Вспышка настоящего, человеческого гнева прорвалась сквозь дипнавыки. Линдсей был потрясен – зато такой целостности он не чувствовал в себе уже многие годы.
– Вот из-за таких все и рухнуло, – сказала Нора. – Вы сломали нам, остальным, жизнь. Мы, дипломаты, должны быть наверху, управлять всем и установить мир. Но программу закрыли. Объявили, что мы ненадежны. Идеологически.
– Они хотят, чтобы все мы умерли, – сказал Линдсей. – Затем тебя и отправили сюда.
– Меня не отправляли. Я вызвалась добровольно. – Она затянула последний шнурок пончо. – Если мне удастся вернуться, меня встретят как героиню, с почестями. И это – мой единственный шанс пробиться к власти на Кольцах.
– Почему обязательно – там?
– Все остальное неинтересно.
– Деп-три погиб, – сообщил Линдсей. – Зачем ты убила его?
– По трем причинам. – Она даже не пыталась притворяться. – Это было легко выполнить. Вас стало меньше. И третье – он был сумасшедшим. Хуже любого из вас. Слишком непредсказуемым. Слишком опасным, чтобы оставаться в живых.
– Он был безвреден. – Глаза Линдсея наполнились слезами. – В отличие от нас с тобой.
– Будь у тебя мое самообладание, ты бы не плакал. Даже если бы тебе вырывали сердце.
– Оно уже вырвано. Как и твое.
– Абеляр… Он был пиратом.
– А остальные – нет?
– Думаешь, они о нас будут плакать?
– Нет. Они даже о своих не будут особенно плакать. Но вот отомстить они захотят. Как ты отнесешься к тому, если завтра исчезнет Иан? А месяца через два ты найдешь его кости в отстойнике какого-нибудь ферментатора? Или даже так, если уж у тебя настолько стальные нервы: как насчет тебя самой? Каков тебе покажется вкус власти, когда ты будешь блевать кровью за шлюзом?
– Все в твоих руках, – сказала она. – Я сказала правду, как мы и договаривались. Ну а как сдержать в узде вашу компанию – твое личное дело.
– Я в таком положении быть не желаю. Я думал, что мы достигли хоть какого-то взаимопонимания…
Она кивнула на истекающие смазкой обломки краба:
– Ты не спрашивал, позволения, когда напал. Увидел предмет, которого не можешь терпеть, – и уничтожил. И мы – точно так же.
– Я хочу поговорить с Клео.
– Это будет нарушением нашего с тобой договора, – оскорбление сказала она. – Ты должен все это делать через меня.
– Произошло убийство, Нора. Мне нужно видеть ее.
– Она – у себя в саду, – вздохнув, ответила Нора. – Тебе придется надеть скафандр.
– Мой на «Консенсусе».
– Тогда возьмешь один из Иановых. Идем.
Она повела его через освещенную красным пещеру, потом длинной выработанной штольней, в резиденцию Иана Мавридеса.
Пошивщик скафандров (он же – художник-график) бодрствовал и был занят делом. В свое время он не пожелал расставаться с защитным костюмом и носил его постоянно, словно стерильную среду для себя одного.
Иан был чем-то наподобие фокусной точки семьи Мавридесов. Именно на нем сосредоточились все семейные обиды и негодование. Паоло, конечно, проболтался, но Линдсей и без этого разобрался в ситуации.
Округлые стены пещеры Иана были украшены сложным орнаментом. Неделями расписывал он свою комнату рисунком из Г-образных линий. Чем дальше, тем мельче становились детали, тем тщательнее вписывались они в картину, тем причудливее становилось безумное, завораживающее сочетание цветов. Сложность узора была насквозь пропитана клаустрофобией. Казалось, крохотные линии шевелятся, слабо мерцая…
Заслышав шум, Иан резко обернулся. Рука его метнулась к нарукавному карману.
– Это мы, – сказала Нора.
Глаза Иана под прозрачным визором сверкали от ярости.
– А-а, – перевел он дух. – Чтоб вам сдохнуть…
– Это ты скажешь кому-нибудь другому, – отрезал Линдсей. – И вообще, чего это ты не спишь?
– Ну-ну. Чтобы ты вошел и расстегнул мне костюм! И заразил меня!
– Нам нужен скафандр, Иан, – сказала Нора. – Секретарь идет в сад.
– Да ну его в задницу! Скафандры мне еще пачкать… Взял бы да сшил себе, как деп-три.
– О скафандрах ты заботишься здорово, – сказал Линдсей, размышляя, действительно ли Иан убил третьего депутата. Наверно, они разыгрывали эту привилегию в кости. Он снял скафандр со стойки. – Если снимешь свой, я могу не надевать этот. Что скажешь? Боишься быть битым?
– Не испытывай судьбу, – Иан прижал кислородный баллон к ниппелю скафандра, – калека.
Клео жила в самой большей из оранжерей, отведенной под декоративные растения. Здесь все росло медленнее, чем в хозяйственных садах, подсвечиваемых ультрафиолетом и заполненных чистым углекислым газом. Ребристые стены продолговатого помещения напоминали раковины. Флюоресцентные трубки вдоль каждого из ребер ярко светились.
Влажная почва, приготовленная из пустой породы, удерживалась частыми пластиковыми сетками. Как и сами шейперы, растения тоже были перестроены для безбактериального существования. Здесь росли в основном цветы – розы, маргаритки, лютики величиной с кулак.
Постелью Клео служило нечто вроде крытой плетеной корзины, выращенной из искривленного бамбука. Она не спала, сидела за пяльцами.
Кожа ее была смуглее, нежели у других, – загорела под оранжерейными лампами. Одета она была в белую, без рукавов, блузу, стянутую над бедрами и мелко гофрированную от пояса. Ноги и руки ее были обнажены. На груди слева красовалась вышитая эмблема, означавшая ранг.
– Привет, дорогая, – сказала она.
– Клео. – Нора, подплыв к «корзине», легонько чмокнула ее в щеку. – Он настоял на…
Клео кивнула.
– Надеюсь, ты будешь краток, – обратилась она к Линдсею. – Мой сад – не для дикорастущих.
– Я хочу обсудить убийство третьего депутата.
Клео убрала под сетку, стягивающую волосы, выбившийся локон. Пропорции кисти, запястья и предплечья говорили, что она старше остальных, более раннего выпуска.
– Нонсенс, – заявила она. – Абсурдное предположение.
– Я знаю, Клео, что его убили вы. Может, даже – ты, лично. Так что можешь быть со мной откровенна.
– Ваш человек умер от несчастного случая. Доказательств противоположного – нет. А значит, мы ни в чем не виноваты.
– Я хочу спасти жизни всех нас, Клео. Избавь меня, пожалуйста, от этого скучного вранья. Если Нора говорит мне правду» отчего не сделать то же самое и тебе?
– Предметы ваших частных бесед с нашим дипломатом – не наше дело, господин секретарь. Семья Мавридесов не примет бездоказательных обвинений.
– Ах вот оно что! – Голос Линдсея слегка приглушил визор. – Убийство человека, не принадлежащего к вашему мирку, – не преступление? И вы желаете, чтобы я присоединился к обману? Чтобы я лгал ради вашего спасения?
– Мы – твой народ, – сказала Клео, глядя на него ясными карими глазами.
– Вы убили моего друга.
– Утверждение необоснованно, господин секретарь.
– Бесполезно… – С этими словами Линдсей нагнулся, ухватил лишенный колючек розовый куст и, вырвав его с корнем, встряхнул. Воздух вокруг наполнился шариками влажного грунта. Клео болезненно сморщилась. – Гляди! Не понимаешь?
– Я понимаю только то, что ты – варвар, – сказала Клео. – Ты уничтожил прекрасное, чтобы подчеркнуть аргумент, которого я заведомо не могу принять.
– Да уступи же ты наконец! – взмолился Линдсей. – Во имя милосердия!
– Это не в моих полномочиях.
Линдсей покинул оранжерею и, едва миновав шлюз, вылез из отсыревшего скафандра.
– Я тебя предупреждала, – сказала Нора.
– Она же самоубийца! Зачем? Почему вы ей подчиняетесь?
– Потому, что она нас любит.
ESAIRS XII
23.02.17
– Хорошо, я объясню тебе про секс, – сказала Нора. – Дай руку.
Линдсей подал левую. Нора, притянув ее к себе за запястье, глубоко забрала в рот его большой палец. Через несколько секунд она отпустила руку.
– Что ты чувствовал?
– Тепло, – сказал Линдсей. – Сырость. И некоторую не слишком приятную интимность.
– Точно так же и секс под супрессантами. В нашей Семье есть любовь, но эротики нет. Мы – солдаты.
– То есть вы химически кастрированы?
– Предрассудок. Ты никогда такого не ощущал. Но по этой причине предлагаемая тобой оргия даже не подлежит обсуждению.
– Карнавал – не оргия, – объяснил Линдсей. – Это такая церемония. Церемония общности и доверия. Она связывает группу. Это вроде как когда животные сбиваются в кучу.
– Ты слишком многого просишь. – А ты не понимаешь масштабов проблемы. Они же не тел ваших хотят! Они хотят вас убить. Они вас ненавидят – за эту самую вашу стерильность! Ты не знаешь, как я их уговаривал, упрашивал, убеждал… Понимаешь, тут применяются галлюциногены. На Карнавале мозг превращается в студень. Рук своих собственных не чувствуешь – не то что чьих-то там гениталий. Ты беспомощен наравне со всеми, вот в чем суть. Нет никаких игрищ, политики, чинов, обид… Самого себя – нет. А после Карнавала – словно бы наступает первый день Творения. Все улыбаются… – Линдсей, моргнув, отвел взгляд. – Все без обмана, Нора. Их вовсе не правительство объединяет, а сознание. Карнавал – это кровь, спинной мозг и пах.
– Этот метод – не для нас, Абеляр.
– Однако – если бы вы только могли присоединиться к нам! Один раз, всего на несколько часов! Мы избавились бы от напряженности, по-настоящему поверили бы друг другу! Нора, ведь секс – не ремесло. Это – живое, человеческое, едва ли не последнее, что у нас осталось! Да какого хрена! Что вы, в конце концов, потеряете?
– Это может оказаться ловушкой. Вы можете подавить наше сознание наркотиками и убить нас. Риск.
– Пусть риск! Его можно свести к минимуму. – Он взглянул ей в глаза. – Я говорю с тобой об этом на основе достигнутого нами доверия. Мы можем попробовать.
– Мне это не нравится, – сказала Нора. – Я не люблю секс. Особенно с дикорастущими.
– Речь идет о всей вашей генолинии, – напомнил Линдсей.
Он извлек из-за лацкана упрятанный туда заряженный шприц и насадил на него иглу:
– Я готов.
Искоса взглянув на него, она достала свой шприц.
– Тебе может не понравиться, Абеляр.
– А что это?
– Супрессант. С фенилксантином, для поднятия ай-кью. Ты поймешь, что мы чувствуем.
– А у меня – неполная Карнавальная смесь, – сказал Линдсей. – Только половинная доза афродизиаков плюс мышечный релаксант. Сдается мне, ты в этом нуждаешься – с тех пор, как я сломал твоего краба. Дерганой стала.
– Похоже, ты лучше меня знаешь, что мне нужно.
– А ты – что мне. – Линдсей закатал рукав своей блузы. – Вот так, Нора. Сейчас ты можешь убить меня, а после сослаться на аллергическую реакцию, стресс – что угодно. – Он окинул взглядом свои аляповатые татуировки. – Но лучше не стоит.
– Ты ведешь съемку? – с подозрением спросила Нора.
– Я не терплю камер у себя в комнате.
Он достал из стиренового шкафчика два эластичных жгута и один подал ей.
Своим жгутом он туго перетянул бицепс. Она сделала то же. С закатанными рукавами, они терпеливо ждали, пока не набухнут вены. То был самый интимный их миг, и мысли об этом не давали покоя.
Она мягко вонзила иглу в сгиб его локтя и нашла вену – прозрачная жидкость в шприце слегка зарозовела. Он сделал ей то же самое. Глядя друг другу в глаза, они надавили поршни.
Через несколько секунд Линдсей выдернул иглу и приложил к месту укола кружок стерильного пластика, а другой такой же налепил на свою руку. Они распустили жгуты.
– Кажется, оба живы, – сказала она.
– Хорошая примета, – согласился Линдсей. – Пока все идет нормально.
– О… – Она прикрыла глаза. – Действует. О, Абеляр…
– Что ты чувствуешь?
Он стиснул ее плечо. Кости и мышцы, подобно воску, таяли у него под рукой. Губы ее приоткрылись, глаза потемнели, дыхание стало неровным.
– Словно плавлюсь…
Тут и на Линдсея подействовал его фенилксантин. Он почувствовал себя властелином.
– Да, – сказал он. – Зачем тебе вредить мне? Мы ведь с тобой из одной породы.
Линдсей распустил шнуровку и снял с нее блузу, потом, вывернув наизнанку, стащил брюки. Она осталась в одних сандалиях. Одежда парила в воздухе, медленно вращаясь. Глаза ее засверкали. Он привлек Нору к себе.
– Помоги вдохнуть, – слабо шепнула она; релаксант подействовал на легкие.
Взявшись за подбородок, Линдсей раскрыл ее рот и прижал губы Норы к своим, нежно вдувая воздух и ощущая грудью, как расширяются ее ребра. Голова Норы безвольно запрокинулась, шейные мышцы сделались мягче воска. Обвив ее ноги своими, он продолжал дышать за нее.
Непослушные, вялые руки обхватили его шею. На долю дюйма отведя губы от его рта, она проговорила:
– Попробуй…
Он попытался в нее войти. Несмотря на возбуждение, у него ничего не вышло – афродизиак еще не подействовал. Она была совершенно сухой.
– Больно… – пожаловалась Нора.
– Я хочу тебя, – сказал Линдсей. – Ты – моя. Моя, а не их.
– Не говори так. – Язык ее заплетался. – Это просто эксперимент.
– Для них – может быть. Но не для нас. – Фенилксантин придал ему уверенности – уверенности, не терпящей возражений. – Все прочие ничего не значат. Скажи только слово – и я yбью любого из них. Я люблю тебя, Нора. Скажи же, что ты любишь меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Вот из-за таких все и рухнуло, – сказала Нора. – Вы сломали нам, остальным, жизнь. Мы, дипломаты, должны быть наверху, управлять всем и установить мир. Но программу закрыли. Объявили, что мы ненадежны. Идеологически.
– Они хотят, чтобы все мы умерли, – сказал Линдсей. – Затем тебя и отправили сюда.
– Меня не отправляли. Я вызвалась добровольно. – Она затянула последний шнурок пончо. – Если мне удастся вернуться, меня встретят как героиню, с почестями. И это – мой единственный шанс пробиться к власти на Кольцах.
– Почему обязательно – там?
– Все остальное неинтересно.
– Деп-три погиб, – сообщил Линдсей. – Зачем ты убила его?
– По трем причинам. – Она даже не пыталась притворяться. – Это было легко выполнить. Вас стало меньше. И третье – он был сумасшедшим. Хуже любого из вас. Слишком непредсказуемым. Слишком опасным, чтобы оставаться в живых.
– Он был безвреден. – Глаза Линдсея наполнились слезами. – В отличие от нас с тобой.
– Будь у тебя мое самообладание, ты бы не плакал. Даже если бы тебе вырывали сердце.
– Оно уже вырвано. Как и твое.
– Абеляр… Он был пиратом.
– А остальные – нет?
– Думаешь, они о нас будут плакать?
– Нет. Они даже о своих не будут особенно плакать. Но вот отомстить они захотят. Как ты отнесешься к тому, если завтра исчезнет Иан? А месяца через два ты найдешь его кости в отстойнике какого-нибудь ферментатора? Или даже так, если уж у тебя настолько стальные нервы: как насчет тебя самой? Каков тебе покажется вкус власти, когда ты будешь блевать кровью за шлюзом?
– Все в твоих руках, – сказала она. – Я сказала правду, как мы и договаривались. Ну а как сдержать в узде вашу компанию – твое личное дело.
– Я в таком положении быть не желаю. Я думал, что мы достигли хоть какого-то взаимопонимания…
Она кивнула на истекающие смазкой обломки краба:
– Ты не спрашивал, позволения, когда напал. Увидел предмет, которого не можешь терпеть, – и уничтожил. И мы – точно так же.
– Я хочу поговорить с Клео.
– Это будет нарушением нашего с тобой договора, – оскорбление сказала она. – Ты должен все это делать через меня.
– Произошло убийство, Нора. Мне нужно видеть ее.
– Она – у себя в саду, – вздохнув, ответила Нора. – Тебе придется надеть скафандр.
– Мой на «Консенсусе».
– Тогда возьмешь один из Иановых. Идем.
Она повела его через освещенную красным пещеру, потом длинной выработанной штольней, в резиденцию Иана Мавридеса.
Пошивщик скафандров (он же – художник-график) бодрствовал и был занят делом. В свое время он не пожелал расставаться с защитным костюмом и носил его постоянно, словно стерильную среду для себя одного.
Иан был чем-то наподобие фокусной точки семьи Мавридесов. Именно на нем сосредоточились все семейные обиды и негодование. Паоло, конечно, проболтался, но Линдсей и без этого разобрался в ситуации.
Округлые стены пещеры Иана были украшены сложным орнаментом. Неделями расписывал он свою комнату рисунком из Г-образных линий. Чем дальше, тем мельче становились детали, тем тщательнее вписывались они в картину, тем причудливее становилось безумное, завораживающее сочетание цветов. Сложность узора была насквозь пропитана клаустрофобией. Казалось, крохотные линии шевелятся, слабо мерцая…
Заслышав шум, Иан резко обернулся. Рука его метнулась к нарукавному карману.
– Это мы, – сказала Нора.
Глаза Иана под прозрачным визором сверкали от ярости.
– А-а, – перевел он дух. – Чтоб вам сдохнуть…
– Это ты скажешь кому-нибудь другому, – отрезал Линдсей. – И вообще, чего это ты не спишь?
– Ну-ну. Чтобы ты вошел и расстегнул мне костюм! И заразил меня!
– Нам нужен скафандр, Иан, – сказала Нора. – Секретарь идет в сад.
– Да ну его в задницу! Скафандры мне еще пачкать… Взял бы да сшил себе, как деп-три.
– О скафандрах ты заботишься здорово, – сказал Линдсей, размышляя, действительно ли Иан убил третьего депутата. Наверно, они разыгрывали эту привилегию в кости. Он снял скафандр со стойки. – Если снимешь свой, я могу не надевать этот. Что скажешь? Боишься быть битым?
– Не испытывай судьбу, – Иан прижал кислородный баллон к ниппелю скафандра, – калека.
Клео жила в самой большей из оранжерей, отведенной под декоративные растения. Здесь все росло медленнее, чем в хозяйственных садах, подсвечиваемых ультрафиолетом и заполненных чистым углекислым газом. Ребристые стены продолговатого помещения напоминали раковины. Флюоресцентные трубки вдоль каждого из ребер ярко светились.
Влажная почва, приготовленная из пустой породы, удерживалась частыми пластиковыми сетками. Как и сами шейперы, растения тоже были перестроены для безбактериального существования. Здесь росли в основном цветы – розы, маргаритки, лютики величиной с кулак.
Постелью Клео служило нечто вроде крытой плетеной корзины, выращенной из искривленного бамбука. Она не спала, сидела за пяльцами.
Кожа ее была смуглее, нежели у других, – загорела под оранжерейными лампами. Одета она была в белую, без рукавов, блузу, стянутую над бедрами и мелко гофрированную от пояса. Ноги и руки ее были обнажены. На груди слева красовалась вышитая эмблема, означавшая ранг.
– Привет, дорогая, – сказала она.
– Клео. – Нора, подплыв к «корзине», легонько чмокнула ее в щеку. – Он настоял на…
Клео кивнула.
– Надеюсь, ты будешь краток, – обратилась она к Линдсею. – Мой сад – не для дикорастущих.
– Я хочу обсудить убийство третьего депутата.
Клео убрала под сетку, стягивающую волосы, выбившийся локон. Пропорции кисти, запястья и предплечья говорили, что она старше остальных, более раннего выпуска.
– Нонсенс, – заявила она. – Абсурдное предположение.
– Я знаю, Клео, что его убили вы. Может, даже – ты, лично. Так что можешь быть со мной откровенна.
– Ваш человек умер от несчастного случая. Доказательств противоположного – нет. А значит, мы ни в чем не виноваты.
– Я хочу спасти жизни всех нас, Клео. Избавь меня, пожалуйста, от этого скучного вранья. Если Нора говорит мне правду» отчего не сделать то же самое и тебе?
– Предметы ваших частных бесед с нашим дипломатом – не наше дело, господин секретарь. Семья Мавридесов не примет бездоказательных обвинений.
– Ах вот оно что! – Голос Линдсея слегка приглушил визор. – Убийство человека, не принадлежащего к вашему мирку, – не преступление? И вы желаете, чтобы я присоединился к обману? Чтобы я лгал ради вашего спасения?
– Мы – твой народ, – сказала Клео, глядя на него ясными карими глазами.
– Вы убили моего друга.
– Утверждение необоснованно, господин секретарь.
– Бесполезно… – С этими словами Линдсей нагнулся, ухватил лишенный колючек розовый куст и, вырвав его с корнем, встряхнул. Воздух вокруг наполнился шариками влажного грунта. Клео болезненно сморщилась. – Гляди! Не понимаешь?
– Я понимаю только то, что ты – варвар, – сказала Клео. – Ты уничтожил прекрасное, чтобы подчеркнуть аргумент, которого я заведомо не могу принять.
– Да уступи же ты наконец! – взмолился Линдсей. – Во имя милосердия!
– Это не в моих полномочиях.
Линдсей покинул оранжерею и, едва миновав шлюз, вылез из отсыревшего скафандра.
– Я тебя предупреждала, – сказала Нора.
– Она же самоубийца! Зачем? Почему вы ей подчиняетесь?
– Потому, что она нас любит.
ESAIRS XII
23.02.17
– Хорошо, я объясню тебе про секс, – сказала Нора. – Дай руку.
Линдсей подал левую. Нора, притянув ее к себе за запястье, глубоко забрала в рот его большой палец. Через несколько секунд она отпустила руку.
– Что ты чувствовал?
– Тепло, – сказал Линдсей. – Сырость. И некоторую не слишком приятную интимность.
– Точно так же и секс под супрессантами. В нашей Семье есть любовь, но эротики нет. Мы – солдаты.
– То есть вы химически кастрированы?
– Предрассудок. Ты никогда такого не ощущал. Но по этой причине предлагаемая тобой оргия даже не подлежит обсуждению.
– Карнавал – не оргия, – объяснил Линдсей. – Это такая церемония. Церемония общности и доверия. Она связывает группу. Это вроде как когда животные сбиваются в кучу.
– Ты слишком многого просишь. – А ты не понимаешь масштабов проблемы. Они же не тел ваших хотят! Они хотят вас убить. Они вас ненавидят – за эту самую вашу стерильность! Ты не знаешь, как я их уговаривал, упрашивал, убеждал… Понимаешь, тут применяются галлюциногены. На Карнавале мозг превращается в студень. Рук своих собственных не чувствуешь – не то что чьих-то там гениталий. Ты беспомощен наравне со всеми, вот в чем суть. Нет никаких игрищ, политики, чинов, обид… Самого себя – нет. А после Карнавала – словно бы наступает первый день Творения. Все улыбаются… – Линдсей, моргнув, отвел взгляд. – Все без обмана, Нора. Их вовсе не правительство объединяет, а сознание. Карнавал – это кровь, спинной мозг и пах.
– Этот метод – не для нас, Абеляр.
– Однако – если бы вы только могли присоединиться к нам! Один раз, всего на несколько часов! Мы избавились бы от напряженности, по-настоящему поверили бы друг другу! Нора, ведь секс – не ремесло. Это – живое, человеческое, едва ли не последнее, что у нас осталось! Да какого хрена! Что вы, в конце концов, потеряете?
– Это может оказаться ловушкой. Вы можете подавить наше сознание наркотиками и убить нас. Риск.
– Пусть риск! Его можно свести к минимуму. – Он взглянул ей в глаза. – Я говорю с тобой об этом на основе достигнутого нами доверия. Мы можем попробовать.
– Мне это не нравится, – сказала Нора. – Я не люблю секс. Особенно с дикорастущими.
– Речь идет о всей вашей генолинии, – напомнил Линдсей.
Он извлек из-за лацкана упрятанный туда заряженный шприц и насадил на него иглу:
– Я готов.
Искоса взглянув на него, она достала свой шприц.
– Тебе может не понравиться, Абеляр.
– А что это?
– Супрессант. С фенилксантином, для поднятия ай-кью. Ты поймешь, что мы чувствуем.
– А у меня – неполная Карнавальная смесь, – сказал Линдсей. – Только половинная доза афродизиаков плюс мышечный релаксант. Сдается мне, ты в этом нуждаешься – с тех пор, как я сломал твоего краба. Дерганой стала.
– Похоже, ты лучше меня знаешь, что мне нужно.
– А ты – что мне. – Линдсей закатал рукав своей блузы. – Вот так, Нора. Сейчас ты можешь убить меня, а после сослаться на аллергическую реакцию, стресс – что угодно. – Он окинул взглядом свои аляповатые татуировки. – Но лучше не стоит.
– Ты ведешь съемку? – с подозрением спросила Нора.
– Я не терплю камер у себя в комнате.
Он достал из стиренового шкафчика два эластичных жгута и один подал ей.
Своим жгутом он туго перетянул бицепс. Она сделала то же. С закатанными рукавами, они терпеливо ждали, пока не набухнут вены. То был самый интимный их миг, и мысли об этом не давали покоя.
Она мягко вонзила иглу в сгиб его локтя и нашла вену – прозрачная жидкость в шприце слегка зарозовела. Он сделал ей то же самое. Глядя друг другу в глаза, они надавили поршни.
Через несколько секунд Линдсей выдернул иглу и приложил к месту укола кружок стерильного пластика, а другой такой же налепил на свою руку. Они распустили жгуты.
– Кажется, оба живы, – сказала она.
– Хорошая примета, – согласился Линдсей. – Пока все идет нормально.
– О… – Она прикрыла глаза. – Действует. О, Абеляр…
– Что ты чувствуешь?
Он стиснул ее плечо. Кости и мышцы, подобно воску, таяли у него под рукой. Губы ее приоткрылись, глаза потемнели, дыхание стало неровным.
– Словно плавлюсь…
Тут и на Линдсея подействовал его фенилксантин. Он почувствовал себя властелином.
– Да, – сказал он. – Зачем тебе вредить мне? Мы ведь с тобой из одной породы.
Линдсей распустил шнуровку и снял с нее блузу, потом, вывернув наизнанку, стащил брюки. Она осталась в одних сандалиях. Одежда парила в воздухе, медленно вращаясь. Глаза ее засверкали. Он привлек Нору к себе.
– Помоги вдохнуть, – слабо шепнула она; релаксант подействовал на легкие.
Взявшись за подбородок, Линдсей раскрыл ее рот и прижал губы Норы к своим, нежно вдувая воздух и ощущая грудью, как расширяются ее ребра. Голова Норы безвольно запрокинулась, шейные мышцы сделались мягче воска. Обвив ее ноги своими, он продолжал дышать за нее.
Непослушные, вялые руки обхватили его шею. На долю дюйма отведя губы от его рта, она проговорила:
– Попробуй…
Он попытался в нее войти. Несмотря на возбуждение, у него ничего не вышло – афродизиак еще не подействовал. Она была совершенно сухой.
– Больно… – пожаловалась Нора.
– Я хочу тебя, – сказал Линдсей. – Ты – моя. Моя, а не их.
– Не говори так. – Язык ее заплетался. – Это просто эксперимент.
– Для них – может быть. Но не для нас. – Фенилксантин придал ему уверенности – уверенности, не терпящей возражений. – Все прочие ничего не значат. Скажи только слово – и я yбью любого из них. Я люблю тебя, Нора. Скажи же, что ты любишь меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50