Но Конан его опередил, встав между ним и
Сердцем.
Среди груды трупов, под равнодушным взглядом каменных глаз они
стояли друг напротив друга в полном молчании.
- А!.. Король Акулонии,- наконец спокойно произнес китаец.- Долго
же мы тебя искали. По большой реке, в горах, в Понтейне и
Зингаре, нагорьях Аргоса и вдоль морского побережья... Нелегко
было обнаружить в Тарантии твой след, но было ясно, что тебя
укрыли жрецы Ассуры. Мы потеряли твой след в Зингаре, но потом
нашли твой шлем в лесу у самой границы гор, где ты сражался с
гуллами, и едва не утратили его только что, в этом лабиринте
подземных ходов под пирамидой.
При этих словах Конан подумал про себя, что ему явно повезло, что
он ушел из комнаты вампирицы по другому коридору. В противном
случае он неминуемо столкнулся бы с этими желтокожими демонами,
способными почуять его еще издали, и ступавшими за ним след в
след, как охотничьи псы, и ведомыми черт знает каким дьявольским
чутьем.
Китаец едва заметно покачал головой, словно читая его мысли.
- Это уже не имеет значения: ты на пороге смерти.
- Но зачем же вы искали меня? - спросил Конан, сжимаясь в кулак и
готовясь уклониться от внезапного удара в любую сторону.
- Это была цена клятвы, - ответил его собеседник. - Человеку,
который сейчас умрет, можно открыть правду. Мы были вассалами
Валериуса, нового короля Акулонии, и долго служили ему. Но теперь
мы стали свободны - братья мои мертвы, а я выполнил возложенную
на меня миссию. Я вернусь в Акулонию с двумя сердцами - Сердцем
Арумана для себя и сердцем Конана для Валериуса. Поцелуй этого
посоха, вырезанного из ветви живого Дерева Смерти...
Посох его выстрелил, как атакующая змея, но удар ножа Конана
оказался быстрее. Палка упала, разрубленная на две части, еще раз
блеснула сталь, и голова противника с треском ударилась о
каменные плиты пола.
Убедившись, что ему ничто не угрожает, Конан обернулся,
протянул руку за камнем... и отшатнулся назад, будто пораженный
громом.
Ибо на алтаре лежали уже не иссохшие и пожелтевшие останки в
истлевших бинтах. Живой огонь мерцал на широкой мускулистой груди
живого человека, вокруг которого с алтаря свисали обрывки гнилых
бандажей. Живого!? Вот в этом Конан как раз и не был до конца
уверен,- в темных глубинах блестящих глаз ожившей мумии горели
нечеловеческие устрашающие огоньки.
Зажав камень в ладони, воскрешенный медленно поднялся: смуглый,
обнаженный, с красивым скульптурным лицом. Он молча протянул к
Конану руку, в которой пульсировало Сердце Арумана. Циммериец
взял его, но не избавился от ощущения, что принял дар из пальцев
трупа. Видимо, нужные заклинания так и не были закончены, ритуал
не был доведен до конца... и жизнь этого человека так
окончательно и не вернулась в его тело.
- Кто ты? - с трудом произнес Конан.
Ответ был произнесен совершенно безразличным тоном, напоминавшим
стук капель воды, падающей со сталактитов в подземной пещере.
- Я был Тхотмекримом. Теперь - мертв...
- Выведи меня из этой проклятой пирамиды! - приказал циммериец,
не в силах сдержать дрожь.
Ровным механическим шагом "мертвец" пошел к дверям. Еще раз
окинув прощальным взглядом длинные шеренги саркофагов, трупы у
алтаря и лицо китайца, уставившегося мертвыми глазами в пляшущие
тени, Конан последовал за своим новым проводником.
Блеск пылающего Сердца освещал темный тоннель, словно роняющая
золотые капли волшебная лампа. И в этом необычном свете один раз
на границе тьмы мелькнул силуэт мраморного тела - это княжна
Акиваша отступала перед светом. Одновременно с ней в темноте
растворились и другие, еще менее похожие на людей темные фигуры.
Воскрешенный молча шел вперед, никуда не сворачивая. Конана,
обливавшегося холодным потом, вновь стали одолевать беспокойство
и подозрения. Можно ли было быть полностью уверенным, что это
странное привидение прошлого приведет его к выходу? И в то же
время он понимал, что в одиночку он никогда не разгадает
ошеломляющую путаницу коридоров и тоннелей, и продолжал двигаться
за студжийцем в круге сияния Сердца. Тьма расступалась впереди и
вновь смыкалась за его спиной.
И вдруг, совершенно неожиданно, длинный коридор кончился,
показались наружные двери, и в воздухе повеял пустынный ветер.
Над головой ярко светились низкие звезды, и далеко в пески
убегала черная тень зловещей пирамиды. Тхотмекрим молчаливым
жестом указал вперед, а потом развернулся и вновь исчез во мраке.
Конан задумчиво посмотрел ему вслед: тот ступал так уверенно, что
создавалось впечатление, словно он знал, что идет навстречу
неотвратимой судьбе или возвращается к вечному сну.
Очнувшись от оцепенения, король Акулонии пробормотал проклятие,
выскочил из портала и изо всех сил побежал прочь, словно
преследуемый сворой демонов. Не оборачиваясь и не обращая
внимание на вырисовывающиеся вдали черные башни Кемии, он свернул
к побережью и, задыхаясь, рванулся туда, гонимый каким-то
чувством, похожим на панику. И это неимоверное усилие вырвало его
разум из пасти тьмы, чистый горячий ветер пустыни выдул из его
души кошмарные картины, а страх сменился безумным триумфом и
радостью. Пустыня уступила место зарослям платанов, и через
некоторое время впереди показалась черная поверхность воды, бухта
и неподвижно стоявший на якоре "Смелый".
Пройдя по пояс в чавкающей грязной жиже берега, он добрался до
чистой воды, убедился, что поблизости нет ни крокодилов, ни акул,
нырнул и поплыл к судну. Возбужденный, со стекающей с него
ручьями водой, он взобрался по якорной цепи на палубу, где его и
заметил караульный.
- Просыпайтесь, мерзавцы! - радостно прорычал он, отбрасывая в
сторону направленное ему прямо в грудь ошеломленным часовым
копье. -Поднять якорь! Конец стоянке! Выдать пленнику полный шлем
золота и отправить его на берег! Скоро рассветет, а нам еще до
восхода солнца нужно вовсю гнать к ближайшему порту Зингара!
И он потряс над головой огромным драгоценным камнем, горевшим,
словно горсть живого огня.
...И ВОССТАНЕТ ИЗ ПРАХА АРХЕРОН...
Зима кончилась. На деревьях появились первые листья, а
молодая трава уже весело пробивалась под ласковым дыханием
теплых южных ветров. Но большинство полей Акулонии лежали в
запустении, и не одно пятно черного пепла указывало место, где
некогда поднимались просторные дворянские усадьбы или цветущие
города. Волки открыто бродили вдоль поросших травой дорог, а по
лесам рыскали банды исхудавших, бездомных людей. Лишь в Тарантии
можно было еще увидеть богатство и достаток.
Власть Валериуса походила на власть безумца. И в последнее время
против него стали поднимать голоса даже многие из тех баронов,
что первоначально были рады его приходу. Его сборщики податей
одинаково обирали и богатых и бедных, и весь этот доход стекался
из разграбливаемой страны в Тарантию, переставшую уже напоминать
столицу, превратившись, скорее, в гарнизон грабителей, в сердце
покоренной страны. Купцам, правда, жилось неплохо, но никто из
них не мог быть уверен, что не сегодня-завтра его не схватят по
ложному обвинению или доносу и не сгноят в темнице или в яме, а
то и просто отрубят голову на плахе, и имущество его будет
конфисковано.
Валериус даже не пытался расположить к себе подданных. Он
опирался на военную силу Немедии и на отряды наемников. Ему было
совершенно ясно, что он - марионетка в руках Амальрика и служит
интересам барона, а поэтому нечего даже и мечтать об объединении
Акулонии под властной рукой и освобождении из-под ярма
захватчиков: во-первых - приграничные провинции будут
сражаться против него до последней капли крови, а во-вторых -
сами немедийцы беспощадно сбросят его с трона, поняв, что он
стремится к объединению королевства. Он попал в ловушку чужих
властных амбиций и, терзаемый мрачными размышлениями, бросился в
пропасть развратных и пьяных утех, как человек, живущий лишь
сегодняшним днем и не помышляющий о дне завтрашнем.
Но тем не менее в его с первого взгляда безумном поведении был
тайный смысл, настолько глубоко спрятанный, что его не понял даже
Амальрик. Возможно, долгие годы, проведенные в изгнании, отучили
его от сострадания и дружеских чувств, а быть может, и обретенная
власть превратила его старые обиды в своего рода помешательство.
В любом случае: его преследовало лишь одно желание - разорить
всех своих старых союзников.
Ибо он прекрасно понимал, что его власть моментально кончится,
как только Амальрик решит, что Валериус уже сыграл отведенную ему
роль. Знал он и то, что, пока он разоряет свою отчизну, немедиец
его терпит, поскольку раздавить независимость Акулонии входило в
его собственные планы. Барону было нужно утопить страну в рабской
зависимости и в конце концов полностью подчинить себе, а тогда,
если повезет, завладеть всеми ее богатствами и ресурсами и с
помощью ее народа вырвать из рук Тараскуза корону Немедии.
Императорский трон был давней мечтой Амальрика, и Валериус
прекрасно отдавал себе в этом отчет. А вот Тараскуз, похоже, еще
не осознал этого, но Валериус ориентировался на то, что король
Немедии проводит против Акулонии беспощадную политику, явно
испытывая к ней ту ненависть, которую порождают застарелые войны.
Не оставалось сомнений, что он преследовал цель полностью
уничтожить своего западного соседа.
А Валериус хотел объединить страну в единое целое и сбросить с
нее власть Амальрика. Он ненавидел барона Тора, впрочем, как и
своих соотечественников, и тешил себя мыслью, что дождется дня,
когда Акулония ляжет в руинах, а Тараскуз и Амальрик сожрут друг
друга в безнадежной гражданской войне, что точно так же уничтожит
и Немедию.
Было понятно, что победа над главными очагами сопротивления -
Понтейном, Гундерляндией и Боссонией означает конец правления
Валериуса. Если исполнятся замыслы Амальрика, он, Валериус,
станет не нужен. И поэтому, все время откладывая решительные
удары по этим областям, он ограничивался беспорядочными грабежами
и наездами, а на понукания, на которые не скупился Амальрик,
уклончиво отвечал всевозможными призывами к осторожности и
различными подозрениями.
Жизнь его стала сплошной вереницей пиров и диких разнузданных
оргий. Он наполнил свой дворец самыми красивыми девушками
королевства, привезенными сюда по своей воле или даже против нее.
Он хулил богов и в пьяном беспамятстве валялся на полу
пиршественного зала, прямо в короне и заляпанных вином пурпурных
королевских мантиях. В приступах кровавого бреда он заполнял
виселицы на городских площадях сотнями тел, заставлял неустанно
работать топоры палачей и рассылал во все стороны отряды
немедийских всадников в опустошительные набеги. Доведенный до
разрухи край был отдан на откуп нескольким гарнизонам, жизнь
которых текла сыто и кроваво. Валериус грабил, насиловал и
сжигал дотла свою землю так яростно, что, наконец, не выдержал и
стал протестовать сам Амальрик, который, так и не понимая
истинных замыслов своего союзника, все же стал опасаться, что
Акулония при таком положении дел может погибнуть и стать
бесполезной для выполнения его собственных планов.
Как в Акулонии, так и в Немедии народ обсуждал безумства
Валериуса. Но у немедийцев была еще одна тема для разговоров:
Ксалтотун, человек в маске. Он редко появлялся на улицах
Бельверуса. Рассказывали, что он подолгу беседует где-то высоко в
горах с представителями древних народов - таинственными
молчаливыми людьми в необычных одеждах, что хвалятся своим
происхождением от жителей какого-то древнего и могучего
королевства. Шептались о бубнах, гремящих на далеких горных
склонах, о светящихся в темноте огнях, о приносимых ветром
необычных песнях, о заклинаниях и ритуалах, забытых уже много
столетий назад и передававшихся от поколения к поколению только
как утратившие смысл формулы и бормотанья над кострами
высокогорных селений, где жили люди, чуждые жителям долин.
Никто не знал тем этих бесед, за исключением, быть может,
Орастеса, который теперь с гораздо менее хладнокровным выражением
лица довольно часто следовал за чернокнижником.
Но в самый разгар весны в погибающем королевстве неожиданно
распространился слух, пробудивший весь край к активнейшей жизни.
Словно теплый ветер прилетел с юге и разбудил людей, погруженных
в зимний сон. Никто точно не мог сказать, откуда этот слух
взялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Сердцем.
Среди груды трупов, под равнодушным взглядом каменных глаз они
стояли друг напротив друга в полном молчании.
- А!.. Король Акулонии,- наконец спокойно произнес китаец.- Долго
же мы тебя искали. По большой реке, в горах, в Понтейне и
Зингаре, нагорьях Аргоса и вдоль морского побережья... Нелегко
было обнаружить в Тарантии твой след, но было ясно, что тебя
укрыли жрецы Ассуры. Мы потеряли твой след в Зингаре, но потом
нашли твой шлем в лесу у самой границы гор, где ты сражался с
гуллами, и едва не утратили его только что, в этом лабиринте
подземных ходов под пирамидой.
При этих словах Конан подумал про себя, что ему явно повезло, что
он ушел из комнаты вампирицы по другому коридору. В противном
случае он неминуемо столкнулся бы с этими желтокожими демонами,
способными почуять его еще издали, и ступавшими за ним след в
след, как охотничьи псы, и ведомыми черт знает каким дьявольским
чутьем.
Китаец едва заметно покачал головой, словно читая его мысли.
- Это уже не имеет значения: ты на пороге смерти.
- Но зачем же вы искали меня? - спросил Конан, сжимаясь в кулак и
готовясь уклониться от внезапного удара в любую сторону.
- Это была цена клятвы, - ответил его собеседник. - Человеку,
который сейчас умрет, можно открыть правду. Мы были вассалами
Валериуса, нового короля Акулонии, и долго служили ему. Но теперь
мы стали свободны - братья мои мертвы, а я выполнил возложенную
на меня миссию. Я вернусь в Акулонию с двумя сердцами - Сердцем
Арумана для себя и сердцем Конана для Валериуса. Поцелуй этого
посоха, вырезанного из ветви живого Дерева Смерти...
Посох его выстрелил, как атакующая змея, но удар ножа Конана
оказался быстрее. Палка упала, разрубленная на две части, еще раз
блеснула сталь, и голова противника с треском ударилась о
каменные плиты пола.
Убедившись, что ему ничто не угрожает, Конан обернулся,
протянул руку за камнем... и отшатнулся назад, будто пораженный
громом.
Ибо на алтаре лежали уже не иссохшие и пожелтевшие останки в
истлевших бинтах. Живой огонь мерцал на широкой мускулистой груди
живого человека, вокруг которого с алтаря свисали обрывки гнилых
бандажей. Живого!? Вот в этом Конан как раз и не был до конца
уверен,- в темных глубинах блестящих глаз ожившей мумии горели
нечеловеческие устрашающие огоньки.
Зажав камень в ладони, воскрешенный медленно поднялся: смуглый,
обнаженный, с красивым скульптурным лицом. Он молча протянул к
Конану руку, в которой пульсировало Сердце Арумана. Циммериец
взял его, но не избавился от ощущения, что принял дар из пальцев
трупа. Видимо, нужные заклинания так и не были закончены, ритуал
не был доведен до конца... и жизнь этого человека так
окончательно и не вернулась в его тело.
- Кто ты? - с трудом произнес Конан.
Ответ был произнесен совершенно безразличным тоном, напоминавшим
стук капель воды, падающей со сталактитов в подземной пещере.
- Я был Тхотмекримом. Теперь - мертв...
- Выведи меня из этой проклятой пирамиды! - приказал циммериец,
не в силах сдержать дрожь.
Ровным механическим шагом "мертвец" пошел к дверям. Еще раз
окинув прощальным взглядом длинные шеренги саркофагов, трупы у
алтаря и лицо китайца, уставившегося мертвыми глазами в пляшущие
тени, Конан последовал за своим новым проводником.
Блеск пылающего Сердца освещал темный тоннель, словно роняющая
золотые капли волшебная лампа. И в этом необычном свете один раз
на границе тьмы мелькнул силуэт мраморного тела - это княжна
Акиваша отступала перед светом. Одновременно с ней в темноте
растворились и другие, еще менее похожие на людей темные фигуры.
Воскрешенный молча шел вперед, никуда не сворачивая. Конана,
обливавшегося холодным потом, вновь стали одолевать беспокойство
и подозрения. Можно ли было быть полностью уверенным, что это
странное привидение прошлого приведет его к выходу? И в то же
время он понимал, что в одиночку он никогда не разгадает
ошеломляющую путаницу коридоров и тоннелей, и продолжал двигаться
за студжийцем в круге сияния Сердца. Тьма расступалась впереди и
вновь смыкалась за его спиной.
И вдруг, совершенно неожиданно, длинный коридор кончился,
показались наружные двери, и в воздухе повеял пустынный ветер.
Над головой ярко светились низкие звезды, и далеко в пески
убегала черная тень зловещей пирамиды. Тхотмекрим молчаливым
жестом указал вперед, а потом развернулся и вновь исчез во мраке.
Конан задумчиво посмотрел ему вслед: тот ступал так уверенно, что
создавалось впечатление, словно он знал, что идет навстречу
неотвратимой судьбе или возвращается к вечному сну.
Очнувшись от оцепенения, король Акулонии пробормотал проклятие,
выскочил из портала и изо всех сил побежал прочь, словно
преследуемый сворой демонов. Не оборачиваясь и не обращая
внимание на вырисовывающиеся вдали черные башни Кемии, он свернул
к побережью и, задыхаясь, рванулся туда, гонимый каким-то
чувством, похожим на панику. И это неимоверное усилие вырвало его
разум из пасти тьмы, чистый горячий ветер пустыни выдул из его
души кошмарные картины, а страх сменился безумным триумфом и
радостью. Пустыня уступила место зарослям платанов, и через
некоторое время впереди показалась черная поверхность воды, бухта
и неподвижно стоявший на якоре "Смелый".
Пройдя по пояс в чавкающей грязной жиже берега, он добрался до
чистой воды, убедился, что поблизости нет ни крокодилов, ни акул,
нырнул и поплыл к судну. Возбужденный, со стекающей с него
ручьями водой, он взобрался по якорной цепи на палубу, где его и
заметил караульный.
- Просыпайтесь, мерзавцы! - радостно прорычал он, отбрасывая в
сторону направленное ему прямо в грудь ошеломленным часовым
копье. -Поднять якорь! Конец стоянке! Выдать пленнику полный шлем
золота и отправить его на берег! Скоро рассветет, а нам еще до
восхода солнца нужно вовсю гнать к ближайшему порту Зингара!
И он потряс над головой огромным драгоценным камнем, горевшим,
словно горсть живого огня.
...И ВОССТАНЕТ ИЗ ПРАХА АРХЕРОН...
Зима кончилась. На деревьях появились первые листья, а
молодая трава уже весело пробивалась под ласковым дыханием
теплых южных ветров. Но большинство полей Акулонии лежали в
запустении, и не одно пятно черного пепла указывало место, где
некогда поднимались просторные дворянские усадьбы или цветущие
города. Волки открыто бродили вдоль поросших травой дорог, а по
лесам рыскали банды исхудавших, бездомных людей. Лишь в Тарантии
можно было еще увидеть богатство и достаток.
Власть Валериуса походила на власть безумца. И в последнее время
против него стали поднимать голоса даже многие из тех баронов,
что первоначально были рады его приходу. Его сборщики податей
одинаково обирали и богатых и бедных, и весь этот доход стекался
из разграбливаемой страны в Тарантию, переставшую уже напоминать
столицу, превратившись, скорее, в гарнизон грабителей, в сердце
покоренной страны. Купцам, правда, жилось неплохо, но никто из
них не мог быть уверен, что не сегодня-завтра его не схватят по
ложному обвинению или доносу и не сгноят в темнице или в яме, а
то и просто отрубят голову на плахе, и имущество его будет
конфисковано.
Валериус даже не пытался расположить к себе подданных. Он
опирался на военную силу Немедии и на отряды наемников. Ему было
совершенно ясно, что он - марионетка в руках Амальрика и служит
интересам барона, а поэтому нечего даже и мечтать об объединении
Акулонии под властной рукой и освобождении из-под ярма
захватчиков: во-первых - приграничные провинции будут
сражаться против него до последней капли крови, а во-вторых -
сами немедийцы беспощадно сбросят его с трона, поняв, что он
стремится к объединению королевства. Он попал в ловушку чужих
властных амбиций и, терзаемый мрачными размышлениями, бросился в
пропасть развратных и пьяных утех, как человек, живущий лишь
сегодняшним днем и не помышляющий о дне завтрашнем.
Но тем не менее в его с первого взгляда безумном поведении был
тайный смысл, настолько глубоко спрятанный, что его не понял даже
Амальрик. Возможно, долгие годы, проведенные в изгнании, отучили
его от сострадания и дружеских чувств, а быть может, и обретенная
власть превратила его старые обиды в своего рода помешательство.
В любом случае: его преследовало лишь одно желание - разорить
всех своих старых союзников.
Ибо он прекрасно понимал, что его власть моментально кончится,
как только Амальрик решит, что Валериус уже сыграл отведенную ему
роль. Знал он и то, что, пока он разоряет свою отчизну, немедиец
его терпит, поскольку раздавить независимость Акулонии входило в
его собственные планы. Барону было нужно утопить страну в рабской
зависимости и в конце концов полностью подчинить себе, а тогда,
если повезет, завладеть всеми ее богатствами и ресурсами и с
помощью ее народа вырвать из рук Тараскуза корону Немедии.
Императорский трон был давней мечтой Амальрика, и Валериус
прекрасно отдавал себе в этом отчет. А вот Тараскуз, похоже, еще
не осознал этого, но Валериус ориентировался на то, что король
Немедии проводит против Акулонии беспощадную политику, явно
испытывая к ней ту ненависть, которую порождают застарелые войны.
Не оставалось сомнений, что он преследовал цель полностью
уничтожить своего западного соседа.
А Валериус хотел объединить страну в единое целое и сбросить с
нее власть Амальрика. Он ненавидел барона Тора, впрочем, как и
своих соотечественников, и тешил себя мыслью, что дождется дня,
когда Акулония ляжет в руинах, а Тараскуз и Амальрик сожрут друг
друга в безнадежной гражданской войне, что точно так же уничтожит
и Немедию.
Было понятно, что победа над главными очагами сопротивления -
Понтейном, Гундерляндией и Боссонией означает конец правления
Валериуса. Если исполнятся замыслы Амальрика, он, Валериус,
станет не нужен. И поэтому, все время откладывая решительные
удары по этим областям, он ограничивался беспорядочными грабежами
и наездами, а на понукания, на которые не скупился Амальрик,
уклончиво отвечал всевозможными призывами к осторожности и
различными подозрениями.
Жизнь его стала сплошной вереницей пиров и диких разнузданных
оргий. Он наполнил свой дворец самыми красивыми девушками
королевства, привезенными сюда по своей воле или даже против нее.
Он хулил богов и в пьяном беспамятстве валялся на полу
пиршественного зала, прямо в короне и заляпанных вином пурпурных
королевских мантиях. В приступах кровавого бреда он заполнял
виселицы на городских площадях сотнями тел, заставлял неустанно
работать топоры палачей и рассылал во все стороны отряды
немедийских всадников в опустошительные набеги. Доведенный до
разрухи край был отдан на откуп нескольким гарнизонам, жизнь
которых текла сыто и кроваво. Валериус грабил, насиловал и
сжигал дотла свою землю так яростно, что, наконец, не выдержал и
стал протестовать сам Амальрик, который, так и не понимая
истинных замыслов своего союзника, все же стал опасаться, что
Акулония при таком положении дел может погибнуть и стать
бесполезной для выполнения его собственных планов.
Как в Акулонии, так и в Немедии народ обсуждал безумства
Валериуса. Но у немедийцев была еще одна тема для разговоров:
Ксалтотун, человек в маске. Он редко появлялся на улицах
Бельверуса. Рассказывали, что он подолгу беседует где-то высоко в
горах с представителями древних народов - таинственными
молчаливыми людьми в необычных одеждах, что хвалятся своим
происхождением от жителей какого-то древнего и могучего
королевства. Шептались о бубнах, гремящих на далеких горных
склонах, о светящихся в темноте огнях, о приносимых ветром
необычных песнях, о заклинаниях и ритуалах, забытых уже много
столетий назад и передававшихся от поколения к поколению только
как утратившие смысл формулы и бормотанья над кострами
высокогорных селений, где жили люди, чуждые жителям долин.
Никто не знал тем этих бесед, за исключением, быть может,
Орастеса, который теперь с гораздо менее хладнокровным выражением
лица довольно часто следовал за чернокнижником.
Но в самый разгар весны в погибающем королевстве неожиданно
распространился слух, пробудивший весь край к активнейшей жизни.
Словно теплый ветер прилетел с юге и разбудил людей, погруженных
в зимний сон. Никто точно не мог сказать, откуда этот слух
взялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34