК В ГОСБАНКЕ"
Квартиру Ивана Екашева Голубев отыскал быстро, однако на продолжительные
звонки никто не отозвался. Слава хотел уж постучать в соседнюю дверь, но та
вдруг, как по щучьему велению, приоткрылась и невысокая полная женщина с
любопытством спросила:
- Вам кого, молодой человек?
- Екашевых.
- На работе они.
Разговорившись, Голубев узнал, что это именно тот Иван Степанович Екашев
- из Серебровки, и что действительно он трудится на кирпичнон заводе, а
Маруся - жена его - нянчится в целинстроевском детсадике. Поскольку Славу
интересовал Иван Степанович, то он, поблагодарив женщину, направился к
кирпичному заводу.
У заводских ворот стриженный наголо молодой парень любовался только что
вывешанным фанерным щитом, на котором жизнерадостный большеротый забияка в
комбинезоне, замахнувшись мастерком, похожим на саперную лопату, лаконично
призывал: "СТРОИТЕЛЯМ РАЙОНА - ПРОЧНЫЙ КИРПИЧ". Ярко-синюю пустоту на щите
заполняла парящая белокрылая птица. Слава остановился рядом с парнем,
порассматривал вместе с ним щит и улыбнулся:
- Встретим "покупателя полноценной гирей"
Парень смущенно царапнул затылок:
- Профорг придумал. Я подсказывал, что двусмысленность получается, а он
говорит: "Сойдет".
- Белый альбатрос на плакате зачем? В нашем районе такая птица не
водится.
- Это чайка. Для композиции.
- Для композиции годится, - Голубев посмотрел па парня. - Сам почему не
по моде подстрижен? Конфликт с обществом?
- В военно-морское училище хотел, но опоздал. Вернулся на завод, а
профорг заставил наглядной агитацией заняться.
- Сам рисовал?
- Сам. Что, плохо?
- Для агитации хорошо... Слушай, где Ивана Степановича Екашева найти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19