— спросила Аська.
Дядя Женя внезапно визгнул.
— Что?! — тоненько вскрикнул он. — Бромом? Как, как? «Воняет бромом вся, это, страна»?
— Денег дай, — вспомнила Аська.
— Слышь, Эл, — обратился к дяде Жене Гэндальф, — денег дай.
— Самое… это… — завозмущался дядя Женя, суетливо вертя головой.
— Да не жмись, завтра отдам, — наехал Гэндальф.
— Ну, самое, ну, Гэндальф, это, ну ты… и-и… точно отдашь?
— Дык. Давай-давай.
Бормоча, что ему деньги завтра обязательно надо, потому что книги покупать, распечатку одну, самое, запрещенную, но фотографии сделали, самое, распечатали и всего в трех экземплярах на весь Союз, так что непременно надо, невыносимо надо, чтоб завтра деньги были… Бубня и сопротивляясь… И, наконец, сдавшись под натиском ухмыляющегося Гэндальфа, дядя Женя выдал рубль.
Тот самый полузабытый рубль цвета заживающего синяка, с Лениным. Очень мятый. Исключительно долгоживущий. Не то что нынешние тысчонки, рвущиеся уже через год.
Гэндальф тут же вручил рубль Аське.
— Живи, Херонка.
Аська тотчас ввинтилась в кофейную очередь.
Дядя Женя вдруг захохотал и повторил:
— «Бромом»! Ну, это… Ну, самое, придумали!..
Сигизмунд с изумлением смотрел, как легко расточают время эти люди. Им-то что! Они у себя дома. Сигизмунд все острее чувствовал драгоценность каждого мгновения.
Прибежала Аська. Принесла кофе. Сахар в голубеньких аэрофлотовских упаковках. Сигизмунд положил себе один кусочек, Аське досталось три.
Гэндальф с дядей Женей вели между собой какой-то малопонятный разговор.
Сигизмунд отпил кофе. Мелькнула мысль: а ведь в конце девяностых такой кофе можно отведать, пожалуй, только в дешевой закусочной где-нибудь в Риме. Или, скажем, в Неаполе. Потому как кофеварки в «Сайгоне» стояли итальянского производства. Устаревшие, конечно.
Аська рядом тарахтела, мало интересуясь, слушают ее или нет.
Сигизмунд поглядывал на нее, поглядывал на остальных…
Из своего времени Сигизмунд знал, что все они — кто доживет до тридцати, до сорока — будущие неудачники. Возможно, они и сами — осознанно или нет — программировали свою жизнь как полный социальный крах.
Здесь, в «Сайгоне», который мнился неким пупом земли, и был корень глобальной неудачливости целого поколения. Здесь угнеталось тело ради бессмертного духа, здесь плоть была жалка и неприглядна, а поэзия и музыка царили безраздельно. Битлз. Рок-клуб. «Пропахла бромом вся страна», в конце концов.
Я стану поэтом, я стану жидом — Все, что угодно, Лишь бы не нравиться вам!
Чьи это стихи, застрявшие в памяти с юных лет? Явно ведь откуда-то отсюда!
И неостановимо, со страшной закономерностью это принципиальное угнетение тела ради духа вело к полному краху — как тела, так и духа.
Снова мелькнула в памяти надпись «ЭТОТ МИР — СРАНЬ!», которую Аська сделает спустя много лет, перечеркивая котяток на календаре. Большой ребенок дядя Женя, играющий с вандальским мечом. Похмельный Гэндальф с кефиром в супермаркете. Та неизвестная Сигизмунду знакомая Аськи, умершая от наркотиков. Да и сам Сигизмунд, чье социальное положение в 1997 году забалансирует на грани полного и окончательного краха…
Что ж, программа будет выполнена. Станем поэтами и жидами, не будем никому нравиться. А жизнь заберут в свои руки те, кто в «Сайгон» не ходил. Даже в качестве посетителей.
А пройдет еще лет десять — и настанет эпоха унитазов.
* * *
— …Ты что смурной такой? — донесся до Сигизмунда голос Аськи. — Пошли лучше покурим. Слушай, у тебя курить есть?
— Курить есть.
Они вышли на Владимирский. Уже совсем стемнело. Мимо грохотали трамваи. Трамваи были красные и желтые, совсем старенькие, — без всякой рекламы, без идиотски жизнерадостных призывов «Отдохни! Скушай ТВИКС!». Машин было значительно меньше. Иномарок и вовсе не встречалось.
Аська зорко бросила взгляд направо, налево, знакомых не приметила, полузнакомых отшила вежливо, но решительно. Алчно потянулась к сигизмундовым сигаретам и вдруг замерла, разглядывая пачку в тусклом свете, падавшем из окна.
— Что ты куришь-то?
Сигизмунд, обнищав, перешел на «Даллас».
— Ну ты крут! Это что, американские? Ты че, фарцовщик?
— Нет.
Аська затянулась, поморщилась. Посмотрела на Сигизмунда.
— «Родопи»-то лучше.
— Лучше, — согласился Сигизмунд. И вспомнив, снял с шеи феньку. — Держи.
— Ты это правда? Я думала, ты шутишь.
— Какие тут шутки. Владей. Она тебе удачу принесет. Мужа рыжего по имени… Вавила.
Аська-Херонка засмеялась.
После сайгоновского кофе Сигизмунду вдруг показалось, что мир наполнился звуками и запахами. Их было так много, что воздух сгустился.
И вдруг от короткого замыкания вспыхнули троллейбусные провода. Прохожие сразу шарахнулись к стенам домов. Сигизмунд обнял Аську-Херонку за плечи, и они вместе прижались к боку «Сайгона».
Сигизмунд был счастлив. Над головой горели провода, бесконечно тек в обе стороны вечерний Невский, и впервые за много лет Сигизмунд никуда не торопился. Он был никто в этом времени. Его нигде не ждали. Его здесь вообще не было.
Он стоял среди хипья, чувствуя лопатками стену. Просто стоял и ждал, когда приедет аварийная служба и избавит его от опасности погибнуть от того, что на него, пылая, обрушится небо.
И «Сайгон», как корабль с горящим такелажем, плыл по Невскому медленно, тяжело и неуклонно.
* * *
На прощание Аська поцеловала Сигизмунда, сказала «увидимся» и нырнула обратно в чрево «Сайгона». Сигизмунд пробормотал, поглядев ей в спину:
— Увидимся, увидимся…
И перешел Невский. В кулаке он сжимал десять копеек, которые Аська сунула ему, чтобы он, бедненький, мог доехать до дома.
Сигизмунд чувствовал, что время истекает. Анахрон беспокойно ворочался под страной Советов в недрах земли. Но уходить из оруэлловского года без трофея не хотелось. Подумав, Сигизмунд зашел в книжный магазинчик, над которым светилась надпись «ЛЮБИТЕ КНИГУ — ИСТОЧНИК ЗНАНИЙ». Этой надписи долго еще жрать электричество — ее снимут одной из последних, заменив на какую-то рекламу.
На прилавках лежала невообразимая серятина. Процветал соцреализм: городской роман, деревенская проза, литература лейтенантов — теперь уже престарелых лейтенантов. Приключения и фантастика — за макулатуру. Продавщица отрешенно и скучающе глядела поверх голов.
Сигизмунд открывал и закрывал книги. Читать нечего. Впрочем, в конце девяностых тоже будет нечего читать. Тоже серятина, только крикливая: полуголые бабы, одетые так, что ходить-то трудно, не то что мечами махать; полуголые мужики, лопающиеся от мускулатуры; совсем голые монстры, у которых лопается все, что не чешуя…
Сигизмунд испытующе глянул на продавщицу. Интересно, что бы она сказала, увидев такую книжку?
Однако надо что-то покупать. Во-первых, за десять копеек, а во-вторых, быстро. Анахрон все настойчивее требовал к себе.
И тут взгляд Сигизмунда упал на брошюру, освященную портретом тогдашнего вождя. Нашел! Бинго! — запело в душе у Сигизмунда. Трепеща, заглянул туда, где в старое доброе время писали цену.
Брошюра — вот неслыханная удача! — была оценена как раз в десять копеек.
Сделав скучающее лицо, Сигизмунд в пустом зале подошел к кассе и пробил десять копеек. С чеком направился к продавщице. Нарочито независимым тоном потребовал дать ему брошюру «ВЫСОКИЙ ГРАЖДАНСКИЙ ДОЛГ НАРОДНОГО КОНТРОЛЕРА».
Продавщица метнула взгляд на длинный хайр Сигизмунда, на его светлую джинсовую куртку, кроссовки… С кислым видом бросила на прилавок брошюрку.
— Мерси, — буркнул Сигизмунд.
Сунул брошюрку за пазуху. И не оглядываясь пошел к выходу, спиной чувствуя подозрительный взгляд.
Пора! Надо уходить во дворы.
Сигизмунд нырнул в первую же подворотню. Попутно отметил — какие скучные, оказывается, были настенные надписи! Кроме сакрального слова из трех букв, будто и слов-то других не знали. Ни тебе «КАПИТАЛ ШАГАЕТ КАК ХОЗЯИН», ни тебе «ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА», ни тебе «БОГАТЫЕ БУДУТ ГОРЕТЬ В АДУ» или там «ЛИТВА, ПРОСТИ НАС!»
И тут его подхватило и бросило. Лицом прямо в облезлую стену…
* * *
Этого переноса Сигизмунд не помнил. Не то спал, не то был без сознания. Ему показалось только, что тянулся перенос бесконечно долго.
Какое-то время Сигизмунд лежал неподвижно. В смеженные веки назойливо бил свет лампочки. Кругом стояла ватная тишина, нарушаемая лишь журчанием воды.
Сигизмунд чуть повернул голову. Увидел грязно-зеленую стену.
Он понял.
И тут его охватила паника. Он просто взвыл от ужаса. Попался!
Плохо соображая, что делает, Сигизмунд подбежал к герметично закрытой двери и начал молотить по ней кулаками с криком:
— Выпустите меня отсюда! А! Выпустите!..
Дверь, естественно, не поддавалась. Сам же и закрывал!.. Сигизмунд несколько раз боднул ее. У него тотчас заболела голова.
Всхлипывая и пошатываясь, Сигизмунд побрел обратно к нарам. Завалился на них.
Кошмар случившегося все больше завладевал мыслями. Он, Сигизмунд, — единственный, кто посвящен в тайну Анахрона. И он же оказался пленником адской машины. Его никто не выпустит отсюда. Никто.
Некому.
Первые несколько часов Сигизмунд обдумывал свое положение. Лихорадочно искал способ выбраться. И чем дольше размышлял, тем глубже проникался уверенностью, что выбраться отсюда не удастся.
Стало быть…
Стало быть, вероятнее всего ему придется умереть здесь. От голода.
В принципе, каждый человек знает, что когда-нибудь умрет. Ужас вызывает не мысль о смерти. Ужас вызывает определенность. Когда смерть обретает и вид, и сроки.
Паника росла. Как за соломинку ухватился за надежду, что Анахрон сработает еще раз и вынесет его отсюда. Но здесь от Сигизмунда ничего не зависело. А умолить бога Анахрона невозможно. Потому как нет такого бога.
Тогда Сигизмунд попробовал обратиться к тому Богу, который, по уверениям Федора, существует. Но ни одной молитвы толком не знал. Вдруг понял, что обращается к Творцу всего сущего как к «Богу Федора». Мол, Бог Федора, коли ты такой могучий, — услышь меня, я здесь!
Так. Все. Крыша едет. Пора приходить в себя. Белых верблюдов посчитать, что ли?
Однако это не слишком помогло. Сигизмунд, истомленный переживаниями, провалился в зыбкое забытье.
Толком поспать ему не удалось. Лампочка светила и светила, не давая глазам покоя. Разбить ее, что ли? Запустить кроссовками и… остаться в полной темноте. Наедине с кошмарами, которые обязательно повылезают изо всех углов.
Нет, лучше уж лампочка. Можно, в конце концов, куртку на голову натянуть.
Звон тонкой струйки воды из ржавого крана, поначалу не слишком заметный, постепенно стал ввинчиваться в мозги.
Неожиданно перед глазами начали вспыхивать белые пятна. Сперва показалось — в глазах рябит. Но нет. Это был еще один эффект Анахрона. Вся камера наполнилась пульсирующими огоньками. Сигизмунд наблюдал за ними с интересом, сам дивясь тому, что не испытывает страха.
Затем огоньки погасли. Будто и не было.
За самонадеянность Сигизмунд был наказан спустя короткое время, когда по всему подземелью прошел утробный низкий гул. Рычало то громче, то тише. Сигизмунд, парализованный ужасом, сидел на нарах, скорчившись. Его будто пригвоздило к доскам тысячами гигантских ледяных игл. Сейчас Сигизмунд точно знал, что там, в глубинах колодца, яростно беснуется кто-то огромный. Какая-то подземная безымянная сила, которую вызвали к жизни дед и его сподвижники.
Правильно говорили Вавила с Вамбой. В колодце кто-то таится. Вандалы — люди, близкие к природе. Они чуят.
Рычание становилось все тише и наконец заглохло. Страх не отпускал еще с полчаса. Но постепенно Сигизмунд расслабился. И тогда его вновь начало терзать неумолчное журчание воды.
Сидя на нарах, Сигизмунд обхватил голову руками, покачался из стороны в сторону, попробовал петь, но тут же отказался от этой затеи.
Потом почувствовал, что рядом кто-то есть.
* * *
Сигизмунд осторожно повернул голову и почти до крови прикусил губу, чтобы не заорать. На нарах, на расстоянии вытянутой руки от Сигизмунда, сидел Аспид.
Дед был облачен в полосатую пижаму и стоптанные тапки на босу ногу. На голове у него красовалась треуголка, сделанная из газеты. Скрестив на груди руки и зажав в зубах длинную «герцоговину», дед невозмутимо попыхивал папиросой. На Сигизмунда он не обращал ни малейшего внимания.
Некоторое время Сигизмунд опасался предпринимать какие-либо действия. Потом понял, что дед то ли не замечает его, то ли делает вид, будто не замечает, то ли вообще является иллюзией.
Осмелев, Сигизмунд начал разглядывать Аспида.
Протянул руку. Коснулся плеча Аспида. На ощупь дед был вполне живой и теплый, однако на прикосновение внука не отреагировал. Просто спустя мгновение почесал плечо.
Точно, не замечает!
Сигизмундом овладела безумная радость. Анахрон наверняка подает ему знак! Ключ, которым можно открыть камеру! Возможно, тайна зашифрована где-то здесь, она кроется в обличии деда… Сигизмунд впился в Аспида взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62