Назовите меня Ефраимом, ибо меня остановили
У Брода Господня, я не мог произнести
Нужный свистящий звук, чтобы пересечь реку.
Пусть я не могу выговорить "шиболет".
Но я могу сказать "дерьмовая вшивота"!
Хьюга Уэллс-Эрб Хайнстербери бьет репортера из "Тайма" по яйцам. Он
вскидывает руки, и съемочная камера, формой и размерами с футбольный мяч,
вылетает из его рук и падает на голову молодому человеку. Молодой человек
- Людвиг Ютерп Мальцарт, Юный Редис. В нем зреет ярость из-за того, что
была освистана его симфоническая поэма "Извержение Грядущего Ада", и удар
камеры - та недостающая искра, от которой все в нем взрывается неудержимо.
Он бьет кулаком в толстый живот главного музыкального критика.
Хьюга, а не репортер "Тайма" вопит от боли. Пальцы ее голой ступни
ударились о твердую пластиковую броню, которой журналист "Тайма",
получивший немало подобных пинков, прикрывает свои детородные органы.
Хьюга скачет по залу на одной ноге, схватившись руками за ушибленную
ступню. Она сбивает с ног девушку, и происходит цепная реакция. Мужчина
валится на репортера "Тайма", когда тот наклоняется, чтобы подобрать свою
камеру.
- А-а-ха! - вопит Хьюга и срывает шлем с журналиста "Тайма", она
вскакивает ему на спину и колотит его по голове той стороной камеры, где
объектив. Поскольку противоударная камера продолжает съемку, она передает
миллиардам зрителей очень занимательные, хотя и вызывающие головокружение
кадры. Кровь затемняет с одной стороны изображение, но не настолько, чтобы
зрители были полностью сбиты с толку. А потом они наблюдают новые
удивительные ракурсы, когда камера снова взлетает в воздух,
переворачиваясь несколько раз.
Болган сунул ей в спину электрошоковой дубинкой, от чего Хьюгу сильно
тряхнуло, и камера полетела с размаху ей за спину по высокой дуге.
Нынешний любовник Хьюги схватывается с болганом; они катаются по полу;
юнец с Западной окраины подбирает электрошоковую дубинку и начинает
развлекаться, тыкая ею во взрослых вокруг себя; потом парень из местной
банды выводит его из строя.
- Мятежи - опиум для народа, - ворчит начальник полиции. Он поднимает
по тревоге все подразделения и связывается с начальником полиции Западной
окраины, у которого, однако, хватает своих неприятностей.
Руник бьет себя в грудь и завывает:
Господи, я существую! И не говори мне,
Как ты сказал Крейну, что это не налагает
На тебя никаких обязательств по отношению ко мне.
Я - человек, я один в своем роде.
Я выбросил Хлеб из окна,
Я написал в Вино, я вытащил затычку
В трюме Ковчега, срубил Дерево
На дрова, и если бы был Святой
Дух, я бы освистал его.
Но я знаю, что все это не стоит
Выеденного яйца,
И ничто - это только ничто.
И "есть" - это есть "есть", а "не есть" не есть "есть не".
И роза есть роза, есть роза одна,
И мы есть здесь, и здесь нас не будет,
И это все, что мы можем знать!
Рускинсон видит, что Чиб направляется к нему, кудахчет курицей и
пытается скрыться. Чиб хватает одно из полотен "Догм Дога" и молотит им
Рускинсона по голове. Лускус машет протестующе руками, он в ужасе, но не
из-за страданий Рускинсона, а потому, что может пострадать картина. Чиб
поворачивается и таранит Лускуса в живот кромкой овальной рамы.
Земля кренится, как корабль, идущий ко дну,
Ее спина сейчас переломится под напором
Испражнений с небес и глубин,
Которые Бог в своей ужасной щедрости
Ниспослал, заслышав крик Ахаба:
"Дерьмо собачье! Собачье Дерьмо!"
Мне горько от мысли, что вот Человек
И вот его конец. Но постой!
На гребне потопа - трехмачтовик
Очертаний старинных. Летучий Голландец!
И снова Ахаб оседлал корабельную палубу.
Смейтесь, богини Судьбы, издевайтесь, вы, Норны!
Ибо я есть Ахаб, я есмь человек,
И хотя я не могу пробить дыру
В стене Того, Что Кажется,
Чтобы набрать пригоршню Того, Что Есть,
Все же я буду настойчиво бить.
И я, и мой экипаж, мы не сдадимся, хотя
Шпангоуты разлетаются в щепки
Под нашими ногами, и мы тонем,
Становясь частицей общей
Кучи испражнений.
И на мгновенье, которое обожжет навсегда
Око Господа, Ахаб застынет
Очертанием четким на фоне пылающего Ориона,
Со сжатым кулаком, с окровавленным фаллосом,
Как Зевс, демонстрирующий доказательство того,
Что он лишил мужского достоинства своего отца Крона.
И затем он, и его экипаж, и корабль
Ныряют и несутся, очертя голову,
За кромку мира.
И, судя по тому, что я слышу, они все еще
П_а_д_а_ю_т
Чиба встряхивает, он дергается в судороге от разряда электрошоковой
дубинки болгана. Приходя постепенно в себя, он слышит голос Старика, тот
доносится из приемопередатчика в его шляпе.
- Чиб, быстро возвращайся! Аксипитер вломился в дом и пытается
пролезть в дверь моей комнаты!
Чиб встает и с помощью кулаков пробивается к выходу. Когда он
добирается, запыхавшись, до своего дома, он обнаруживает, что дверь в
комнату Старика взломана. В коридоре стоят люди из Финансового управления
и техники-электронщики. Чиб влетает в комнату Старика. На ее середине
стоит Аксипитер, дрожащий и бледный. Камень в нервном ознобе. Он видит
Чиба и отступает, говоря:
- Я не виноват. Я был вынужден сломать дверь. Только так я мог
убедиться наверняка. Я не виноват, я не дотрагивался до него.
У Чиба сжимается, сдавливается горло. Он не может говорить. Он
опускается на колени и берет руку Старика. Старик слегка улыбается
посиневшими губами. Он скрылся от Аксипитера - раз и навсегда. В руке
зажата последняя страничка рукописи.

СКВОЗЬ БАЛАКЛАВЫ НЕНАВИСТИ
ОНИ ПРОКЛАДЫВАЮТ ДОРОГУ К БОГУ
"Большую часть жизни я сталкивался с очень немногими людьми, кто
воистину верит; преобладающее число остальных - те, кто поистине
безразличен. Но в воздухе витает новый дух. Очень многие юноши и девушки
возродили в себе не любовь к Богу, а яростную неприязнь к Нему. Это
волнует и укрепляет меня. Молодые люди, вроде моего внука и Руника,
выкрикивают богохульные слова и тем самым поклоняются Ему. Если б они не
верили, они бы никогда не думали о Нем. Теперь у меня есть хоть какая-то
уверенность в будущем".

К ЛЕТУ ЧЕРЕЗ ЛЕТУ
Одетые в черное Чиб и его мать спускаются к станции подземки на
горизонт Тринадцать-Б. Здесь просторно, стены светятся; и за проезд в
подземке не надо платить. Чиб сообщает фидеобилитеру, куда им нужно ехать.
За панелью - протеиновый компьютер размером не больше человеческого мозга,
он делает расчеты. Закодированный билет выскальзывает из щели. Чиб берет
билет, и они идут в депо - огромную полусферу, где Чиб вставляет билет в
автомат, который выдает другой билет и механическим голосом дублирует
информацию на билете на всемирном и местном английском - на тот случай,
если они не умеют читать.
Гондолы влетают стремительно в депо, снижают скорость и
останавливаются. Не имеющие колес, они плывут в гравитационном поле,
которое саморегулируется по мере продвижения аппарата. Панели депо мягко
откатываются, пропуская гондолу к платформе. Выдвигается переходная клеть,
ее дверь открывается автоматически. Пассажиры переходят в гондолу. Они
усаживаются и ждут, пока сетчатая оболочка, обеспечивающая безопасность,
не сомкнется над ними. Из пазов в днище поднимаются и соединяются
прозрачные пластиковые дуги, образуя купол.
Гондолы автоматически синхронизируются, ими управляют протеиновые
компьютеры, спаренные для большей безопасности; машины ждут, когда путь
будет свободен. Получив сигнал на отправление, гондолы выезжают медленно
из депо в туннель. Они замирают, еще раз получая подтверждение, троекратно
проверенное до тысячных секунды. Затем они быстро въезжают в туннель.
Свист! Мелькают окна! Другие гондолы проносятся мимо. Туннель
светится желто, как будто наполненный наэлектризованным газом. Гондола
стремительно набирает скорость. Несколько других гондол еще идут
параллельно, но потом вагончик Чиба разгоняется так, что никто не может
догнать его. Круглая корма гондолы, идущей впереди, поблескивает убегающей
мишенью, которую удастся поразить, только когда она сбавит ход перед
"швартовкой" в конечном пункте. В туннеле не так уж много гондол. Несмотря
на стомиллионное население, на северо-южной линии мало движения.
Большинство лосанджельцев, обеспеченные всем необходимым, не покидают
границ своего насеста. На восточно-западных линиях движение интенсивнее,
поскольку определенный процент горожан предпочитает общественные пляжи на
океанском побережье городским плавательным бассейнам.
Аппарат несется на гравитационной подушке в южном направлении. Через
несколько минут туннель начинает уходить вниз, и внезапно его наклон
достигает сорока пяти градусов. Один за другим мелькают горизонты.
Сквозь прозрачные стены Чиб видит, как проносятся мимо дома и жители
других городов. Восьмой горизонт, Длинный пляж - интересное местечко. Дома
здесь похожи на две салатницы из граненого кварца, одна внизу, другая,
перевернутая, сверху, и дом установлен на колонну с резными фигурами, а
скат для входа и выхода служит арочным конфорсом.
На горизонте Три-А туннель выпрямляется. Теперь гондола несется мимо
учреждений, при виде которых Мама закрывает глаза. Чиб сжимает руку
матери, он думает о братьях, двоюродном и сводном, которые где-то там за
желтоватой пластмассой. На этом горизонте содержится пятнадцать процентов
населения - умственно отсталые, неизлечимые душевнобольные, уродцы,
физически дефективные, старики-маразматики. Они сбиваются кучей, они
прижимаются к стенке туннеля пустыми или искаженными лицами, разглядывая
красивые вагончики, которые пролетают мимо.
"Гуманная" медицина сохраняет жизнь младенцам, которые - по велению
Природы - должны были умереть. Уже с двадцатого столетия человеческих
особей с дефективными генами спасали от смерти. Этим объясняется
устойчивое распространение данных генов. Трагедия в том, что сейчас ученые
могут находить и исправлять дефективные гены в женской и мужской
яйцеклетках. Теоретически можно было бы осчастливить каждое человеческое
существо абсолютно здоровым телом и физически совершенным мозгом. Но
трудность в том, что у нас никогда не хватило бы врачей и больниц на всех
новорожденных. И это несмотря на все прогрессирующее падение рождаемости.
Медицинская наука продлевает людям жизнь настолько, что они впадают в
маразм. Отсюда все большее число слюнявых, выживших из ума
стариков-развалин вокруг. И так же убыстряется пополнение рядов в армии
умственно отсталых. Существуют методы лечения и лекарства, чтобы привести
всех в норму, но опять - нехватка врачей и оборудования. Когда-нибудь их,
быть может, хватит, но это никак не спасает положения с сегодняшними
несчастливцами.
Что нам делать? Древние греки оставляли дефективных младенцев умирать
в открытом поле. Эскимосы сажали своих стариков на льдину и отправляли в
море. Не следует ли нам усыплять младенцев с отклонениями и выживших из
ума стариков? Иногда мне кажется, что это будет гуманное решение. Но я не
имею права просить кого-то другого пустить газ, потому что я не стану
делать этого сам.
Я бы поставил к стенке того, кто первый потянется к газовому
вентилю".
(Из "Частных высказываний" Старика).
Перекрестки в туннелях встречаются редко; и сейчас гондола
приближается к одному из них. Ее пассажиры видят, как широко разевается
пасть туннеля справа. Скорый поезд мчит им навстречу, он растет на глазах.
Не избежать столкновения. Они знают, что этого не произойдет, но невольно
впиваются пальцами в сетку окна, стискивают зубы, подтягивают под себя
ноги. Мама вскрикивает негромко. Экспресс проносится над ними и исчезает,
воздух полощется воплем, как душа на пути в преисподнюю.
Туннель снова ныряет и в конце спуска выносит их на Первый горизонт.
Им видна земля внизу и массивные колонны с автоматической регулировкой, на
них опирается мегаполис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14