Она росла в семье, где было кроме нее две сестры, обе старше. Самой старшей было на пятнадцать лет больше, а средней старшей было больше на двенадцать лет. Светлана была, то есть, поздним ребенком, родилась случайно, вернее вынужденно: врачи запретили ее матери делать очередной тридцать шестой аборт. Они и предыдущие тридцать пятый, и тридцать четвертый, и двадцать шестой запрещали, но мать надеялась на авось – и как-то обходилось. В этот же раз ей приснился нехороший сон, что будто бы она разделывает рыбу и руки у нее по локоть в крови и слизи, а рыбы много, очень много, она по колено в шевелящихся скользких рыбинах, выхватывает из груды, режет, чистит, режет, чистит, а рыбы становится не меньше, а больше – и кажется, что та, которую она только что разделала, тут же оживает… И она наотрез сказала мужу, что аборта делать не будет. Муж, человек принципиальный, но покладистый, уважающий чужое мнение, не настаивал, хотя полагал, что во всем должна быть мера: трое детей – это чересчур.
Однако, как минуло Светлане четыре года, она поняла уже ясно, что хоть и незапланированный, но теперь самый любимый ребенок в семье. Она не хотела, чтобы это обидело старших сестер, она ласкалась к ним, но те оставались равнодушны, имея в своем почти уже взрослом возрасте кучу своих умственных и духовных хлопот. Хлопоты оборачивались неприятностями и для них, и для родителей. Родители ругали их, иногда с криком. Светлана пугалась криков и чувствовала себя виноватой – тем, что ничем не виновата. Она пыталась шалить, безобразничать, в общем, вести себя плохо, но почему-то родители на это не так сердились, как на поступки старших дочерей, наоборот, умилялись, частенько произнося фразу: «Маленькие дети – маленькие хлопоты. Большие дети – большие хлопоты. Слыхали, лахудры?» Лахудры, то есть старшие сестры, поджимали губы и смотрели на Светлану с презрением, а на родителей с холодом отчаянья.
Сестрам почему-то не везло насчет замуж.
Наконец старшая вышла, ей было двадцать семь, а Светлане соответственно двенадцать. Светлана радовалась за сестру, улыбалась и веселилась на ее свадьбе, кричала «горько» и смотрела на гостей, видят ли они, какой красивый жених у ее сестры. Ей все казалось, что – не видят, а если видят, то не говорят невесте, поэтому она сама подошла к ней и сказала:
– Тань, какой у тебя жених красивый, а? – и даже покачала головой, удивляясь красоте жениха. Таня, обращая во все стороны радостное лицо, поманила к себе Светлану. Та подумала, что сестра хочет что-то ей шепнуть на ушко – и обрадовалась: впервые меж ними произойдет что-то близкое, родственное, сестринское, ведь раньше ничего сестринского меж ними не было, они были чужими, живя в одном доме, такими чужими, какими могут и умеют быть только женщины. Но Таня, продолжая показывать всем радостное лицо, больно схватила Светлану за волосы, коротко дернула и оттолкнула от себя.
Через год она уехала с мужем к его родителям в город Прокопьевск Кемеровской области, уехала, сказав странную фразу:
– Ну, довольны теперь?
Родители были вполне довольны.
Средняя же сестра, будучи двадцати четырех лет, до замужества старшей не беспокоилась, считала себя еще очень молодой, но тут вдруг заспешила, заторопилась – и тоже нашла себе человека подходящего, немножко в возрасте, правда, но тоже иногороднего: учился здесь в ВПШ, то есть в Высшей партийной школе, будучи сам из небольшого поволжского города Ахтубинска, где занимал какое-то хорошее советское место и был вообще уважаем. Подходящий человек регулярно навещал семью, уже и питался здесь, уже вел долгие разговоры с отцом, с которым у них нашлось много сходных мнений по поводу народнохозяйственных проблем и способов их, этих проблем, разрешения. Но вдруг исчез подходящий человек, уехал в этот самый Ахтубинск, оставив сестру Нину беременной. Отец собрался было ехать в этот самый Ахтубинск, но Нина ему с истерикой запретила, родила ребенка – девочку, и вскоре опять нашла подходящего человека – что характерно, опять из другого города – из какого-то вообще Акмолинска – и уехала с ним, сказав родителям на прощанье тоже неприятные слова, но другого содержания:
– Отдыхайте теперь, возитесь со своей Светочкой! Компостируйте ей мозги, дурочке, зануды!
Светлана очень огорчилась. Во-первых, в который раз она оказывается виноватой, хотя ни в чем не виновата. Во-вторых, совсем напрасно Нина назвала родителей занудами. Да, отец иногда говорит довольно долго, ровным голосом – потому что у него спокойный характер, – но говорит-то вещи всегда правильные, Светлана даже любит его слушать, потому что ей приятно соглашаться с ним, приятно понимать его: ведь он не говорит ничего неизвестного, он говорит то, что знает и сама двенадцатилетняя Светлана, но знает беспорядочно, с пятого на десятое, в изложении же отца все – по полочкам, все – систематизировано, сказала бы она, если б знала это слово, но тогда она еще этого слова не знала.
Мама же тем более не может считаться занудой, потому что молчалива, а если у нее хмурый вид, то от болезней. Она не употребляет лекарств и не ложится в больницу, она говорит, что все болезни на нервной почве, их не видно, просто что-то мучает ее все время, она морщится, она недовольна своим организмом. Светлана старается помочь ей по хозяйству, мама с благодарностью ее благодарит, добавляя при этом: чего тебе не прыгать, ты здоровенькая уродилась, не в меня…
То есть и тут Светлана оказывалась как бы отчасти виноватой. И иногда тоже жаловалась на слабость, на недомогание, кажется, и температура есть… Ну вот, набегалась на морозе, проваляешься теперь неделю, безнадежно говорила мать, укутывая ее и поя чаем с малиной.
Светлана, да, любила бегать и на морозе, и на жаре, и в школе училась с охотой, и вообще находила в жизни много хорошего даже в тот подростковый период, когда большинство ее сверстников тяготились естественной психофизической печалью. К ней тоже пришло что-то вроде этого, но она не грустила, наоборот, она знала, что растет, что становится другой – так почему не радоваться этому другому, ведь всякое другое лучше прежнего уже потому, что оно другое, хотя жаль и прежнего, – правда, жаль без боли, приятно жаль…
Вечно она, бедная, попадала впросак. То подлетит к подруге, затормошит ее – не от какой-то особенной причины, а просто потому, что солнышко весеннее в школьные окошки смотрит, птицы певчие скоро прилетят, а подруга – в фазе несчастной трагической любви, посмотрит на нее горько и высокомерно, – Светлана виновата.
То, желая утешить старого математика, умнейшего человека, выпустившего даже книжку по математике с задачами и примерами, но скучавшего в классе, где никто не хотел понять прелести неожиданных математических находок, преодоления математических трудностей, желая утешить его, вызовется решить задачу, выскочит к доске, бойко пишет, бойко говорит, лицо математика светлеет, она оборачивается к классу тоже со светлым лицом, а класс лениво усмехается, Светлана никнет, гаснет, – виновата.
Или вот конкурс на лучшее исполнение стихотворений классической советской поэзии. Светлана перед зеркалом тренируется, учит наизусть «Стихи о советском паспорте», старается, чтобы с выражением, по пятам ходит за учительницей литературы и просит послушать, и вот конкурс, Светлана полночи на спит, волнуется, на конкурсе главная ее соперница – Юля Леденевская из параллельного класса, Юля читает Есенина, читает, будучи девочкой темпераментной (что впоследствии и подтвердилось), страстно читает «Пугачева»:
Сумасшедшая!
Бешеная!
Кровавая!
Муть!
Все бурно аплодируют ей, красивой темпераментной девочке, учитель физкультуры с фотоаппаратом половину пленки израсходовал на нее. Светлана выходит следом, ее задача – прочесть еще громче, еще страстнее. И она читает, не смущаясь, что кто-то там хихикает при словах «я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза». А на последних словах слезы застилают глаза Светланы, она выкрикивает их и убегает со сцены. В результате у нее – первое место, которому почему-то никто из ее одноклассников не радуется, темпераментная Юля Леденевская почему-то хохочет, показывая на нее пальцем, Светлана опять – виновата.
Шли годы, большие и маленькие, Светлана научилась науке таить неизвестно за что дарованную ей постоянную радость – поняв, что причиняет этой радостью боль другим. Она стала тихой.
Вдруг громом среди ясного неба (так Светлана прочла в книжке, в жизни же никогда не приходилось слышать грома с ясного неба, и она решила, что этого вообще не бывает, это только выдумка писателей для красоты – и для обозначения того, чего не бывает, чего не может быть), так вот, именно чего быть не могло, случилось – унылая, жалующаяся на болезни мама вдруг оживилась, разрумянилась, и вот оказалось: уходит от отца к другому мужчине. Отец в присутствии Светланы – поскольку дело общее и таить тут нечего – объяснял супруге, что в ее возрасте не бывает романтических чувств, а есть только последний постклимактерический (этого Светлана не поняла) период, когда женщина неожиданно опять чувствует в себе женщину, и любой мужчина, отнесшийся к ней в этот момент со случайной и, конечно уж, не бескорыстной ласковостью, может показаться первооткрывателем, то есть тут чистейшая физиология, она пройдет, останутся разбитые камни, разбитое корыто, разбитые сердца дочери и отца (о себе он сказал именно так, в третьем лице), возврата же не будет, потому что хотя он сторонник «не судите да не судимы будете», но есть вещи, которые не прощаются даже и по христианским заповедям, как то: предательство, измена.
Никакой измены нет, с необычной для нее веселой небрежностью отвечала мать, просто ухожу, вот и все, дочка, слава Богу, выросла, семнадцать лет ей уже, умница, отличница, никаких хлопот. Ты б и сам себе нашел кого-нибудь, если польстится кто на такое чудо!
Вот тут-то Светлана и упала в обморок.
Она скоро очнулась, но родители, переполошенные, водили ее в больницу, консультировались – и т.д., и т.п.
Ничего серьезного не обнаружили.
Но мать об уходе молчок – как не было ничего.
Виновата Светлана, опять виновата!
Родители остались вместе, но отношения их резко ухудшились – вплоть до денег.
Раньше Светлана просила деньги у них так: родители, одолжите до совершеннолетия! Они, улыбаясь ее юмору, одолжали: отец немного и мать немного. Теперь же неизвестно, к кому обращаться.
И Светлана после школы сразу же пошла работать – в больницу по соседству, в столовую, куда сманила ее соседка, работавшая в столовой уже двадцать восемь лет и вполне своей работой довольная. «По крайней мере, кусок хлеба всегда будет у тебя. С маслом!» – гарантировала соседка. Светлана заботилась, конечно, не о куске хлеба с маслом. Просто ухватилась за первый же подвернувшийся вариант.
Дома ей было тяжело.
Она начинала понимать своих сестер, которые после замужества и уезда глаз не казали в родительском доме, отделываясь раз в год новогодними открытками.
Однако выйти скоропалительно замуж, лишь бы прочь из дома, она не хотела.
Но тут-то и оказался в больнице Ринат Сюимбеков с какой-то пустяковиной. То есть он был здоровый больной, каких любят и врачи, и сестры, и прочий обслуживающий персонал, он был светел и радостен – и когда впервые пришел на раздачу за своей порцией манной каши, Светлана вдруг подумала, что, кажется, наконец видит такого же, как она, человека радости.
И он тоже догадался об их душевной близости, но, будучи запросто молодым, думал только о близости другой, тут же начал спрашивать, когда она заканчивает смену, уходит ли сразу домой или прибирает тут, в одиночестве? Светлана честно ответила. И в тот же день, когда она убирала в столовой, в одиночестве, он пришел, закрыл дверь…
Тому, что Светлана девушка, он очень удивился.
Зачем же ты даешь первому встречному, если девушка, упрекнул он ее.
Сроду никому не давала, только тебе, сказала Светлана от счастья глупые слова.
Он рассмеялся и сказал: ты меня полюбила, значит?
Да, серьезно сказала Светлана.
Тут и он стал серьезен, как воин, принимающий воинскую пожизненную присягу (к тому же, воин, в присягу верующий), и сказал, что теперь он женится на ней, потому что у него принцип – девушек не трогать, он еще никогда ни одной девушки не тронул, была дурочка – просила, а он в узел себя завязал – чтобы ей жизнь не испортить, чтоб ее будущий жених, став мужем, не убил ее морально, потому что лично он, Ринат, хоть и хороший человек, но, попадись ему в жены распечатанная девушка, он бы ее убил морально в силу традиций своей народности и в силу личного характера.
Нет, сказала Светлана, если ты хочешь жениться, только чтобы жизнь мне не испортить, то не надо. Я – только по любви.
Любовь – это само собой, сказал Ринат, и они поженились, и родители Рината выстроили им кооперативную квартиру, и они стали там жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15