- Тонта!
- Да, лапонька.
- Этот маленький дьявол засунул свою руку в дверь. Нарочно это
сделал, чтобы вызвать сочувствие. Кровь хлещет, как из заколотого
поросенка. Ты знаешь, что он сделал? Он ударил меня. Он напал на меня,
Тонта! Его небезопасно держать в доме!
- Мой бедный малыш! Тебе было больно?
- Удивительно, что он не убил меня. Я собираюсь вызвать полицию.
- Я лучше поднимусь наверх пока ты звонишь, - сказала Тонта. Она
облизала губы.
Но когда она вошла в комнату, Горти там не было. Какое-то время после
этого было много возбуждения. Сначала Арманд хотел заполучить Горти в свои
руки в собственных целях, а затем он начал бояться того, что могут сказать
люди, если мальчик представит свою собственную искаженную версию
инцидента. Так прошел день, и неделя, и месяц, и было безопасно смотреть
на небо и говорить таинственно: "Он теперь в хороших руках, бедный
маленький дворняжка", - а люди могли отвечать: "Я понимаю..." В конце
концов все знали, что он не был ребенком Арманда.
Но Арманд Блуэтт аккуратно отложил одну мысль в уголок своего
сознания - в будущем опасаться любого молодого человека, у которого на
левой руке не хватает трех пальцев.

Хэллоувеллы жили на окраине города в доме, который имел только один
недостаток: он стоял на перекрестке основной магистрали штата с Главной
улицей города, так что транспорт ревел день и ночь как мимо парадной, так
и задней калиток.
Дочка Хэллоувеллов Кей так заботилась о своем месте в обществе, как
это может только семилетний ребенок. Ее попросили выбросить мусор и как
обычно она чуть приоткрыла заднюю калитку и выглянула на шоссе, чтобы
посмотреть не увидел ли кто-нибудь, кого она знает, ее за этой черной
работой.
- Горти!
Он отпрянул в загазованную тень светофорного столба.
- Гортон Блуэтт, я тебя вижу.
- Кей... - Он подошел к ней, стараясь держаться поближе к забору. -
Послушай, не говори никому, что ты меня видела, ладно?
- Но - ой. Ты убегаешь! - выпала она, заметив сверток у него под
рукой. - Горти - тебе плохо? - Он был бледным и уставшим. - Ты поранил
руку?
- Слегка. - Он держал свое левое запястье правой рукой, крепко. Его
левая рука была замотана в два или три новых платка. - Они собирались
вызвать полицию. Я выбрался через окно на крышу сарая и прятался там весь
день. Они искали по всей улице и везде. Ты не скажешь?
- Я не скажу. А что в свертке?
- Ничего.
Если бы она потребовала, или схватила сверток, он бы наверное никогда
больше ее не увидел. Вместо этого она сказала:
- Пожалуйста, Горти.
- Ты можешь посмотреть. - Не отпуская свое запястье он повернулся
так, чтобы она смогла вытащить сверток у него из-под мышки. Она открыла
его - это был бумажный мешок - и вытащила страшное разбитое лицо Джанки.
Глаза Джанки сверкнули ей и она пискнула:
- Что это?
- Это Джанки. Он был со мной еще до моего рождения. Арманд, он
наступил на него.
- Так ты из-за этого убегаешь?
- Кей! Что ты там делаешь?
- Иду, мама! Горти, я должна идти. Горти, ты когда-нибудь вернешься?
- Никогда.
- Ой... этот мистер Блуэтт, он такой злой...
- Кей Хэллоувелл! Сейчас же иди сюда. Дождь идет!
- Да, мама! Горти, я хотела сказать тебе. Я не должна была смеяться
над тобой сегодня. Геки принес тебе червяков и я подумала, что это шутка,
вот и все. Я не знала, что ты действительно ел муравьев. Знаешь... Я
когда-то съела сапожный крем. Ну и что.
Горти поднял свой локоть и она осторожно подложила под него пакет. Он
сказал, как если бы только что подумал об этом - и действительно так оно и
было.
- Я вернусь, Кей. Когда-нибудь.
- Кей!
- Пока, Горти.
И она ушла, мелькнули ее волосы, желтое платье, кусочек кружева, все
это превратилось перед его глазами в закрытую калитку в деревянном заборе
и в звук удаляющихся быстрых шагов.
Гортон Блуэтт стоял в темноте под моросящим дождем, замерзший, но с
жаром в покалеченной руке и другим жаром в горле. Этот жар он проглотил, с
трудом, и, подняв глаза, увидел широкий приглашающий кузов грузовика,
который остановился перед светофором. Он побежал к нему, бросил на него
свой маленький пакет, и извиваясь пытался забраться наверх, ухватившись
правой рукой и пытаясь не задеть левую. Грузовик сдал назад; Горти
отчаянно карабкался, чтобы остаться на нем. Пакет с Джанки начал скользить
к нему, мимо него; он схватил его, теряя собственную устойчивость, и начал
сползать назад.
Внезапно он увидел неясное движение изнутри грузовика и почувствовал
вспышку ужасной боли, когда его разбитую руку сильно схватили. Он чуть
было не потерял сознание; когда он снова смог видеть он лежал на спине на
подпрыгивающем полу грузовика, снова держал свое запястье, и выражал свою
боль выступившими слезами и тихими короткими стонами.
- Послушай, малыш, тебе что все равно сколько ты проживешь? - Над ним
наклонился толстый мальчик, очевидно его возраста, наклоненная голова
которого покоилась на трех подбородках. - Что с твоей рукой?
Горти ничего не сказал. Он пока еще был совершенно не в состоянии
разговаривать. Толстый мальчик с удивительной осторожностью убрал здоровую
руку Горти от носовых платков и начал снимать слои ткани. Когда он
добрался до внутреннего слоя, он увидел кровь при свете от уличного
фонаря, мимо которого они проезжали, и он сказал:
- Боже.
Когда они остановились перед еще одним светофором на освещенном
перекрестке, он посмотрел внимательно и сказал: "О, Боже!", при этом все
эмоции были где-то глубоко внутри него, а его глаза превратились в два
сочувствующих узелка морщинок. Горти знал, что толстому мальчику было его
жаль, и только тут он начал открыто плакать. Он хотел бы остановиться, но
не мог, и не стал, пока мальчик снова бинтовал его руку, и потом еще
какое-то время.
Толстый мальчик сидел облокотившись о рулон нового брезента и ждал
пока Горти успокоится. Однажды Горти немного притих и мальчик подмигнул
ему, и Горти, невероятно чувствительный к малейшей доброте, снова
разрыдался. Мальчик поднял бумажный пакет, заглянул в него, что-то
проворчал, аккуратно закрыл его и убрал его на брезент. Затем к удивлению
Горти он достал из внутреннего кармана пиджака большой серебряный
портсигар, такой, в котором пять металлических цилиндров соединены вместе,
вытащил сигару, взял всю ее в рот и повернул ее, чтобы смочить, и закурил,
окружив себя сладко-едким голубым дымом. Он не пытался разговаривать и
спустя какое-то время Горти должно быть задремал, потому что когда он
открыл глаза пиджак толстого мальчика был сложен как подушка у него под
головой, а он не помнил, как его туда клали. Было уже темно. Он сел и тут
же из темноты донесся голос толстого мальчика.
- Не волнуйся, малыш. - Маленькая толстая рука поддержала Горти под
спину. - Как ты себя чувствуешь?
Горти попытался заговорить, поперхнулся, сглотнул и попытался снова.
- Все в порядке, я думаю. Есть хочется... ой! Мы за городом!
Он осознал, что толстый мальчик сидит на корточках возле него. Рука
оставила его спину; через минуту пламя спички заставило его вздрогнуть, и
какое-то мгновение лицо мальчика плавало перед ним в колеблющемся свете,
похожее на луну, с нежными розовыми губами вокруг черной сигары. Затем
отработанным щелчком пальцев он отправил спичку и ее сияние в ночь.
- Куришь?
- Я никогда не курил, - сказал Горти. - Кукурузные рыльца, один раз.
- Он смотрел с восхищением на красный драгоценный камень на конце сигары.
- Ты много куришь, да?
- Из-за этого и не расту, - ответил он разразился пронзительным
смехом. - Как рука?
- Намного болит. Не так уж плохо.
- У тебя много мужества, малыш. Я бы кричал и требовал морфий, если
бы я был на твоем месте. Что с ней случилось?
Горти рассказал ему. История получалась отрывками,
непоследовательная, но он выслушал ее всю. Он задавал короткие вопросы, и
по существу, и совершенно не комментировал. Разговор прекратился после
того, как он задал столько вопросов, сколько очевидно хотел, и какое-то
время Горти казалось, что его собеседник задремал. Сигара светилась все
тусклее и тусклее, иногда вспыхивая по краям, или вдруг становилась яркой,
когда случайный поток воздуха из-за грузовика касался ее.
Неожиданно, абсолютно бодрствующим голосом, толстый мальчик спросил
его:
- Ты ищешь работу?
- Работу? Ну - я думаю наверное.
- А что заставило тебя есть этих муравьев, - был следующий вопрос.
- Ну, я - не знаю. Я думаю я просто - ну, мне хотелось.
- А ты часто это делаешь?
- Не очень. - Это были совершенно другие расспросы, чем те, через
которые он прошел с Армандом. Мальчик спрашивал его об этом без
отвращения, с любопытством не большим, чем когда он спросил его сколько
ему лет и в каком он классе.
- Ты петь умеешь?
- Ну - я думаю да. Немного.
- Спой что-нибудь. Я имею ввиду, если тебе хочется. Не насилуй себя.
А - ты знаешь "Звездную пыль"?
Горти посмотрел на освещенную звездами дорогу, убегавшую вдаль под
громыхающими колесами, вспышку бело-желтого света, которая превратилась в
уменьшающиеся красные глаза подфарников, когда машина проносилась мимо по
встречной полосе дороги. Туман рассеялся, и сильная боль ушла из его руки,
и, самое главное, он ушел от Арманда и Тонты. Кей дала ему легкое, как
перышко, прикосновение доброты, а этот странный мальчик, который
разговаривал так, как он никогда раньше не слышал чтобы мальчики
разговаривали, дал ему другой вид доброты. Внутри него начиналось чудесное
теплое сияние, чувство, которое он только раз или два испытывал за всю
свою жизнь - в тот раз, когда он победил в беге в мешках и ему подарили
носовой платок цвета хаки, и в тот раз, когда четверо мальчишек свистели
бродячему псу, а пес подошел прямо к нему, игнорируя других. Он начал
петь, и из-за того, что грузовик так громыхал, ему приходилось петь
громко, чтобы его было слышно; а из-за того, что ему приходилось петь
громко, он опирался на песню, отдавая ей часть себя, как монтажник
высотник отдает часть своего веса ветру.
Он закончил. Толстый мальчик сказал: "Эй". Этот слог без
восклицательного знака был теплой оценкой. Без каких-либо дальнейших
комментариев он прошел в переднюю часть кузова и постучал там по
квадратной стеклянной панели. Грузовик немедленно замедлил движение,
съехал на обочину и остановился. Толстый мальчик подошел к краю кузова,
сел и соскользнул на дорогу.
- Ты оставайся здесь, - сказал он Горти. - Я немного поеду впереди.
Ты меня слышишь - никуда не уходи.
- Не уйду, - сказал Горти.
- Как, черт побери, ты можешь так петь, когда твоя рука превращена в
пюре?
- Я не знаю. Она уже не так болит.
- А кузнечиков ты тоже ешь? Червяков?
- Нет! - воскликнул Горти, в ужасе.
- Ну хорошо, - сказал мальчик. Он подошел к кабине грузовика, дверь
захлопнулась и грузовик опять тронулся.
Горти осторожно продвинулся вперед пока, сидя на корточках возле
передней стенки кузова грузовика, он не смог смотреть через квадратное
стекло.
Водителем был высокий мужчина со странной кожей, бугристой и
серо-зеленой. У него был нос как у Джанки и практически не было
подбородка, поэтому он был похож на старого попугая. Он был такой высокий,
что ему приходилось сгибаться над рулем, как листу папоротника.
Возле него сидели две маленькие девочки. У одной был круглый куст
белых волос - нет, они были платиновыми - а у другой были две толстые
косы, челка и красивые зубы. Толстый мальчик был рядом с ней и оживленно
разговаривал. Водитель казалось не обращал никакого внимания на разговор.
Голова Горти была не совсем ясной, но и больным он себя не
чувствовал. У всего было волнующее качество, как во сне. Он вернулся
обратно в кузове грузовика и лег, положив голову на пиджак толстого
мальчика. Он тут же сел, и пополз между вещами наставленными в грузовике
пока его рука не нашла толстый рулон брезента, подвигалась вдоль него,
пока он не нашел свой бумажный пакет. Затем он снова лег, его левая рука
лежала у него на животе, а правая рука была в пакете, его безымянный палец
и мизинец были между носом и подбородком Джанки. Он уснул.

Когда он снова проснулся, грузовик стоял, и его сонные глаза смотрели
на извивающееся сияние света - красного и оранжевого, зеленого и голубого,
на фоне ослепительного золотого.
Он поднял голову, моргая, и выяснил, что свет идет с массивного
основания, на котором были неоновые надписи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25