Аааууумм!
Восхитительнейший процесс! Жаль, что описать его вряд ли возможно. Да и,
собственно, зачем?..
А днем, до обеда еще, я смотался в город, в универмаг. Прикупил там
десятка полтора пластинок; в основном, роковые вещи: "Аквариум" там,
"Кино", "Алиса", Кейт Буш, еще что-то. Не знаю, поможет ли мне все это, я
имею в виду музыку (она звучит сегодня целый день), но то, что влияние ее
благотворно, я уже начинаю ощущать. Какие-то едва заметные, почти
неуловимые признаки возвращающшегося душевного равновесия, кажется, вновь
хотят получить прописку в моей истерзанной материальной оболочке. А что же
до всяких там сомнений, будто бы все это не есть симптомы грядущего
выздоровления, а всего лишь обманчивое самовнушение - результат горячего
желания верить в чудо, то я изо всех сил гоню их прочь. Прочь! Оставьте
меня в покое! Я и так уже претерпел слишком много!..
Блестящая лента шоссе послушно бежала под колеса черной "Волги", зеленые
насаждения по обе стороны дороги сливались, мелькая, в сплошные потоки, а
редкие встречные автомобили, эти механические мастодонты современной
цивилизации, стремительно проносились мимо, обдавая на короткие мгновения
острыми запахами выхлопных газов.
Бросая на табло спидометра опасливые взгляды. Роман, раздраженный такой
непонятной спешкой, сидел в напряженной позе на переднем сиденье, рядом с
Херманном, который, казалось, не обращал ни малейшего внимания ни на
скорость, ни на своего взволнованного пассажира. Он только рассеянно глядел
на дорогу да жадно - одну за другой - тянул дорогие сигареты "Бонд";
которые извлекал из яркой цветастой пачки в нагрудном кармане. "В конце
концов, нервы у меня тоже не из железа, - думал Роман.- сначала эти
непонятные недомолвки, полунамеки, теперь эта сумасшедшая гонка. То, что
особой любви ко мне вы, товарищ майор, не испытываете, я уже давно
разглядел, это на вашей ментовской физиономии прорисовывается довольно
отчетливо, но вот о причинах такого недоброжелательства я могу пока лишь
только догадываться. Впрочем, оставаться в неведении я не испытывал больше
ни малейшего желания".
И он, искоса поглядев на майора, спросил:
- Может, вы мне все-таки объясните, куда мы едем?
Майор секунды три-четыре помолчал, потом, не отрывая глаз от дороги, с
видимой неохотой ответил:
- В Новочеркасск. К человеку; который видел чудовище.
- Вот как! - удивился Роман, в одно мгновение позабыв все свои обиды. -
Разве есть такие?
Майор снова помолчал секунды три-четрые и, не считая, должно быть, нужным
вразумительно отвечать на этот вопрос, бурклул что-то нечленораздельное.
- По крайней мере, могли бы сразу сказать, - проворчал Роман. - Сидишь
тут, переживаешь.
Насупившись, он стал глядеть в окно. Между тем черная "Волга", миновав
обросшую жухлой травой каменную визитку НОВОЧЕРКАССК с убогой стеялой у
дороги, въехала наконец в город. Тотчас же, по обе стороны замелькали
белокирпичные многоэтажки, кемпинги, потянулись увитые плющом крашеные
металлические ограды. Движение здесь было более оживленное, чем на шоссе, и
запахи выхлопных газов усилились. Как неизменные российские атрибуты,
появились едва плетущиеся, набитые под завязку пассажирами пыльные
"Икарусы", загрохотали самосвалы, замелькали дряхлые "Волги" и "Москвичи" с
бледными шашечками на бортах.
Довольно быстро, всего лишь пару раз задержавшись у светофоров, они
проехали по шумному, нашпигованному всевозможными автомобилями проспекту
Платова, свернули затем на более тихую Пушкинского, миновали ее без особых
задержек и наконец выбрались на Подтелкова, унылую и грязную, изуродованную
многочисленными выбоинами улицу, по обе стороны которой уходящими в пыльную
даль вереницами тянулись припаркованные автомобили, а справа, теперь уже
прямо по курсу, метрах в трехстах, разноцветной массой бурлило многоголосое
человеческое варево. Несмотря на то, что территория Азовского рынка была
довольно-таки обширной, она тем не менее не могла вместить всех желающих, и
многочисленные продавцы-частники, постелив газеты, раскладывали свои товары
прямо на тротуарах и бордюрах близлежащих улиц. Между ними, прицениваясь,
споря, подходя и снова отходя, просто глазея, бродил самый разнообразный
люд: озабоченные пожилые женщины с огромными кошелками в руках; дети;
неопрятные, обросшие недельной щетиной субъекты в помятой одежде; какие-то
подозрительные личности неопределенного возраста и неопределенных занятий,
все, как правило, в дорогих джинсовых костюмах, темных солнцезащитных
очках, с импортными спортивными сумками через плечо. Были там - и без них,
наверное, не обходится ни один базар - назойливые цыгане, которые
приставали к прохожим, а те ожесточенно отмахивались от них; совсем еще
молоденькие девушки, вертя во все стороны головами, водили за собой, словно
бы на поводу, молчаливых равнодушных кавалеров, и изредка, как дождь в
пустыне, мелькал то тут, то там синий представительный мундир скучающего
милиционера. А над всем этим толковищем стоял могучий и ровный, похожий на
рокот отдаленного горного потока гул из сотен и сотен голосов, и
температура здесь была, очевидно, выше обычной градуса на два, на три, как
минимум.
- Наро-оду! - пробормотал Роман, когда они подъехали почти к самой толпе.
- А вы как думали, - откликнулся Херманн. - Воскресенье, как никак.
Базарный день.
Он довольно удачно загнал машину на весьма кстати освободившееся место
между кремовой "восьмеркой" и светло-синим "Москвичом", после чего,
аккуартно заперев все дверцы, повел Романа куда-то в самую гущу, куда-то
через толпу, туда, где над остроконечными крышами теснящихся ларьков уныло
маячила проржаввшая металлическая арка входа на территорию рынка.
Они миновали ряд ларьков ("Воды", "Пирожки", "Овощи", "Мясо"), потом
прошли вдоль длинного прилавка, на котором в изобилии располагались
всевозможные продукты питания, начиная с местных помидоров и кончая
закавказскими апельсинами, и наконец остановились перед широким приземистым
строением с желтой фанерной вывеской "КООПЕРАТИВ СОЛНЫШКО" над распахнутой
дверью.
- Кажется, здесь, - пробормотал Херманн, сверяясь с какими-то заложенными
в его памяти данными.
Внутри было чисто, сухо, прохладно и безлюдно. На широких прилавках под
стеклом красовались щедрые дары донской земли: помидоры, огурцы, лук,
кабачки и пр.,- цены здесь были явно выше рыночных, и именно этим,
очевидно, и объяснялось отстутствие покупателей. За прилавками, листая
старый захватанный журнал, сидел скучающий светловолосый субъект лет 18-20.
При виде Херманна и Романа его лицо озарилось улыбкой, он торопливо
поднялся и, страшно гундося, вежливо произнес:
- Желаете приобрести овощей?
- Нет, - сразу же сказал Херманн, даже мимолетным взгядом не удостоив
овощное изобилие. - Мы хотели бы переговорить с Лаврентьевой.
- А-а, - протянул паренек. Выражение услужливой готовности
добропорядочного гражданина. - Вы, наверное, из милиции...- Не дождадвшись
ответа, паренек добавил: - Она уехала за партией помидоров, будет минут
через тридцать-сорок. Можете подождать, если хотите.
- Мы так и сделаем, - сказал майор.
Парень загундосил что-то еще, но Херманн и Роман уже не слушали его.
Выйдя из помещения, они присели на стоявшие у стены деревянные ящики. Майор
тотчас же задымил своим американским "Бондом", а Роман, достав из кармана
недочитанные листы дневника Вадима Синицына, погрузился в чтение.
16 марта. 1987 год.
23 часа 40 минут. Как-то Виталик, старинный мой приятель, высказал мне в
минуту откровенности мысль о необходимости наличия у общающихся со мной
людей двух вещей: безграничного терпения - нематериальная структура, и
нервной системы, выкованной из титано-вольфрамовой стали, - структура
материальная. Сам того не подозревая, а может, и с умыслом, он затронул во
мне самое больное место. И, что самое обидное, он был прав на все сто
процентов. Действительно, непредсказуемые колебания моего настроения уже
давно создали вокруг меня удручающую зону глубокого вакуума, ликвидировать
который вряд ли кто из моих прежних приятелей испытывает сейчас желание.
Слишком много в свое время было допущено вольностей по отношению к ним. Я,
конечно, никого не обвиняю и обид ни на кого не держу, да и, собственно, о
каких обидах может идти речь там, где виновен только я один, и никто
больше, но длинными бессонными ночами, когда жуткий космический холод
проникает ледяным потоком в мое сознание, я не перестаю задавать себе одни
и те же вопросы: за что? За что мне такая судьба? Если я провинился в чем,
то где? когда? перед кем? Я не могу поверить, что вся моя вина заключается
в одном только факте моего существования. Сначала меня истерзывал в течение
долгих пяти лет этот жуткий черный туман, а теперь какие-то дьявольские
силы, непонятно откуда берущиеся, швырают меня, словно бы забавляясь, из
одной эмоциональной системы координат в другую. И каждый раз с такой
мучительной болью, будто раскаленными крючьями сдирают мясо с костей. Что
это за силы, я не знаю, я даже представить не могу, что это за силы. Быть
может, это наказание Божье, а быть может, Его антипод дьявол преследует
меня, развлекаясь... Иногда, правда, наступают короткие минуты
просветления. Мне начинает казаться, будто бы какой-то радужный поток
влечет меня куда-то, куда-то сквозь холод и тьму, куда-то за синий
горизонт, туда, где раскинулась меж диковинных гор некая удивительная
страна со сказочным солнечным городом. Боже, как бы мне хотелось поселиться
в этой стране и обрести там вечный покой. Но эти минуты кратки, они быстро
проходят, и снова я остаюсь один на один со щемящей пустотой и в
безысходной тоске.
О, Господи, если ты есть, прошу тебя, скажи - долго ли мне еще терпеть
эти муки, долго ли мне еще нести этот непонятный чудовищный крест, это
тяжкое непосильное бремя? Ведь я могу не выдержать, сломаться. Ведь даже
самые прочные камни, если помещать их все время то в огонь, то в холод, то
в огонь, то в холод не выдерживают и рассыпаются в прах. Чего же тогда
можно ожидать от человека, от такого жалкого и несчастного человечка, как
я, создания много более слабого и непрочного, нежели камень? Ответь мне,
Господи! Не покидай меня!..
...Беспорядок на площади царил необычайный. Покореженные автомобили,
трубы, полусгнившее тряпье, скелеты, банки, мотки ржавой проволоки,
полуобгоревшие автомобильные покрышки, битые кирпич и стекла, трухлявые
доски, утыканные ржавыми гвоздями, игрушки, какой-то мелкий мусор
неопределенного происхождения, сухие листья- все это сплошным неровным
ковром устилало всю поверхность площади, а в самой ее середине в обрамлении
тяжелых металлических цепей возвышалось на гранитном постамента какое-но
непонятное бронзовое сооружение - то ли некий священный символ этого
города, то ли идиотский выдрик местного абстракциониста. Более всего оно
походило на бесформенную статую хомо сапиенс мужеска пола. Стояло оно на
двух ногах, коротких и толстых, прочно и основательно, рук у него, кажется,
не было, а с того места, где полагалось быть голове, устремлялся кудато
вдаль, куда-то в заоблачные выси, суровый металлический взгляд обращенного
к небу глаза на тонком штыре.
Ну и обстановочка, подумал Виктор растерянно, на Тутмосе обстановочка,
помнится, тоже была далеко не сахар, но эта свалка, честно говоря, покруче
Тутмоса. С чего же тут начинать?
Он посмотрел сначала на Элвиса, потом на Грэхэма, которые стояли рядом и
с обескураженными лицами разглядывали миазмы этой убогой цивилизации.
- Так что будем делать, старики? - бодро спросил он.
"Старики" одновременно, как по команде, пожали плечами, а Элвис, чуть
помедлив, неуверенно произнес:
- Пожалуй, катер здесь ни к чему. Только технику загробим, - и замолчал,
многозначительно поглядывая то на Виктора, то на Грэхэма.
- Узнаю душку Элвиса, - сказал Льюсис с язвинкой. - Так и ждет он, глупый
кот Базилио, возможности посачковать.
- А что? - откликнулся Элвис нахальным голосом. - в биллиардной шары без
дела ржавеют, а я тут кисну, форму теряю, а мне еще у Сикоки девять партий
отыгрывать.
- Он прав, - заявил Виктор, глядя на Грэхэма, - катер тут действительно
ни к чему. - Он повернулся к Элвису. - Ладно, старик, можешь проваливать в
свою биллиардную. без тебя управимся.
Элвис тотчас же, громыхая ботинками, полез в кабину, устроился там
поудобнее и, оскалив зубы, помахал обрятуной коричневой материей рукой.
- Вали, вали, - проворчал Грэхэм.
Катер, взметнув густые клубы пыли, совершенно бесшумно взлетел в небо и
через несколько секунд растворялся в сверкающей голубизне.
- Так какие у нас, гвардеец Грэхэм, планы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13