..
-- Человеку следует стать перелетной птицей, -- подумав,
добавил он, и на лице его появилось удивленное выражение.
-- Да, но это повлечет за собой катастрофу! -- воскликнул
барсук. -- Японская рабочая сила... Торговля будет подорвана!
-- Плевать! Все люди обладают одним и тем же телесным
устройством и испытывают одинаковую потребность в пище. Если
кули способен пустить тебя по миру тем, что ухитряется прожить
в Японии, довольствуясь одной миской риса в день, то самое
лучшее для тебя -- отправиться в Японию и купить эту миску. Тем
самым ты пустишь по миру кули, который, как я полагаю, будет к
этому времени разъезжать в твоем роллс-ройсе по Лондону.
-- Но ведь цивилизации будет нанесен смертельный удар!
Снижение уровня жизни...
-- Вздор! Уровень жизни кули только повысится. Если в
честном соревновании выяснится, что он не хуже, а то и лучше
тебя, -- ну, так дай ему Бог удачи. Именно он нам и нужен. Что
до цивилизации -- сам посмотри, чего она стоит.
-- Это приведет к революции в экономике!
-- А ты предпочел бы череду Армагеддонов? Ничего по-
настоящему ценного, о мой барсук, этот мир пока еще не получал
задаром.
-- А похоже, -- вдруг согласился барсук, -- мысль,
действительно, стоящая.
-- Наконец-то ты понял. Оставь человека при его пустяковой
трагедии, раз уж она ему так по душе, и обрати свои взоры к
двумстам пятидесяти тысячам прочих животных. Они, за
несколькими незначительными исключениями, обладают хотя бы
политическим здравомыслием. Выбор-то ведь самый простой:
муравей или гусь, -- и все, что следует сделать нашему Королю,
когда он вернется к людям, это втолковать им, что иного выбора
нет.
Барсук, завзятый противник всех и всяческих преувеличений,
напористо возразил.
-- Прости, -- сказал он, -- но утверждать, что человеку
остается выбирать только между муравьем и гусем, значит
смешивать понятия. Во-первых, человек ни в того ни в другого
превратиться не может, а во-вторых, муравьи, как нам известно,
отнюдь не считают свою долю несчастной.
Мерлин мгновенно отразил аргумент противника.
-- Ничего похожего я и не утверждал. Не придирайся к
словам. Реально всякому виду предоставляется лишь две
возможности: либо следовать собственному эволюционному пути,
либо исчезнуть. Муравьи сделали выбор между муравьиным
существованием и вымиранием, так же как гуси -- между гибелью и
жизнью, свойственной гусям. Дело же не в том, что муравьи
заблуждаются, а гуси нет. Муравьизм хорош для муравьев, гусизм
-- для гусей. Точно так же и человеку предстоит выбирать между
человечностью и вымиранием. А человечность в значительной мере
определяется разумностью решения той самой проблемы силы, на
которую мы пытались взглянуть глазами иных существ. Вот что
Королю следует попытаться довести до сознания людей.
Архимед кашлянул и спросил:
-- Извини, пожалуйста, хозяин, но если с прозорливостью у
тебя сегодня все в порядке, не мог бы ты сказать, удастся это
Королю или нет?
Мерлин поскреб в затылке и протер очки.
-- В конечном итоге -- удастся, -- сказал он после долгой
паузы. -- В этом я уверен. Иначе вся раса сгинет подобно
американским вяхирям, каковые, должен добавить, численностью
весьма и весьма превосходили человека, и однако же вымерли в
конце девятнадцатого столетия за какую-то дюжину лет. Но
произойдет ли это в его время или позднее, -- для меня дело
темное. Главная трудность, когда живешь назад, а думаешь
вперед, состоит в том, что начинаешь путаться в настоящем. Это
еще одна причина, по которой многие из нас предпочитают
ударяться в абстракции.
Престарелый джентльмен сложил ладони на животе, вытянул к
огню ноги и, обуреваемый мыслями о нелегкости своего положения
во времени, принялся цитировать одного из своих любимейших
авторов:
-- "Я смотрел, -- цитировал он, -- как разыгрывается у меня
на глазах история смертных, принадлежавших к самым различным
народам... королевы и короли, императоры и республиканцы,
патриции и плебеи проносились передо мной в обратном порядке...
Время хлынуло вспять, разворачивая потрясающие картины. Великие
люди гибли, не успев завоевать себе славы. Королей свергали
некоронованными. Нерон и Борджиа, Кромвель, Асквит и иезуиты
вкушали вечное бесчестье и лишь затем принимались его
зарабатывать. Моя родная страна растаяла в Британии варваров,
Византия -- в Риме, Венеция -- в Аквилее венетов, Эллада -- в
неисчислимых блуждающих племенах. Падали и лишь затем
наносились удары."
Тишину, наступившую вслед за воссозданием этой впечатляющей
картины, нарушил козел, вернувшийся к прежней теме.
-- Что ты там ни говори, -- сказал козел, -- а вид у него
несчастный.
В первый раз после возвращения Короля звери пригляделись к
нему и в комнате повисло молчание.
17
Король, так и сидевший с пером в руках, смотрел на зверей.
Перо он держал, сам того не сознавая, -- то был последний
оставшийся у него кусочек прекрасного. Он защищался им от
зверей, словно оружием, способным удержать их на расстоянии.
-- Никуда возвращаться я не намерен, -- сказал он. -- Вам
придется подыскать другого вола, чтобы тянуть вашу лямку. Зачем
вы меня вернули? Почему я должен умирать за людей, о которых вы
сами говорите с таким презрением? Ведь среди них меня ожидает
смерть. Люди глупы и свирепы, -- это слишком верно. Каких
только горестей не натерпелся я от них, кроме разве что смерти.
Неужели вы полагаете, что они прислушаются к слову мудрости,
что тупица поймет его и отбросит оружие? Нет, он убьет меня за
это слово, -- убьет, как муравьи убили бы альбиноса.
-- И Мерлин, -- воскликнул он, -- я боюсь смерти, потому
что пожить мне так и не удалось! У меня не было собственной
жизни, не было времени, чтобы проникнуться красотой. Я
только-только начал ее замечать. Ты показал мне красоту и тут
же отнял ее у меня. Ты переставляешь меня, будто шахматную
фигуру. Имеешь ли ты право хватать мою душу и лепить из нее то,
что тебе требуется, лишая мой разум собственного разумения?
-- Да, звери, я вас подвел, я знаю. Я не оправдал вашего
доверия. Но я не могу снова влезать в ярмо, слишком долго вы
заставляли меня тянкть его. Ради чего я должен был оставить
Ле-лек? Я никогда не был умен, я был только терпелив, но и
терпению приходит конец. Никто не в состоянии протерпеть всю
свою жизнь.
Они не смели ему отвечать, просто не находили слов.
Ощущение вины и растраченной впустую любви наполняло Артура
страданием, от которого ему приходилось защищаться гневом.
-- Да, вы умны. Вам известны длинные слова, вы умеете
жонглировать ими. Если фраза кажется вам удачной, вы
усмехаетесь и произносите ее. Но хихикаете-то вы над
человеческими душами, и это мою душу, единственную, какая у
меня есть, вы снабдили биркой и внесли в каталог. И у Ле-лек
тоже была душа. Кто обратил вас в богов, распоряжающихся чужими
судьбами, кто поставил вас выше наших сердец, так что вы
пытаетесь руководить их движениями? Хватит, я больше не стану
делать для вас грязной работы и ваши грязные планы мне больше
не интересны, я уйду с гусиным народом в какое-нибудь тихое
место, где мне дадут спокойно умереть.
Голос его задрожал, став голосом старого, жалкого горемыки,
он рывком откинулся в кресле и закрыл руками лицо.
В этот миг обнаружилось, что посреди комнаты стоит ежик.
Крепко стиснув лиловатые пальчики в кулаки, задрав в ожидании
вызова яростный носик, тяжело дыша, он встал -- маленький,
гневный, вульгарный, заеденный блохами, с торчащими между
иголок сухими листьями, -- один против всего комитета, и
комитет испугался.
-- А ну все отвалили, ясно? -- решительно заявил он. -- И
больше к нему не суйтесь. С этим парнем надо по-честному.
И ежик отважно шагнул, занимая позицию между комитетом и
своим героем, готовый сбить с ног первого, кто посмеет сунуться
вперед.
-- Ага, -- сакркастически произнес он. -- Трухлявая
компания балабонов, вот вы кто такие по-нашему. Тоже мне,
Пилаты собрались, -- человека они судят. Бу-бу-бу, бу-бу-бу.
Вот пускай только пальцем кто его тронет, я тому враз сверну
грязную шею.
Мерлин жалостно запротестовал:
-- Но никто и не хотел, чтобы он делал что-нибудь против
воли...
Ежик подошел к чародею, придвинул свой подергивающийся
носишко вплотную к его очкам, так что тот отшатнулся, и фыркнул
волшебнику прямо в лицо.
-- Ну да, -- сказал он. -- А никто никогда ничего и не
хочет. Только почему-то помнит все время, что чья сила, того и
воля.
После чего он возвратился к сокрушенному Королю,
остановившись с тактом и благородством на некотором расстоянии
от него, ибо помнил о блохах.
-- Ну их, хозяин, -- сказал он, -- засиделся ты тут. Пошли,
прогуляешься с маленьким ежиком, подышишь Божьим воздухом да
приложишь головушку к лону земному.
-- И забудь об этих пустомелях, -- прибавил он. -- Пусть
себе препираются до истерики, чума их возьми. А ты иди, подыши
воздухом с простым человеком, небом полюбуйся.
Артур протянул ежику руку и тот несмело подал ему свою,
отерев ее предварительно об иголки на спине.
-- Он ежик-то, может, и блохастый, -- скорбно пояснил он
при этом, -- да честный.
Они вместе направились к двери; на пороге еж, обернулся и
окинул взглядом покидаемое поле сражения.
-- Оривор, -- добродушно обронил он, с невыразимым
презрением оглядев комитет. -- Смотрите, не разрушьте до нашего
возвращения Божий мир. Другого-то вам не сделают.
И он язвительно поклонился потрясенному Мерлину:
-- Наше вам, Бог Отец.
И несчастному Архимеду, который сидел, отвернувшись,
вытянувшись и закрыв глаза:
-- Бог Сын.
И с мольбой взиравшему на него барсуку:
-- И Бог Пух Святой.
18
Ничего нет прекраснее весенней ночи в деревне, особенно
самых поздних ее часов, и самое лучшее, если ты в это время
один. В эти часы, когда слышишь снующих своими путями
обитателей дикой природы, коров, начинающих вдруг жевать в
аккурат перед тем, как на них натыкаешься, и тайную жизнь
листвы, и звуки, издаваемые травой, которую кто-то тянет и
дергает, и прилив крови в твоих собственных венах; когда видишь
в глубокой тьме очертания холмов и деревьев и звезды,
вращающиеся сами собой в своих на славу смазанных лунках; когда
лишь один огонек виднеется в дальнем домишке, обозначая чью-то
болезнь или раннее пробуждение для какой-то таинственной
поездки; когда тяжело ухают подковы лошадей и поскрипывает
следом телега, везущая на неведомый рынок спящих среди кулей
мужчин; когда собаки звякают цепями на фермах, и тявкает и
затихает лиса, и умолкают совы; -- как чудесно в эти часы
ощущать себя живым и сознающим все вокруг, пока все остальные
люди, вытянувшись в постелях, лежат по домам, бессознательные,
отдавшие себя на милость полуночного разума.
Ветер стих. Запорошившие безмятежное небо звезды
расширялись и съеживались, образуя картину, которая звенела бы,
если б могла звучать. Огромный скалистый холм, на который
взбирались двое, величественный, хоть и грязный, громоздился на
фоне неба, словно заострившийся горизонт.
Ежик с трудом перебирался с кочки на кочку, всхрюкивая,
валился в тинистые лужицы, пыхтел, карабкаясь на крохотные
обрывы. В самых трудных местах утомленный Король подавал ему
руку, поднимая его туда, где почва была потверже, подсаживал,
каждый раз замечая, как трогательно и беззащитно выглядят сзади
его голые ножки.
-- Благодарствуйте, -- повторял ежик. -- Премного вам
обязаны, будьте уверены.
Когда они добрались до вершины, ежик, отдуваясь, опустился
на землю, и Король сел рядом с ним, чтобы полюбоваться
открывшимся видом.
Всходила поздняя луна, и перед ним медленно возникала
Англия -- его королевство, Страна Волшебства. Распростертая у
его ног, она тянулась к далекому северу, немного кренясь к
воображаемым Гебридам. Это была его родная земля. Луна, от
которой древесные тени казались значительнее, чем сами деревья,
ртутью наливала молчаливые реки, разглаживала игрушечные
пастбища, подергивая все вокруг легким маревом. Но Король
чувствовал, что узнал бы свою страну и без света. Он знал, где
должен быть Северн, где Даунс, где Скалистый край, -- незримые,
но неотъемлемые от его дома. Вон на том поле должна пастись
белая лошадь, а там -- сушиться на изгороди стиранное белье.
Только так это и могло быть.
Внезапно он ощутил острую и печальную красоту
существования, просто существования, вне любых представлений о
правом и неправом, он ощутил, что сам по себе факт
существования в мире и есть конечная истина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18