Наших сторублевок оказалось тридцать три, а американских – триста тридцать, что, нетрудно догадаться, составило 33 000 долларов.
Они долго смотрели на деньги, разложенные на кровати, и наконец Парфен вымолвил:
– Фальшивые!
Глава седьмая,
в которой Парфен обвиняет Писателя и заодно всех писателей вообще в тайной преступности, Писатель же рассуждает о Судьбе, а затем все вместе друзья решают, как быть с деньгами.
Парфен внимательно осмотрел и те, и другие деньги и сказал:
– Нет. Нормальные деньги.
– А вот мы сейчас проверим! – вскричал Змей, схватил сторублевку и убежал.
Парфен проницательно посмотрел на Писателя. Тот, ощутив его взгляд, оторвался от созерцания денег.
– Я знаю, о чем ты думаешь! – сказал Парфен.
– Нет, – сказал Писатель. – Это просто совпадение. Тридцать три и триста тридцать – всего лишь совпадение. Никакой тут мистики нет, и нечего себе морочить голову.
– А заодно и мне! – посоветовал Парфен. – Я вас, писарчуков, райтеров, шрифтштеллеров, е. в. м., насквозь вижу! Вы все потенциальные убийцы, предатели и развратники!
– Мне непонятен ход твоих мыслей, – задумчиво сказал Писатель.
– Ну да, ну да! Он не понимает! Достоевский недаром был эпилептик, недаром у него то и дело малолетние растленные девчушки появляются, кровь рекой льется! Гоголь жил, как в кошмарном сне: люди без носов – или из портретов выходят, утопленницы у него, страшная месть у него! – а я думаю, что он сам с наслаждением молодую красавицу зарезал бы! И везде на страницах бешеные деньги летают! Вы все книги пишете, чтобы в жизни преступниками не стать! Хотя ты, само собой, не Достоевский и не Гоголь.
– Ты пошлую чепуху городишь, – отмахнулся Писатель.
– Не чепуху! Я вижу, ты Змея хочешь облапошить! Напоить, деньги забрать, а ему сказать потом, что – спьяну пригрезилось! Скажешь, нет?
– Нет, – спокойно ответил Писатель. Спокойно – и с презрительным недоумением.
И Парфена оскорбило это недоумение, и он хотел продолжить обвинять Писателя, но опять вспомнил, что начал сегодня новую, чистую и честную, как белый лист, жизнь, и заговорил, удивляясь сам своей откровенности:
– А я вот хоть и не писатель (но, между прочим, если б захотел – !..), а – подлец. Сижу и думаю, что с вами сделать. Змея напоить, лучше не придумаешь. Тебя тоже, но ты не такой конченый пьяница, ты еще памяти не пропил.
– Не пропил, – подтвердил Писатель.
– Ну вот! И я думал сейчас: придется тебя тоже напоить, а потом на улицу вывести и под машину толкнуть. Ты понимаешь? – с надрывом воскликнул Парфен. – Понимаешь? Эти деньги едва появились, а я уже стал убийцей! Понимаешь?
– Ну, еще не стал! – миролюбиво успокоил Писатель.
– Стану! Поэтому тридцать три и триста тридцать – недаром! Надо от этих денег избавиться, слышишь меня? Или отдать их мне.
– А если я тоже хочу ими всеми завладеть? – в качестве предположения высказался Писатель.
– Тогда всё, – сказал Парфен. – Тогда полный п., е. в. м., тогда быть сегодня крови!
Они бы, возможно, продолжили этот небезынтересный разговор, но тут в комнату ворвался Змей, держа в объятьях большой полиэтиленовый пакет.
– Настоящие! – закричал он и начал выгружать из пакета водку, воду газированную в большой бутыли, консервы, хлеб, сигареты. – Всю сотню ухлопал! Гуляем, ребята!
Он тут же вскрыл водку, нашел два стакана, обтер их, за третьим сбегал на кухню, разлил – и взял в руку свой стакан, сияя.
– Не надо спешить, – сказал Парфен. – Слишком важное дело.
– Да, это верно! – лицо Змея стало серьезным, и он впервые за последние восемь-десять лет выпил не столько, сколько в стакане налито, а половину. Отпил – и культурненько поставил стакан на подоконник.
Выпили и Писатель с Парфеном.
Некоторое время помолчали, покурили. Организмы их приободрились, зажили полной насыщенной жизнью, кровоток в мозгах стал быстрым и легким.
Писателя эти процессы привели к следующим словам:
– Я вот что подумал, друг мой Змей и друг мой Парфен. Всю жизнь судьба играла со мной. И даже сегодня, когда вот это вот случилось, игра продолжается. Не хочу! С одной стороны, деньги дадут мне свободу, я перестану писать на каких-то там хозяев, а буду только для себя. Но я не хочу для себя! Я выродился, братцы! Я ловлю себя на том, что с огромным удовольствием сочиняю эротические, мистические и детективные романы, получая моральное и материальное вознаграждение, а художественного ничего писать – не хочу. Я кончился – не начинаясь. Но у меня осталась гордость! Судьба играла мной, но унизить меня не смогла ни разу. А теперь, я чувствую, хочет еще и унизить: она хочет сделать бессмысленной мою жизнь!
– Ты что хочешь сказать? – спросил Парфен. – Что ты отказываешься от этих денег? Ну нет, этот номер не пройдет у тебя! Я тебя понимаю! Очень хорошо понимаю! Ты хочешь увидеть, с какой жадностью мы клюнем на эту приманку! Ты хочешь укрепить себя в своей подлости! Чтобы потом нас возненавидеть, так? Шиш вот! Я не хочу, чтобы меня ночью в темном переулке кирпичом по башке грохнули! А Змей однажды не проснется, и никто не узнает, кто ему в водку лошадиную дозу снотворного всыпал!
Змей смотрел и слушал – не понимая. Ему после водки стало так хорошо и мило, что он не мог уразуметь, по какой причине так напряжены и нахмурены его друзья.
– Вы чего? – спросил он.
– Глупый ты, – с сожалением сказал Писатель Парфену. И Парфен вдруг сразу же устыдился.
– Нет, а чего ты, в самом деле?
– Да ничего. На троих этих денег – ни два ни полтора, как в народе говорят. Не много и не мало. А одному – самый раз. Жизнь обустроить, жену завести, вылечиться. Я о тебе, Змей. Ты ведь первый обратил внимание на этот ящик. Если б не ты, не видать бы нам этих денег.
– Не, кореша! – сказал Змей, враз испугавшись чего-то. – Ну, увидел ящик. А бумажник ты увидел.
– А поднял его Парфен, – сказал Писатель. – Бери эти деньги, Парфен, послушайся умного человека.
И Парфен, видя откровенность и чистоту глаз и голоса Писателя, может, и согласился бы, но то, что Писатель себя умным человеком назвал, его, значит, Парфена, заведомо таковым не считая, его задело – и сильно!
– Сами не без ума! – парировал он.
– Да поделить, и все, чего вы? – по-прежнему не понимал Змей.
– Мы, – сказал Писатель, – не хотим больше быть игрушками судьбы. Ведь так, Парфен?
Заветные эти слова кольнули Парфена в его сегодняшнее сердце: не об этом ли сам он думает с утра? И он кивнул.
– Мы надсмеемся над ней! Мы бросим ей в харю вызов! – воскликнул Писатель.
– Кому? – спросил Змей.
– Судьбе.
От растерянности Змей даже оглянулся, будто желая обнаружить ту особу, о которой шла речь.
– Мы бросим жребий! – сказал Писатель. – Кому достанется, тот пусть и владеет деньгами. Один.
И опять чего-то испугался Змей.
– Нет! – сказал он. – Кончайте тут дурака валять. Делим поровну – и никаких! Жребий выдумали, сдался он н. х., е. е. м. ч. п. к. на ш. з.!
– А давайте без мата, е. в. м., к. г., н. уже до смерти! – попросил Парфен.
И Писатель со Змеем тут же согласились, что в такой день без мата жить лучше.
– Надо выпить еще, – посоветовал Змей. – А то мы с похмелья еще, не очухались еще. Вот и заговариваемся.
И немедленно выпил, его примеру тут же последовали Парфен и Писатель.
Выпили, помолчали, покурили, с неясным томлением глядя на деньги.
– Я вас понял, – вдруг сказал Змей. – Сомнения и так далее. Мораль, так сказать. Нравственность в высшем смысле. Губительность порока. Разврат богатства. Соблазны легкой жизни. Думаете, я не понимаю? Я понимаю. Думаете, если у вас высшее образование, а у меня десятилетка, я не могу постичь? Я постигаю все! Средства массовой информации меня не смутили, и текущий момент меня не унес своим теченьем, я здесь, всей душой! Я предлагаю: нормальные деньги оставить себе и поделить, все-таки по тыще с лишним на рыло выйдет, а доллары отдать в детский дом. Анонимно.
– Как? Подбросить? Их тут же персонал прихапает. Кто найдет, тот и прихапает, – реалистически сказал Парфен.
– А мы публично тогда! При стечении журналистов и телевидения!
– Чтобы владелец денег тут же узнал, где они, и убил бы нас со злости? – спросил Парфен.
– Кстати… – начал Писатель, но Парфен уже понял.
– Не выйдет! В бумажнике, кроме денег, никаких сведений о владельце. Как искать? Развесить объявления? «Кто потерял бумажник с долларами, обращаться по такому-то адресу»?
– Ребята, да хватит вам! – сказал Змей. – Давайте лучше поговорим, кто что с деньгами сделает! А?
Это было, действительно, интересно, это напоминало детские их разговоры о том, кто что сделал бы, если б у него была волшебная палочка, которая может выполнить три желания. Помнится, Больной, шибко умным не считавшийся, всех обхитрил, сказав: «Первое мое желание: чтобы у меня в руках оказалась другая палочка, чтобы она выполняла все желания!» На его хитрость обиделись и дали ему даже за нее пару пинков: игру испортил.
– Ну? Ну? – подбадривал Змей. – Давай, Хухарь, начинай, ты писатель или нет?
Писатель задумался.
– Тогда ты, Парфен!
Задумался и Парфен.
– Ну, тогда я! – сказал Змей, выпил еще чуточку, и начал: – Во-первых, я… – и зашустрил глазами по стенам, словно ища подсказки.
И тоже – задумался.
Глава восьмая,
в которой Змей думает о том, что перво-наперво надо вставить зубы, приодеться, одеть также маму, произвести ремонт в квартире, потом зашиться как минимум на три года, потому что пьянствовать надоело уже, хотя, впрочем, сперва надо от души и в охотку попьянствовать, чего сроду не удается сделать, поездить шикарно одетым на такси по ночному городу, снять шикарную проститутку, но тут Змей вспомнил, что женщины у него давно не было и он не уверен, что сумеет быть мужчиной даже с проституткой; чтобы определить, мужчина он или нет, надо хотя бы недельки две пожить совершенно трезвым, но зачем после этого проститутка, если можно познакомиться с хорошей женщиной, и тут Змей вспомнил о своей жене, которую не видел пятнадцать лет (он ведь был женат!), и о дочери, которую не видел столько же (а ей семнадцать уже!), он подумал, что хорошо бы взять и прийти к жене и дочери в блеске богатства и сказать: «Вот я теперь какой, идите со мной жить!» – но тут же понял, что прошлого не вернуть, что любовь к жене давно угасла (да и не было ее), что дочь свою он дочерью уже не почувствует, он понял с беспощадной ясностью и с силой на миг протрезвевшего ума, что все будет очень просто: получив свою долю, он будет пить, пить и пить, пока не кончатся деньги или пока не подохнет, причем второе вероятней, и даже если он успеет приодеться сам, приодеть маму и сделать ремонт в квартире, пьянства все равно не избежать, пьянства при этом опасного, ибо он не знает таких больших денег, он будет метать их направо и налево, и кто-то, хищный и подлый, углядит это и убьет его за деньги, то есть, как ни крути, куда ни брось взгляд, всюду тупик, всюду непременная гибель
– А черт его знает! – сказал Змей. – Даже как-то и не сообразишь…
Тут дозрел Парфен. Выпив толику, он скрестил руки на груди.
Глава девятая,
в которой Парфен намеревался произнести речь о том, что хватит ему быть прислужником власти, пусть и ерничающим, над этой властью издевающимся; он, Парфен, как всякий русский человек, способен на многое, не на одну только устную и письменную болтовню, он эти деньги пустит в дело, уж ему-то известно, в какое именно дело можно пустить деньги; через год, нарастив капитал, он откроет дело собственное, через два расширит его и станет одним из самых крупных производителей Поволжья, он возьмется за то, за что сейчас боятся браться все: за тяжелое машиностроение, он будет поставлять на отечественный, а потом и зарубежный рынки первоклассные высокопроизводительные станки и автоматические линии, но это только первая ступень, далее, поручив производство своим верным помощникам, он ринется в политику; средства позволят ему раскрутить себя на всю страну, через три года он уже – виднейший политический деятель, руководитель им же созданной партии, она будет называться, например, Партия Единства Народа (ПЕН), к очередным президентским выборам он станет всем очевидной главной кандидатурой на пост президента, и Парфен уже оттуда, с высот того будущего, усмешливо взирал на убогое свое недавнее прошлое с сухопарой женой-интеллектуалкой, е. е. м., к. с., с наглым насмешником-сыном и его, сына, недалекой и задирающей курносый нос женой, в этом гадком пыльном городе, а с ним рядом, на этой высоте, будут юная жена с матовой кожей лет двадцати пяти и сынишечка-карапуз, с малолетства обожествляющий папку, и вот он сидит в кресле, отдыхающий от восемнадцатичасового рабочего президентского дня, и на руках у него сынишечка, а на плече прелестная головка жены, но тут Парфен вспомнил вдруг, что это было уже у него: и прелестная головка жены Ольги, и сынишечка любимый на руках был, что ж получается? – президентство ему понадобится лишь для того, чтобы войти в одну и ту же воду?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24