И вот сам творец "константы Сабурова", сам
Кондрат Сабуров с сокрушением признается, что все было фикцией: нет
реальности в открытой им удивительной константе, отныне она лишь
математический, малозначащий символ. Это было чудовищно, этого нельзя было
допустить!
И я сказал:
- Кондрат! Ты ошибся не прежде, ты ошибаешься сейчас. Адель права -
ты путаешь. Нужны доказательства, без них твоих объяснений не принимаю.
- Тогда смотри. - Он протянул мне рабочий журнал.
Он хорошо подготовился к трудному объяснению, это было ясно. Журнал
открывался на нужных страницах. Я сразу и навсегда запомнил их -
двенадцать листочков, номера 123-134. И они показывали, как мучительно сам
Кондрат искал объяснения, почему установка не может увеличить выдачу
энергии. Он зафиксировал в журнале - цифрами, а не словами - и свои
недоумения, и свои тревоги, и свое отчаяние. Он искал сперва неполадки в
монтаже и не нашел их. Он подверг анализу - не говоря об этом мне - ливень
ротонов из моего генератора и не обнаружил несоответствия. Только тогда,
уже охваченный тягостным предчувствием, он обратился к предпосылке всех
наших экспериментов - к константе Тэта. Двенадцать роковых страниц
зафиксировали его придирчивый допрос самого себя, его яростный спор со
своим собственным детищем. Были прямые методы проверки проклятой
константы, были и косвенные, по значениям других величин, - Кондрат
использовал все. И все они свидетельствовали: мы легкомысленно начали свои
исследования, фундамент их недостаточно обоснован. Константа Тэта, одна из
главных мировых констант, была в сто раз меньше, чем мы приняли. Из
множества известных нам тогда чисел и величин мы невольно выбирали те, что
ближе соответствовали замыслу. Мы были некритичны к собственной теории. И
конечно, больше всех виноват был в этом Кондрат - он честно признавался в
своей вине.
Я молча положил журнал на стол. Его надо было швырнуть, он обжигал
пальцы. Но я положил его осторожно, как будто опасался, что при резком
движении из него посыплются проклятые цифры, истошно вопя о напрасно
потраченном труде нескольких лет.
Адель и Эдуард с надеждой смотрели на меня. Я покачал головой.
- Друзья мои, Кондрат прав. Наша установка неэффективна. Константа
Тэта иная, чем мы предполагали. Можете сами проверить.
Я показал на журнал. Ни Адель, ни Эдуард не взяли его. Эдуард опустил
голову и растерянно глядел в пол. Адель была великолепным вычислителем,
формулы говорили ей больше слов, но она не захотела проверять цифры,
занесенные в журнал. Выражение моего лица сказало ей все. И в этот момент
мне показалось, что я впервые вижу ее. Еще никогда Адель не была так
невероятно красива, как сейчас. Я был когда-то влюблен в нее, мне все
нравилось в ней, хотя она была тогда лишь хорошенькой, а не прекрасной.
Поняв, что она не для меня, я перестал вглядываться в нее и пропустил
время, когда она превратилась в красавицу. И теперь, напряженно ожидая,
как она поведет себя, что скажет Кондрату, что скажет мне и Эдуарду, я
вдруг с удивлением подумал, что нужно было произойти несчастью в наших
исследованиях, чтобы до меня дошла перемена. Я сказал, что она была
"невероятно красива". Какие никчемные слова, не выражающие истины! Она
была зловеще красива, когда в отчаянии глядела на меня, уверовав наконец,
что нашу совместную многолетнюю работу зачеркивает одна-единственная
ошибка.
Мы молчали. Кондрат не вынес молчания:
- Надо решить, что делать.
Он обратился ко мне первому, и я ответил первый:
- Будем продолжать работу. Докажем, что невозможно создать новые
источники энергии путем манипуляций с микропространством. Всемирной славы
не приобретем, но докторские степени заслужим.
- Ты, Адель? - обратился Кондрат к жене, - Что ты скажешь?
- Что я скажу? - Она подошла к окну. Снаружи метались деревья и бил
по стенам дождь. Адель посмотрела в окно и обернулась к нам. Она тяжело
дышала,Я бы многое сказала тебе не только как твой сотрудник, но и как
твоя жена. Но при посторонних стесняюсь.
Кондрату надо было как-то успокоить Адель. Он и не подумал это
сделать.
- Как муж с женой поговорим дома. Сейчас я спрашиваю тебя как
сотрудника лаборатории.
Она зло усмехнулась. Не хотел бы, чтобы когда-нибудь против меня
обращали такую беспощадную усмешку.
- Видишь ли, мне трудно отделить функции жены от функций сотрудника.
Это, наверно, недостаток всех женщин, не только мой. Поэтому отвечу на
твой вопрос: я ухожу. Сейчас же ухожу, ни одной минуты не задержусь.
- Ты уходишь домой, Адель?
- Не домой, а из дому! Тебе понятно?
- Мне понятно, - сказал он глухо.
Теперь я думаю, что в тот день Кондрат уже ожидал разрыва с ней. Но
все же он очень побледнел, верней, посерел, темная кожа лица никогда не
становилась у него бледной. Он обернулся к Эдуарду:
- А ты, Эдуард? Ты что-то не торопишься высказывать свое мнение.
- За Эдуарда отвечу я, - властно сказала Адель. - Эдуард уходит со
мной.
- С тобой? - переспросил Кондрат. - Разреши узнать, в каком качестве
ты уводишь с собой Эдуарда?
- В качестве моего нового мужа, вот в каком. - Она стремительно
подошла к Эдуарду. - Эдик, я правильно тебя понимаю, ты хочешь быть со
мной?
Эдуард потерялся - затряслись руки, задрожал голос. Он еле
пробормотал:
- Адочка, ты же знаешь... Я же всегда...
- Очень хорошо. Вставай, мы уходим.
Она взяла его под руку, пошла к выходу. Эдуард пребывал в таком
ошеломлении, что ничего не сказал нам с Кондратом на прощание. В дверях
Адель обернулась и горько проговорила:
- Радости здесь не было никогда. Но столько было надежд на радость!
Они ушли. Эдуард так и не повернул головы в нашу сторону. Мы с
Кондратом молчали. И опять он первый не вынес молчания:
- Вот так и развалилась наша лаборатория, Мартын.
- Еще не развалилась, - откликнулся я. - Просто поставим себе иные
задачи. И будем так же честны с результатами экспериментов.
Он с печалью возразил:
- Но открытия, которого мы так желали...
- Друг мой Кондрат! Настоящий ученый исследует проблему, не зная, что
в итоге получится - великое открытие или добавка новых фактов к тысячам
уже известных. Только научные карьеристы и научные халтурщики ставят своей
целью непременно совершить открытие, а не просто изучить проблему. Разве
мы с тобой карьеристы или халтурщики?
Он странно посмотрел и сказал:
- Мне думалось, что, узнав о провале, ты покинешь меня, как Адель и
Эдуард.
- Давай уточним понятие "провал". Отрицательный результат - тоже
важный научный факт. Будем и дальше обогащать пауку важными фактами. И не
рвать на себе волосы.
- Я рад, что ты остаешься, - сказал он без энтузиазма.
Мне тогда показалось, что Кондрат отнюдь не огорчился бы, если бы и я
оставил его.
Сейчас понимаю, что то ощущение было пророческим. И многое сложилось
бы по-иному, уйди я вслед за Аделью и Эдуардом.

17

Адель и Эдуард улетели из Столицы. Он продолжал свои речи и доклады о
Гарпии, она сопровождала его в поездках. У меня не было сомнений, что
долго такое содружество не продолжится. У Кондрата Адель еще могла бы
согласиться на вторую роль, он все же интеллектуально превосходил ее, и
она это понимала. Но с Эдуардом они были ровня, а это означало, что вторые
роли будет играть он. Вскоре они вернулись в Столицу. Она - профессором в
университет, он - сотрудником в Академию наук. Она заняла место, которое
хотела, он взял любое, лишь бы быть при ней. Все совершилось, как и должно
было совершиться.
А у нас с Кондратом шло странно. Меня, наверно, меньше всех огорчила
неудача на установке. Я не лгал, убеждая Кондрата, что и отрицательный
результат тоже важен. Мне думалось, что я утешаю его своими рассуждениями,
но он почему-то раздражался, а не успокаивался. Помню один разговор в его
кабинете.
- Посмотри на этих двух людей. - Я показал на Жолио и Ферми, - Гении,
правда? А почему? В чем их гениальность?
- Мартын, это же просто! Продемонстрировали высочайшую силу мысли,
глубокое экспериментаторское искусство. И в результате совершили научный
подвиг: открыли ядерную энергию, сделали возможным ее использование.
- А можешь ли утверждать, что, не будь Жолио и Ферми, человечество не
узнало бы о ядерной энергии?
- Ты задаешь наивные вопросы, Мартын. Кроме них двоих, еще два
десятка отличных ученых вплотную приблизились к такому же открытию. Но
Жолио и Ферми опередили их, всего на несколько дней, но опередили.
- Вот-вот! Открытие могли совершить не только они, но и другие -
имелось что открывать. Ибо константы ядра урана были объективно такие, что
стало возможно огромное выделение энергии при распаде этого ядра. А явись
константы иными, вырывайся при распаде не несколько нейтронов, зажигающих
цепную реакцию, а скажем, один нейтрон на два распада, и не было бы
никаких цепных реакций с баснословным выделением энергии. И не было бы
никакого ядерного оружия и никаких ядерных электростанций, никаких атомных
реакторов для мирных целей. И ни эти два физика, ни два десятка других,
проводивших одновременно с ними те же исследования, не совершили бы своих
открытий, и никто не вешал бы их портреты на стены, никто не говорил бы об
их гениальности. Чуть-чуть сложись по-иному некоторые физические
константы, и всю историю человечества пришлось бы писать по-иному, не
только биографии двух знаменитых физиков.
- К чему ты все это?
- К тому, что и Жолио, и Ферми остались бы такими же умными и
талантливыми, будь константы распада ядра иными, но только никто не узнал
бы тогда, какие они умные и талантливые. Да, нам не повезло с константой
Тэта, но разве мы от этого стали иными? Менее талантливыми? Глупей или
злей? Кондрат, какими мы были, такими и остались. Давай утешаться этим.
Он взволновался. Его что-то сильно расстраивало.
- Утешайся, если тебе этого достаточно. А у меня временами желание
послать наши исследования к черту. Взорвать твой ротоновый генератор,
размонтировать мою энергетическую установку...
- Почему такая дискриминация моих работ? Мой генератор взорвать, твою
установку только размонтировать. Несправедливо.
Шутка до него не дошла. Меньше, чем когда-либо прежде, он способен
был воспринимать иронию. Особенно, если иронизировали над ним.
Ротоновый генератор работал, как хорошие часы, у меня появилось
свободное время. Я предложил Кондрату помочь в обслуживании его установки,
он не захотел.
- Ум хорошо, а два лучше, слыхал? - сказал я.
- Не хочу отягчать тебя своими затруднениями.
- Один можешь и не увидеть, где увидят двое.
Он пронзительно глянул на меня.
- Установка моя. И только моя. Делай свое дело, я буду делать свое.
Удачи разделю с тобой и обоих ушедших позову к успеху. А неудача пусть
будет только моей.
Я не сумел скрыть негодования.
- Трудно работать, Кондрат, когда видят в друзьях лишь любителей
быстрого успеха.
Он закричал:
- Трудно со мной? Тогда уходи, я не держу! Адель ушла, я ее не
остановил. А она мне все-таки...
- Жена, а не просто сотрудник, как некий Мартын Колесниченко, -
холодно закончил я, - Я подумаю надо твоим ценным предложением.
И я впервые стал прикидывать: а и вправду, не уйти ли мне? Все, что
мог, я уже сделал. Мой ротоновый генератор останется Кондрату памятью о
том, что нет причин жаловаться на мое нерадение.
Вероятно, эти мысли и неусмиряемая обида и стали причиной
окончательного разрыва.
Кондрат задумал какие-то новые опыты. Он влезал на установку,
прилаживал к фарфоровому шару ящички и сосудики. Он не говорил, зачем это
делает, я не спрашивал. Однажды я молча шел мимо установки, и сверху на
меня свалился металлический цилиндрик. Я успел схватить его. Кондрат
закричал с установки:
- Не смей трогать его, он тебя не касается!
- Именно касается, - огрызнулся я. - Если удар именовать простым
касанием. А теперь погляжу, что содержится в этом подарке с высоты.
Кондрат проворно сбежал вниз.
- Запрещаю открывать цилиндр. Немедленно отдай!
Ему следовало все же говорить спокойней.
- "Не смей", "запрещаю", "отдай"... Какие военные команды! Ты в меня
швырнул чем-то тяжелым, теперь моя передача. Хватай!
Я кинул ему цилиндрик, как кидают мяч. Кондрат отшатнулся, и
цилиндрик угодил в щеку. Кондрат был чужд всем видам спорта и не понял,
что я хотел превратить исполнение его приказа в подобие игры. Он решил,
что я отвечаю ударом, и немедленно вздыбился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22