надо ведь и левой рукой струны зажимать, и правой то одни, то другие дергать, все время разные – и все это в одно и то же время.
– Не так уж это и сложно. Могу научить, – сказал Печенегин.
– Меня уже учили. На пианино в детстве.
– Всех в детстве учили. Вот после обеда загляну к вам, попробуем.
…Может, Печенегин оказался гениальным педагогом: на первом же уроке Светлана практически усвоила, что, оказывается, правая и левая руки вполне могут жить самостоятельно, если понять, что действуют они хоть и по-разному, но заодно. Раньше ей этого понимания не хватало.
Они занимались то в столовой, то в подвале: там имелась укромная комнатка: кровать, два табурета, стол. Помещение это служило личным нуждам персонала: то симпатичный врач симпатичной медсестре свиданье назначит, то соберутся тесной компанией праздник отметить, то положат туда хирурга Нисюка, который после двух-трех месяцев блистательной работы впадал в недельный запой, вот и отлеживался в подвале, – водку и еду ему приносили. Потом он выползал весь черный, брел домой, там еще сколько-то приходил в себя и являлся опять в больницу, становясь опять блистательным хирургом.
Ключ от этой комнаты был один на всех, хранился у сестры-хозяйки, и это было удобно: если ключ имеется у сестры-хозяйки, значит, комната свободна, если нет ключа – значит, занята, если нет ни ключа, ни сестры-хозяйки, значит, сама сестра-хозяйка, свежая веселая женщина лет сорока, занимается в подвале личной жизнью. «Господи, все ж люди!» – всегда приговаривала сестра-хозяйка, отдавая ключ и лучась добротою.
И вот однажды, после очередного успешного урока, Светлана вдруг вспомнила свой план. Печенегин подходящ: некрасив, не сильно умен, Ринату обиды не будет. Но зато другое мешает: слишком хорошо она стала относиться к Печенегину, он ей даже нравится, а вот этого-то как раз и не надо. Согрешить ради принципа, ради восстановления семейного равновесия, для приобретения себе вины, чтобы не только Ринат был виноват – это одно, а согрешить из интереса – это уже измена, это близко к разврату.
И Светлана бросила уроки музыки.
А тут и Печенегина выпустили из больницы.
Месяц прошел.
Светлана и о Печенегине постаралась забыть, и о намерении согрешить. Впрочем, тут стараний не потребовалось: намерение само исчезло.
Но жизнь семейная почему-то стала резко ухудшаться.
Ринат то и дело появлялся дома неожиданно: словно хотел застать врасплох.
Он бросил все свои увлечения.
Он понял, что никого, кроме Светланы, не любит.
Она это почувствовала – и почувствовала тут же почти с ужасом другое: что не так любит его, как раньше. Раньше он был – улыбчив и кареглаз во все стороны. Теперь кажется, что – рядом ли, далеко ли – дни и ночи только на нее смотрит строгими карими глазами: подозревая.
Опять, значит, виновата – без вины виновата.
Рассердилась Светлана: сколько же можно?! – и на привычную шутку молодого хирурга Элькина: «Лампа стояла на столе и света не давала, лампа упала и света дала!» – ответила:
– Плохо просят!
Элькин обрадовался до пота и тут же стал договариваться и просить, расхваливая себя, что его просто никто не знает, потому что считают за несерьезного человека, а когда женщина его узнает – это гроб, это конец всему!
– Завтра в пять, – сказала Светлана.
– Вечера?
– Утра! – засмеялась Светлана.
Назавтра весь день руки ее были холодны и сердце ныло.
Издали увидела Элькина – отвела глаза.
Около пяти вечера подошла к сестре-хозяйке.
– За ключиком? – радушно спросила та.
– Да…
Взяла ключ, спустилась в подвал, отомкнула комнату, вошла, включила свет – и оглядела окружающее так, будто впервые видела. Колченогие стулья, груды больничного барахла в углу, металлическая больничная кровать, пружинящая и проваливающаяся, на нее навалены два матраца, покрытые темно-синим одеялом… Глянула на часы: пять! Шарахнулась из комнаты, замкнула ее, убежала, быстро переоделась – и домой, домой!
Через день Элькин пришел к ней и сказал:
– Ты извини, срочная операция была. Но уговор в силе!
И ушел, не уточнив, каким образом уговор в силе.
Бедный Элькин, бедная я, думала Светлана.
Вдруг: Печенегин!
Здравствуйте, Денис Иванович, какими судьбами?
Товарища пришел проведать.
А, ну ладно. Как жизнь?
Нормально.
Ну, пока.
Пошла. Обернулась – и ощущение возникло, что она ведь, гадина такая, чуть не изменила с Элькиным – и не мужу, а Печенегину!
Окликнула его, уже уходившего. Просила прийти, если сможет, часов в пять вечера сегодня. С гитарой. Соскучилась по музыке, сказала. По нашей комнатке соскучилась, сказала.
Приду, сказал Печенегин. И пришел.
Музыки не было.
С того дня прошло десять лет.
В течение этих десяти лет примерно раз в неделю Печенегин в предвечернее время исчезает из дома. Никто не знает, куда.
У Светланы родились два мальчика. Ринат любит их.
Они от него.
Светлана знает это почти точно.
Ринат успокоился, продолжил прежние увлечения, правда, все чаще стал выпивать вино и водку, попал в аварию, перестал ездить шофером, а потом, во времена уже недавние, приняв наследство дел, планов и стремлений умершего отца, стал главой родственного торгово-экономического сообщества, пить бросил, увлечения стали другими – уже без любви, уже Ринат не тратил своих карих глаз, которых, впрочем, почти не видно стало из-за прищуренных век, – и щеки его оплыли, и живот все растет, и чем больше Ринат становится сам некрасив, тем больше нравится ему покорить красавицу, потому что умное обаяние авторитета он уважает больше глупого обаяния внешности.
Он не раз просил и требовал, чтобы Светлана ушла из столовой, она сопротивлялась: привыкла к людям, привыкла вообще, за детьми сестра твоя бездетная смотрит, мать твоя и прочие все – что ты меня тревожишь? не тревожь меня!
Ладно, у баб свои причуды.
Оно, в общем-то, и удобно, когда жены целыми днями дома нет (Светлана работала по два двенадцатичасовых рабочих дня – а потом два дня отдыха). Чем удобно – только дураку надо объяснять. А дураков Ринат не терпел и в окружении своем не имел, за исключением, как он выражался, обслуживающего персонала, состоящего из подростков и женщин – первые дураки в силу возраста, а вторые в силу половой принадлежности.
Десять лет – немалый срок.
И вот недавно Ринат заехал к Светлане в больницу. До этого ни разу не был, только звонил ей, если что требовалось. А тут просто ехал мимо, вспомнил, что желудок у него ноет вторую неделю подряд, подумал, что найдет сейчас Светлану, а она живенько организует ему врача-специалиста. Рентген, анализы – и таблетки прописать, и побыстрей чтобы, времени нет.
Светланы найти он не смог.
Спросил какую-то женщину.
Это была все та же сестра-хозяйка, чуть постаревшая, но еще добрей стали светиться мягким светом ее глаза.
– Сейчас будет, – сказала она. – Пошла за посудой.
Ринат за годы правления семейным кланом стал очень проницательным. Он взглянул в лучистые глаза сестры-хозяйки – и та смутилась.
– Веди, – сказал Ринат.
Та заплакала тихими безнадежными слезами и повела.
Повезло Денису Ивановичу: он минут пять как ушел через подвальный черный ход. А Светлана еще была тут, вспоминала и думала.
Ринат вышиб дверь – незапертую, впрочем. Спросил:
– Чего это ты делаешь тут?
Светлана испугалась, вскочила, подняла руки в странном движении – то ли готовясь оттолкнуть, то ли сложить их ладонями, как при молитве.
– Я… Отдыхала я… У нас все тут… Поспать можно… – опомнилась Светлана. – Видишь – кровать.
И зачем-то покачала рукой пружинный матрас, словно предлагала убедиться, что это действительно кровать.
Но Ринат пристально посмотрел на ее руку, а потом оглянулся на лицо сестры-хозяйки, собрал всю свою обиду и горечь в кулак – и ударил кулаком Светлану, расшибив ей губы до крови.
Она упала на кровать. Упала не вся, упала, оставаясь ногами на полу, упала в изгибе, Ринат посмотрел на этот изгиб, задохнулся и ударил по телу Светланы ногой.
Сестра-хозяйка вскрикнула: «Убивают!» – и убежала.
Ринат выволок Светлану, посадил в машину и привез домой.
Он привез ее домой – в дом, который выстроил три года назад, большой дом с садом, много комнат в этом доме, в нем люстры и ковры, в нем есть одна глухая комнатка без окон и дверей, в которой Ринат иногда запирался с друзьями и членами своей экономической семьи для секретных переговоров.
Вот в эту комнатку Ринат и поместил Светлану.
Два раза в день ей давали кувшин воды и полбуханки хлеба.
А Ринат без устали искал.
Он приехал в больницу, первую попавшуюся медсестру взял за локоть, отвел в сторонку и тихо спросил:
– Кто к моей жене приходил сюда, опиши его.
– Да кто приходил, никто не…
– Я слушаю, – так же тихо сказал Ринат, сдавливая локоть железными пальцами.
Скоро он знал внешность Дениса Ивановича, знал, что приходил он раз в неделю.
Но где живет – никак не мог узнать. Друзей из милиции даже привлек, но те единственное ему сумели сообщить: что среди уголовников и разыскиваемых преступных беглецов похожего типа нет.
Пошел опять в больницу и добыл деталь насчет гитары, которую раньше ему не сообщали. Насчет гитары и гитарных уроков. Тогда он стал находить гитаристов, от одного к другому, от другого к третьему.
И вот четырнадцатого июля ему стало известно все. Он проехал на машине по улице Ульяновской мимо домишка Дениса Ивановича, остановился, долго смотрел – и поехал дальше. Домой.
Вошел в комнату жены, с которой не общался уже больше недели.
Нехотя (по дороге думал об этом, но как-то растерял пыл) ударил ее и спросил:
– Ну, говори, кто?
– Не было никого, все ты выдумываешь, – сказала Светлана.
– Я все знаю, – сказал Ринат, ударяя ее уже с большей охотой. – Лучше не оправдывайся, я все знаю. Скажи только, кто.
– Не скажу! – ответила Светлана.
– Скажешь! – сказал Ринат, ударяя ее совсем уже в охотку, с увлечением. – И кто такой, скажешь, и чем он лучше меня оказался. Чем лучше-то? А?
Светлана вспомнила свои мысли десятилетней давности, что хотела такого найти, чтобы он по всем статьям хуже Рината был, и усмехнулась.
– Чем лучше-то? Что ль, ….. ……. ………..? – высказал Ринат самое обидное для мужчины предположение, относящееся к тому, на что обижаться смысла нет, поскольку – от природы дано.
– Всем лучше, – ответила Светлана.
– Неужели всем? – спросил Ринат, весело и удивленно ударив ее крест накрест по лицу. – Прямо-таки всем?
Он, конечно, в эту глупость не верил. Мужик, если вообще подумать, тут ни при чем, хотя убить его в любом случае следует. Виновата подлая бабская натура, которую Ринат досконально изучил, – но он-то надеялся, что в его-то жене этой бабской натуры нет!..
– Прямо-таки всем! – ответила Светлана. – Он светлый и хороший, он живой.
– А я дохлый? – продолжал веселиться Ринат бабской глупости. Ну сумасшедшие же вещи говорит! Ему было так смешно, что и бить стало как-то уже неинтересно, и он перестал, тем более что с лица Светланы без того лила кровь и руки она держала на ушибленном животе (это он под дых ее для разнообразия угостил).
– Я его люблю, – сказала Светлана.
Ринат перестал смеяться.
– А ты разве никого не любил, кроме меня? – спросила она.
– Нет, – сказал Ринат.
– Ты врешь. У тебя много женщин было и есть.
Ринат сплюнул:
– Любовь-то при чем?
– Хочешь сказать, только меня любил? – со страхом спросила Светлана, подумав: а вдруг это так и есть?
И тогда нет ей прощения.
– Только тебя, сволочь, – сказал Ринат, и Светлана с облегчением услышала в его голосе, что он и ее не любил, он никого не любил и не думал об этом никогда, он под любовью другое понимал.
Ринат, недовольный, что разговор зашел в другую сторону, вернул его в практическое русло.
– Так ты скажешь, сука, кто он, или нет?
– Не скажу.
Ринат был, кроме того, что красив (раньше), еще и действительно умен. Ему хотелось сделать Светлане больно. И, поняв, что она этого вонючего гитариста действительно любит – то есть испытывает чувство мокрое какое-то, бабье, поганое, похожее на то, что у нее в теле Богом для мужчины создано, – он сказал:
– Ладно. Сегодня ночью пришибу его.
– Не надо, – попросила Светлана.
– Надо, Федя, надо, – произнес с юмором Ринат фразу из какого-то комедийного фильма.
И ушел.
Еду Светлане приносила сестра мужа.
Открывала дверь, ставила на полу, закрывала дверь.
Никто не предполагал, что для этой цели мужчина нужен или что, как в тюремной камере, окошечко прорубить надо. Ринат был в покорности и бездейственности Светланы уверен.
Но в этот вечер, когда открылась дверь и появилась рука сестры с водой и хлебом, Светлана дернула ее за руку, бормоча извинения, быстро завязала ей рот полотенцем, а руки и ноги – простыней и пододеяльником, выскользнула из комнаты, пробралась на чердак, вылезла на крышу, по крыше спустилась на примыкающий к дому гараж, с гаража спрыгнула в сад и садом – к забору. Забор высокий и каменный, поверху колючая проволока, но при строительстве дома Ринат пожалел и не срубил большое дерево возле забора – снаружи до него все равно не допрыгнуть, не долезть, а о том, что дерево для перелаза кому-то из своих может понадобиться, у него, конечно, мысли не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15