Поэтому я поблагодарила Летмана и разрешила сопровождать меня из комнаты. Не знаю, последовала ли за нами Халида, не смотрела в ту сторону.
Я была права. Мы вышли в коридор под озером из двери, которая раньше была заперта. Рядом с ней все так же стояла куча пустых жестянок. Летман повел меня вверх по лестнице к комнате бабушки Ха. Когда мы подошли к тяжелому занавесу, он отвел его в сторону и открыл кровать, и я не смогла скрыть удивления.
– Не притворяйтесь, что не знали дороги, – сказал он кисло.
– Ничего я и не притворяюсь, – сказала я чистую правду. Меня удивил свет. Было не раннее утро, как я ожидала, а сияющий день. Шесть часов. И, должно быть, тот же самый день, когда я отправилась в Дамаск, или мои часы уже остановились бы. От пентотала я вырубилась всего на два часа.
Летман осторожно шагнул на возвышенную часть комнаты и провел меня за собой. Я добавила:
– Просто удивлена, что все еще день. Такое ощущение, что уже месяц прошел, как я была на свежем воздухе и в приятной компании. Скажите одну вещь, мистер Летман, как меня сюда доставили? Не могли же нести меня на руках от деревни у всех на виду.
– Машина не заезжала ни в Бейрут, ни в Сальк. Есть дорога через горы до начала долины. От машины вас пришлось нести всего несколько километров.
– По тропинке за дворцом? Вот, значит, почему я вся как избитая. И как меня несли, на муле? – Как ни абсурдно, в этот момент я злилась больше, чем в любой, предшествующий этому момент. И еще мне стало стыдно. Унизительно представлять, как эти люди обращались с моим бессознательным и беспомощным телом. Пока эта мысль заставляла меня хотеть убежать и спрятаться, но, может быть, позже злость поможет.
Летман сказал:
– Ванная там.
Это была следующая дверь в сад принца. Я побежала в лабиринт комнат, как заяц в нору. Здесь все было грандиознее, чем в серале. Стены из алебастра. Свет во всех комнатах проходил в застекленные окна на потолке, падал медовыми, нефритовыми и лазурными бликами на розоватый пол. Приглушенный солнечный свет блуждал между персиковыми колоннами, как в раковине, а шепот воды в мраморных бассейнах отдавался эхом, как море в пещере.
Прохладное прикосновение воды, свет, ослепляющий блеск маленького сада немедленно уничтожили все остатки клаустрофобии, порожденной кошмарным местом моего заточения. Я прошла через несколько комнат к центру прохладного каменного лабиринта. Здесь вода плескалась и сверкала в почерневшей, когда-то серебряной раковине, каменный фавн наклонился над ней с чашей из тонкого, как фарфор, алебастра. Я отобрала ее у него, наполнила водой и попила, сняла все, кроме трусов и лифчика, и яростно обмылась холодной водой. Вытиралась я комбинацией. Медовый и аметистовый солнечный свет впитывался в кожу, как масло, разглаживал ее, убирал всю напряженность. Я встряхнули и надела платье, привела в порядок лицо и волосы и, в последнюю очередь, вытерла ноги и надела босоножки. Промокшую комбинацию я бросила в угол, выпила еще глоток воды, помыла для фавна чашку и отправилась к Летману.
Он сидел на краю сухого фонтана. Я видела этот сад только один раз, причем ночью, а сейчас получила только мимолетное впечатление лабиринта желтых роз и мальвы над сломанными колонами. Летман встал на ноги и начал говорить, но я его грубо перебила:
– Не стоит думать, что удастся опять засунуть меня в ту гнусную маленькую комнату. Если этот доктор Графтон желает меня видеть, то может это сделать и здесь. Более того, имеет возможность появиться сейчас, при дневном свете. Больше нет необходимости притворяться, что ему нравится не спать полночи, так что разрешается снять тюрбан и ночнушку. – Я промаршировала мимо него в спальню бабушки Ха и бросила через плечо: – И если хотите, чтобы я что-нибудь съела, можете велеть девушке принести это сюда.
Он заколебался, и мне показалось, что собирается настаивать, но он просто сказал:
– Но поймите, что эта часть дворца все равно заперта. Если попытаетесь сбежать, то все равно недалеко, а даже если спрячетесь, собаки вас найдут.
Я засмеялась:
– И разорвут меня на части? Ой как страшно.
Я отправилась к красному лаковому креслу и уселась на него в самой великолепной и роскошной манере, которую смогла придумать. Летман, которому я явно очень не нравилась, взошел на помост и потянул за кисть звонка.
Знакомый звон полетел сквозь тишину, рикошетом отлетая от стен, скоро раздался знакомый лай гончих. Этот шум успокаивал, «гончие Гавриила» на моей стороне, собаки бабушки Ха, знающие мой голос и шаги кузена. И молнией мелькнула мысль – им явно не нравится «доктор», так же, как и Самсону, поэтому их и держат запертыми и выпускают только ночью, чтобы удерживать любопытную мисс Мэнсел в разумных границах.
Прежде, чем замерло эхо звонка, занавес отлетел в сторону, появился Генри Графтон, как джинн из бутылки, и яростно произнес:
– Какая чертовщина случилась с этой девушкой? Дверь нараспашку, а если она доберется до главных ворот, этот идиот, вероятно, уже забыл все распоряжения и торжественно ее выпустит.
– Все в порядке, – сказал Летман, – она здесь.
Доктор Графтон резко остановился, будто налетел на канат, и развернулся в сторону моего кресла с высокой спинкой. Какой-то жуткий момент мне казалось, что он сейчас налетит и схватит меня, но он с заметным усилием взял себя в руки и вместо этого уставился оценивающим взглядом, который мне ни капли не понравился.
– Что происходит? – спросил он у Летмана, не сводя с меня глаз.
– Она попросилась в ванную.
– Хм.
Элементарное естественное желание привело Графтона в такую же растерянность, как и Летмана. Он растерянно стоял на краю помоста, а я сидела, выпрямив спину, пыталась выглядеть на несколько градусов холоднее кубика льда и готовилась биться за каждый шаг, когда меня потащат обратно в темницу.
– Звонили? – спросила Халида со стороны сада. То есть это я думаю, что она так сказала, говорила она на арабском. На руке кольцо бабушки Ха.
Она смотрела на Графтона, но ответила я, и по-английски:
– Да, звонили. В общем-то не вам, но раз уж появились, прекрасно, можете принести сюда для меня поднос. Не хочу супа, спасибо, но съем хлеб и сыр, и не буду возражать против чашки кофе, пока я с ним беседую.
Она что-то рявкнула в мою сторону безо всякого притворства и, как бешеная, повернулась к мужчинам.
– Вы не собираетесь оставлять ее здесь? Почему опять не засовываете ее в комнату и не запираете? Почему разрешаете ей здесь так сидеть и командовать? Кто, она думает, она такая? Она никто, говорю, никто, в очень скоро это поймет! Когда мы до нее доберемся…
– Послушай. Халида… – забормотал Летман, но она не обратила на него внимания, проигнорировала его, обращалась теперь исключительно к Графтону.
– Вы тоже ее боитесь? Почему? Не осмеливаетесь оставлять ее здесь? Так дайте ей еще наркотика и отвезите в другое место. Или можно ее связать. Я это сама могу сделать!
– Держите себя в рамках, – сказала я утомленно. – Забудьте про поднос, я могу обойтись, только перестаньте визжать, а то я чувствую себя как на сцене оперного театра. И кофе я все-таки хочу. Но подогрейте его, пожалуйста, прежде чем принести. Не люблю теплый кофе.
Посмотрела, как горящим маслом облила, и я с удовольствием чувствовала, что заслуженно. Она бросилась к Графтону, нечленораздельно кипя, как чайник, но он быстро ее успокоил.
– Заткнись и делай, что сказали. Джон, ради бога, вбей в нее хоть немного соображения ненадолго. – Он добавил что-то по-арабски, обращаясь к Халиде уже не так резко, она что-то отвечала и, наконец, утихла. Через какое-то время она удалилась, скуля.
Летман вздохнул, наполовину с облегчением, наполовину от истощения.
– Извините за сцену. Она уже несколько дней шипит, как змея, успокоится, когда время придет. – Он потер лицо, поморгал, потер опять. – Отвести девушку Мэнсел обратно?
– Не сейчас. Можете идти. Поговорю с ней здесь. А потом… – Он перешел на арабский, Летман кивнул и ответил молча совершенно жутким жестом, провел ребром ладони по горлу. Графтон засмеялся. – Если сможете. Хорошо, идите.
Летман вышел. Я попыталась удержать инициативу, пусть в самой жалкой форме, поэтому немедленно заговорила. Голос звучал хрипло, нервно дрожал и был очень язвительным.
– Ну что же, приступайте, доктор Графтон. Вам многое придется объяснять, не так ли?
15. Могила в саду
So bury me by some sweet Garden-side.
E.Fitzgerald: The Rubaiyat of Omar Khayyam
Он ответил не сразу. Стоял и смотрел из-под спущенных век оценивающим, почти клиническим взглядом. Темные глаза блестели, как патока, по контрасту тяжелые веки выглядели очень толстыми и нагуталиненными. Кожа вокруг глаз была коричневатая, как на переспелых сливах.
– Ну? – рявкнула я.
Он улыбнулся:
– Вы боец, да? Восхищен. Приводите меня в такой восторг, что не выразишь словами. Садитесь и продолжим. – Он слез с помоста, пересек комнату и взял у стены стул. Аккуратный деловой костюм он поменял на темные брюки и русскую оливково-зеленую рубашку с высоким воротом. Это сделало цвет его лица болезненным и не скрывало мощного телосложения. Он выглядел очень сильным и толстошеим как бык. Моя грубость ничуть его не смутила. Он вел себя вполне цивилизованно, даже приятно, принес стул и сел напротив меня.
– Сигарету?
– Нет, спасибо.
– Это поможет привести в порядок нервы.
– Кто сказал, что они в этом нуждаются?
– Да бросьте, мисс Мэнсел, я думал, вы реалист.
– Надеюсь, что так и есть. Хорошо, вот у меня рука трясется. Приятно?
– Ни капельки. – Он дал мне прикурить и задул спичку. – Жаль, что пришлось так с вами обойтись. Поверьте, не желал вам вреда. Просто необходимо было привезти вас сюда и поговорить.
– Необходимо было?.. – Я вытаращила на него глаза. – Ни к чему, доктор Графтон. Вы могли поговорить со мной в машине. Или до того, как я покинула Дар Ибрагим, если все равно хотели прекратить маскироваться. – Я откинулась назад и стряхнула пепел. Жест добавил уверенности, началось расслабление. – Должна сказать, что вы понравились мне намного больше во вчерашнем миленьком костюмчике. Совершенно понятно, почему вы принимали гостей только в полночь. И вы, и комната смотритесь намного лучше в темноте.
Что касается комнаты, я сказала чистую правду. То, что при свете лампы казалось романтическими лохмотьями, днем выглядело элементарной грязью и неухоженностью. Захватанный и мерзкий полог кровати, стол завален использованными тарелками, чашками и блюдцами с окурками.
– Ну ладно, – сказала я все так же агрессивно, – сойдете и так. И начинайте, пожалуйста, с начала. Что случилось с бабушкой Харриет?
Графтон притворился откровенным и сделал красивый жест рукой.
– Можете быть уверены, что я горю желанием все вам рассказать. Признаю, что вы имеете все основания для подозрений и раздражения, но поверьте, эти основания относятся только к вам лично, что я немедленно и объясню. Что касается вашей бабушки, то беспокоиться абсолютно не о чем. Ока умерла очень мирно. Вы, конечно, знаете, что я был ее лечащим врачом, мы с Джоном находились с ней до последней минуты.
– Когда она умерла?
– Две недели назад.
– От чего?
– Мисс Мэнсел, ей было больше восьмидесяти.
– Не буду спорить, но должна быть причина. Какова причина? Сердце? Ее астма? Плохой уход?
Он слегка сжал губы, но ответил с тем же приятным, откровенным видом.
– Астма – фикция, мисс Мэнсел. Самым трудным при общения с вами был голос. Когда Джон сказал, насколько вы настойчивы, и мы поняли, что от вас, возможно, не удастся отвязаться, то состряпали историю, позволяющую говорить шепотом. И, как вы, должно быть, поняли, образ забывчивой и очень странной леди, который я вам преподнес, очень далек от истины. Ваша бабушка пребывала в здравом уме до самой смерти.
– В таком случае, какова причина?
– В первую очередь сердце. У нее был слабый сердечный приступ прошлой осенью и еще один в феврале, после того, как я сюда переехал. Кроме того, имелись сложности с пищеварением, периодически она плохо себя чувствовала, что увеличивало нагрузку. Один из желудочных приступов произошёл три недели назад, очень сильный, и сердце не выдержало. Это вся история в упрощенном изложении. Ей, повторяю, было больше восьмидесяти. Трудно было ожидать, что она справится.
Я немного помолчала, затянулась и поглазела на него. Потом резко спросила:
– Свидетельство о смерти? У вас оно есть?
– Да, я одно выписал для порядка. Можете посмотреть, если хотите.
– Не поверю ни одному слову. Вы скрыли ее смерть, вы, Джон Летман и девушка. Можно даже сказать, сделали очень многое, чтобы ее скрыть. Почему?
Графтон воздел руку к небу.
– Бог видит, я вас не обвиняю. В таких обстоятельствах я и сам бы ничему не поверил, но факты обстоят так, что я далеко не желал убрать с дороги вашу бабушку и сделал бы многое, да и действительно сделал многое, чтобы она осталась в живых. Не прошу верить утверждению, что она мне нравилась, но можете поверить, что смерть леди Харриет создала массу неудобств, поскольку произошла именно в этот момент, и может обойтись мне в состояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Я была права. Мы вышли в коридор под озером из двери, которая раньше была заперта. Рядом с ней все так же стояла куча пустых жестянок. Летман повел меня вверх по лестнице к комнате бабушки Ха. Когда мы подошли к тяжелому занавесу, он отвел его в сторону и открыл кровать, и я не смогла скрыть удивления.
– Не притворяйтесь, что не знали дороги, – сказал он кисло.
– Ничего я и не притворяюсь, – сказала я чистую правду. Меня удивил свет. Было не раннее утро, как я ожидала, а сияющий день. Шесть часов. И, должно быть, тот же самый день, когда я отправилась в Дамаск, или мои часы уже остановились бы. От пентотала я вырубилась всего на два часа.
Летман осторожно шагнул на возвышенную часть комнаты и провел меня за собой. Я добавила:
– Просто удивлена, что все еще день. Такое ощущение, что уже месяц прошел, как я была на свежем воздухе и в приятной компании. Скажите одну вещь, мистер Летман, как меня сюда доставили? Не могли же нести меня на руках от деревни у всех на виду.
– Машина не заезжала ни в Бейрут, ни в Сальк. Есть дорога через горы до начала долины. От машины вас пришлось нести всего несколько километров.
– По тропинке за дворцом? Вот, значит, почему я вся как избитая. И как меня несли, на муле? – Как ни абсурдно, в этот момент я злилась больше, чем в любой, предшествующий этому момент. И еще мне стало стыдно. Унизительно представлять, как эти люди обращались с моим бессознательным и беспомощным телом. Пока эта мысль заставляла меня хотеть убежать и спрятаться, но, может быть, позже злость поможет.
Летман сказал:
– Ванная там.
Это была следующая дверь в сад принца. Я побежала в лабиринт комнат, как заяц в нору. Здесь все было грандиознее, чем в серале. Стены из алебастра. Свет во всех комнатах проходил в застекленные окна на потолке, падал медовыми, нефритовыми и лазурными бликами на розоватый пол. Приглушенный солнечный свет блуждал между персиковыми колоннами, как в раковине, а шепот воды в мраморных бассейнах отдавался эхом, как море в пещере.
Прохладное прикосновение воды, свет, ослепляющий блеск маленького сада немедленно уничтожили все остатки клаустрофобии, порожденной кошмарным местом моего заточения. Я прошла через несколько комнат к центру прохладного каменного лабиринта. Здесь вода плескалась и сверкала в почерневшей, когда-то серебряной раковине, каменный фавн наклонился над ней с чашей из тонкого, как фарфор, алебастра. Я отобрала ее у него, наполнила водой и попила, сняла все, кроме трусов и лифчика, и яростно обмылась холодной водой. Вытиралась я комбинацией. Медовый и аметистовый солнечный свет впитывался в кожу, как масло, разглаживал ее, убирал всю напряженность. Я встряхнули и надела платье, привела в порядок лицо и волосы и, в последнюю очередь, вытерла ноги и надела босоножки. Промокшую комбинацию я бросила в угол, выпила еще глоток воды, помыла для фавна чашку и отправилась к Летману.
Он сидел на краю сухого фонтана. Я видела этот сад только один раз, причем ночью, а сейчас получила только мимолетное впечатление лабиринта желтых роз и мальвы над сломанными колонами. Летман встал на ноги и начал говорить, но я его грубо перебила:
– Не стоит думать, что удастся опять засунуть меня в ту гнусную маленькую комнату. Если этот доктор Графтон желает меня видеть, то может это сделать и здесь. Более того, имеет возможность появиться сейчас, при дневном свете. Больше нет необходимости притворяться, что ему нравится не спать полночи, так что разрешается снять тюрбан и ночнушку. – Я промаршировала мимо него в спальню бабушки Ха и бросила через плечо: – И если хотите, чтобы я что-нибудь съела, можете велеть девушке принести это сюда.
Он заколебался, и мне показалось, что собирается настаивать, но он просто сказал:
– Но поймите, что эта часть дворца все равно заперта. Если попытаетесь сбежать, то все равно недалеко, а даже если спрячетесь, собаки вас найдут.
Я засмеялась:
– И разорвут меня на части? Ой как страшно.
Я отправилась к красному лаковому креслу и уселась на него в самой великолепной и роскошной манере, которую смогла придумать. Летман, которому я явно очень не нравилась, взошел на помост и потянул за кисть звонка.
Знакомый звон полетел сквозь тишину, рикошетом отлетая от стен, скоро раздался знакомый лай гончих. Этот шум успокаивал, «гончие Гавриила» на моей стороне, собаки бабушки Ха, знающие мой голос и шаги кузена. И молнией мелькнула мысль – им явно не нравится «доктор», так же, как и Самсону, поэтому их и держат запертыми и выпускают только ночью, чтобы удерживать любопытную мисс Мэнсел в разумных границах.
Прежде, чем замерло эхо звонка, занавес отлетел в сторону, появился Генри Графтон, как джинн из бутылки, и яростно произнес:
– Какая чертовщина случилась с этой девушкой? Дверь нараспашку, а если она доберется до главных ворот, этот идиот, вероятно, уже забыл все распоряжения и торжественно ее выпустит.
– Все в порядке, – сказал Летман, – она здесь.
Доктор Графтон резко остановился, будто налетел на канат, и развернулся в сторону моего кресла с высокой спинкой. Какой-то жуткий момент мне казалось, что он сейчас налетит и схватит меня, но он с заметным усилием взял себя в руки и вместо этого уставился оценивающим взглядом, который мне ни капли не понравился.
– Что происходит? – спросил он у Летмана, не сводя с меня глаз.
– Она попросилась в ванную.
– Хм.
Элементарное естественное желание привело Графтона в такую же растерянность, как и Летмана. Он растерянно стоял на краю помоста, а я сидела, выпрямив спину, пыталась выглядеть на несколько градусов холоднее кубика льда и готовилась биться за каждый шаг, когда меня потащат обратно в темницу.
– Звонили? – спросила Халида со стороны сада. То есть это я думаю, что она так сказала, говорила она на арабском. На руке кольцо бабушки Ха.
Она смотрела на Графтона, но ответила я, и по-английски:
– Да, звонили. В общем-то не вам, но раз уж появились, прекрасно, можете принести сюда для меня поднос. Не хочу супа, спасибо, но съем хлеб и сыр, и не буду возражать против чашки кофе, пока я с ним беседую.
Она что-то рявкнула в мою сторону безо всякого притворства и, как бешеная, повернулась к мужчинам.
– Вы не собираетесь оставлять ее здесь? Почему опять не засовываете ее в комнату и не запираете? Почему разрешаете ей здесь так сидеть и командовать? Кто, она думает, она такая? Она никто, говорю, никто, в очень скоро это поймет! Когда мы до нее доберемся…
– Послушай. Халида… – забормотал Летман, но она не обратила на него внимания, проигнорировала его, обращалась теперь исключительно к Графтону.
– Вы тоже ее боитесь? Почему? Не осмеливаетесь оставлять ее здесь? Так дайте ей еще наркотика и отвезите в другое место. Или можно ее связать. Я это сама могу сделать!
– Держите себя в рамках, – сказала я утомленно. – Забудьте про поднос, я могу обойтись, только перестаньте визжать, а то я чувствую себя как на сцене оперного театра. И кофе я все-таки хочу. Но подогрейте его, пожалуйста, прежде чем принести. Не люблю теплый кофе.
Посмотрела, как горящим маслом облила, и я с удовольствием чувствовала, что заслуженно. Она бросилась к Графтону, нечленораздельно кипя, как чайник, но он быстро ее успокоил.
– Заткнись и делай, что сказали. Джон, ради бога, вбей в нее хоть немного соображения ненадолго. – Он добавил что-то по-арабски, обращаясь к Халиде уже не так резко, она что-то отвечала и, наконец, утихла. Через какое-то время она удалилась, скуля.
Летман вздохнул, наполовину с облегчением, наполовину от истощения.
– Извините за сцену. Она уже несколько дней шипит, как змея, успокоится, когда время придет. – Он потер лицо, поморгал, потер опять. – Отвести девушку Мэнсел обратно?
– Не сейчас. Можете идти. Поговорю с ней здесь. А потом… – Он перешел на арабский, Летман кивнул и ответил молча совершенно жутким жестом, провел ребром ладони по горлу. Графтон засмеялся. – Если сможете. Хорошо, идите.
Летман вышел. Я попыталась удержать инициативу, пусть в самой жалкой форме, поэтому немедленно заговорила. Голос звучал хрипло, нервно дрожал и был очень язвительным.
– Ну что же, приступайте, доктор Графтон. Вам многое придется объяснять, не так ли?
15. Могила в саду
So bury me by some sweet Garden-side.
E.Fitzgerald: The Rubaiyat of Omar Khayyam
Он ответил не сразу. Стоял и смотрел из-под спущенных век оценивающим, почти клиническим взглядом. Темные глаза блестели, как патока, по контрасту тяжелые веки выглядели очень толстыми и нагуталиненными. Кожа вокруг глаз была коричневатая, как на переспелых сливах.
– Ну? – рявкнула я.
Он улыбнулся:
– Вы боец, да? Восхищен. Приводите меня в такой восторг, что не выразишь словами. Садитесь и продолжим. – Он слез с помоста, пересек комнату и взял у стены стул. Аккуратный деловой костюм он поменял на темные брюки и русскую оливково-зеленую рубашку с высоким воротом. Это сделало цвет его лица болезненным и не скрывало мощного телосложения. Он выглядел очень сильным и толстошеим как бык. Моя грубость ничуть его не смутила. Он вел себя вполне цивилизованно, даже приятно, принес стул и сел напротив меня.
– Сигарету?
– Нет, спасибо.
– Это поможет привести в порядок нервы.
– Кто сказал, что они в этом нуждаются?
– Да бросьте, мисс Мэнсел, я думал, вы реалист.
– Надеюсь, что так и есть. Хорошо, вот у меня рука трясется. Приятно?
– Ни капельки. – Он дал мне прикурить и задул спичку. – Жаль, что пришлось так с вами обойтись. Поверьте, не желал вам вреда. Просто необходимо было привезти вас сюда и поговорить.
– Необходимо было?.. – Я вытаращила на него глаза. – Ни к чему, доктор Графтон. Вы могли поговорить со мной в машине. Или до того, как я покинула Дар Ибрагим, если все равно хотели прекратить маскироваться. – Я откинулась назад и стряхнула пепел. Жест добавил уверенности, началось расслабление. – Должна сказать, что вы понравились мне намного больше во вчерашнем миленьком костюмчике. Совершенно понятно, почему вы принимали гостей только в полночь. И вы, и комната смотритесь намного лучше в темноте.
Что касается комнаты, я сказала чистую правду. То, что при свете лампы казалось романтическими лохмотьями, днем выглядело элементарной грязью и неухоженностью. Захватанный и мерзкий полог кровати, стол завален использованными тарелками, чашками и блюдцами с окурками.
– Ну ладно, – сказала я все так же агрессивно, – сойдете и так. И начинайте, пожалуйста, с начала. Что случилось с бабушкой Харриет?
Графтон притворился откровенным и сделал красивый жест рукой.
– Можете быть уверены, что я горю желанием все вам рассказать. Признаю, что вы имеете все основания для подозрений и раздражения, но поверьте, эти основания относятся только к вам лично, что я немедленно и объясню. Что касается вашей бабушки, то беспокоиться абсолютно не о чем. Ока умерла очень мирно. Вы, конечно, знаете, что я был ее лечащим врачом, мы с Джоном находились с ней до последней минуты.
– Когда она умерла?
– Две недели назад.
– От чего?
– Мисс Мэнсел, ей было больше восьмидесяти.
– Не буду спорить, но должна быть причина. Какова причина? Сердце? Ее астма? Плохой уход?
Он слегка сжал губы, но ответил с тем же приятным, откровенным видом.
– Астма – фикция, мисс Мэнсел. Самым трудным при общения с вами был голос. Когда Джон сказал, насколько вы настойчивы, и мы поняли, что от вас, возможно, не удастся отвязаться, то состряпали историю, позволяющую говорить шепотом. И, как вы, должно быть, поняли, образ забывчивой и очень странной леди, который я вам преподнес, очень далек от истины. Ваша бабушка пребывала в здравом уме до самой смерти.
– В таком случае, какова причина?
– В первую очередь сердце. У нее был слабый сердечный приступ прошлой осенью и еще один в феврале, после того, как я сюда переехал. Кроме того, имелись сложности с пищеварением, периодически она плохо себя чувствовала, что увеличивало нагрузку. Один из желудочных приступов произошёл три недели назад, очень сильный, и сердце не выдержало. Это вся история в упрощенном изложении. Ей, повторяю, было больше восьмидесяти. Трудно было ожидать, что она справится.
Я немного помолчала, затянулась и поглазела на него. Потом резко спросила:
– Свидетельство о смерти? У вас оно есть?
– Да, я одно выписал для порядка. Можете посмотреть, если хотите.
– Не поверю ни одному слову. Вы скрыли ее смерть, вы, Джон Летман и девушка. Можно даже сказать, сделали очень многое, чтобы ее скрыть. Почему?
Графтон воздел руку к небу.
– Бог видит, я вас не обвиняю. В таких обстоятельствах я и сам бы ничему не поверил, но факты обстоят так, что я далеко не желал убрать с дороги вашу бабушку и сделал бы многое, да и действительно сделал многое, чтобы она осталась в живых. Не прошу верить утверждению, что она мне нравилась, но можете поверить, что смерть леди Харриет создала массу неудобств, поскольку произошла именно в этот момент, и может обойтись мне в состояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36