— Ага. Хорошее было пиво.
— Ребята, берите «Гессер», — защебетала, видя нашу нерешительность, светловолосая красавица за столиком. — Сегодня у нас презентация, пиво «Гессер», свежее, из натурального солода, очень хорошее пиво. Только сегодня каждому, купившему четыре бутылки, бесплатно в подарок — фирменная кружка и открывашка…
По мере произнесения речи глаза у девушки все больше стекленели, а слова звучали все более заученно. Серега тотчас же растаял, заулыбался и пополз на голос, но на меня, по счастью, всякие женские штучки уже давно не действуют. Я как раз углядел в левом нижнем углу белую этикетку Смиховского, ухватил Кабанчика за рукав и мягко, но решительно потянул его обратно.
— Стой, где стоишь… Э-э-э… Девушка, пожалуйста, нам «Старопрамен». Да, да, то самое. Четыре.
Серега заглядывал мне через плечо и нервничал.
— Ты чего там покупаешь? Давай «Гессера» возьмем. Я пил когда-то. Хорошее пиво.
— На кой тебе далась эта кружка? Да и денег не хватит…
— Это — тоже не дешевое.
— Оно-то как раз своих денег стоит.
— Открыть? — спросила продавщица.
— Да, спасибо… Нет, только две, эти пока не надо. Мы подхватили по бутылке, положили остальные в сумку и выбранись на улицу.
— М-м! — Серега отхлебнул и сделал круглые глаза. — Хорошее пиво!
— А то! — ухмыльнулся я. — Настоящее чешское. Его у нас по лицензии разливают.
Кабан прищурился на этикетку.
— Старо… Как? «Старопраген»?
— «Старопрамен».
— Да, такого пива можно много выпить, — признал Серега и полез за сигаретой. — Жалко только, дорогое.
— Плевать. Я скоро все равно отпускные получу.
— Ты что, с ума сошел? Ты же говоришь, что увольняешься. Какие отпускные?
— Такие. Я отпуск отгулять не успел, даже — два. Пошли поищем лавочку.
Лавочка нашлась поблизости, в парке возле оперного театра. Мы доцедили все четыре бутылки, полюбовались на солнышко сквозь стремительно редеющие кроны деревьев, после чего прошедшая мимо бабушка опять перевела наш разговор на прежние рельсы.
— Послушай, — начал Серега, — ты же умный человек, университет кончал. Как ты вообще можешь верить во всю эту чушь? В этих инопланетян, в такие вот бредовые придумки, как эта, со старухами… А?
— А я и не верю, — беззаботно отозвался я, глядя на памятник Ленину. Две бутылки пива как-то незаметно вывели невзгоды и заботы дня за скобки. — Я просто упражняю мозги. Интересно бывает порой поразмыслить о чем-то таком… необычном. А знаешь, что я сейчас подумал?
— Что?
— Что мы, наверное, не первые до этого додумались. Хармс, помнится, старух тоже недолюбливал. То они из окна у него выпадают, то он описывает целый дом, где тридцать шесть старух…
— Сорок четыре, — поправил меня Серега.
— Это чижей было сорок четыре, а старух — тридцать шесть! — сердито рявкнул я. — Не знаешь — не перебивай. Чокнутый такой рассказик, «Рыцари» называется. Чего еще… А! Есть у Хармса рассказ, так и называется — «Старуха». Там эта старуха все время к нему в комнату пролезть пыталась, потом пролезла и загнулась. Только как-то странно загнулась, будто отключилась. А он все время боялся, что она опять включится, и все хотел добить ее крокетным молотком…
— И что он с ней сделал? — Кабан с интересом подался вперед.
— Положил в чемодан и увез на вокзал, — ответил я, подумал и добавил: — А чемодан там у него украли.
— Хармс был психом, — безапелляционно заявил на это Серега.
— Хармс был гением, — поправил его я. Потом подумал и подытожил:
— Хармс был гениальным психом.
Серега сделал жест: «Не спорю», и мы обменялись рукопожатием.
— Нет, ну все равно. — Мысли Кабанчика, похоже, тоже поменяли направление. — Допустим, что ты прав: все так и есть, и по улицам под видом старушек бродят эти… роботы пришельские. Бродят, ездят в транспорте и это… собирают материал. Как бы ты их от людей отличил?
— Да леший знает, — отмахнулся я. — Никак. Не знаю как. Если инопланетяне не дураки, они должны были предусмотреть, чтоб их нельзя было отличить от людей. Не будешь же ты, в самом деле, их булавкой колоть! Да и, если уколешь и они закричат, как ты поймешь, на самом деле им больно или они только притворяются для виду?
— Ну ты и садист… А если не булавкой?
— А чем?
— Магнитом…
— Гм, — сказал я и проводил взглядом очередную старушку. — Магнитом — можно. Но и тогда, наверное, ничего не получится. Магнит так глубоко железо не почует, разве что большой, которым в порту металлолом разгружают. Вот им — да, наверное, получилось бы.
Бабулька в бежевом плаще, крутившаяся все это время неподалеку, вдруг переменила курс и решительно пошла на сближение с нашей скамейкой. Не знаю, как Сереге, а мне почему-то сделалось не по себе. Мы как-то оба враз умолкли и теперь в гробовой тишине наблюдали за ее приближением.
Старушка подошла вплотную, некоторое время глядела на нас со строгой лаской в выцветших глазах, потом заговорила:
— Бутылочки вам не нужны?
— А?! — Я аж подпрыгнул от неожиданности. Старушка отшатнулась.
— Бутылки, говорю, сдавать не будете? — уже гораздо более сварливым тоном осведомилась она.
Тут Серега не выдержал и самым неприличным образом заржал. Старушка смотрела на нас как на сумасшедших.
— Не будем, бабушка, не будем! — наконец сказал миролюбиво он, в два глотка допил остатки пива и протянул бабке пустую бутылку. — Держи.
Я, в свою очередь, проделал то же самое. Бабка сложила четыре трофея в сумку и потащилась дальше по дорожкам, заглядывая в урны и под лавки и время от времени тревожно оглядываясь на нас. Серега смотрел ей вслед, потом хлопнул себя по лбу.
— Слу-ушай! — оживился он. — А ведь они, наверное, радиоволны излучают.
— Пожалуй, — согласился я. — Должны же они как-нибудь общаться.
— А у тебя же приемник в плейере. Давай проверим!
— Ну, это вряд ли, — засомневался я. — Даже если я их и услышу, как я отличу их передачу от…
— Какая передача? При чем тут передача! Должен же он хоть какие-то помехи поймать! Доставай.
То ли пиво подействовало, то ли усталость, но спорить сил у меня уже не было. Я полез в карман, достал свой старый «Сони Вокмэн», перевел переключатель в положение «радио», сунул в уши поролоновые пуговки наушников и некоторое время вслушивался в шорохи и трески. Изредка что-то прорывалось, но это были голоса или музыка на соседних станциях.
— Ничего не слышно, — констатировал я.
— Это FM. Попробуй на средних волнах.
— А, точно. Ага. Так, так… — Я подкрутил колесико настройки. — Где тут у нас средние волны?
Шум помех я зацепил случайно и совершенно неожиданно. Я вытаращился на проходящую мимо бабушку, и, по мере того как она удалялась и стихали помехи в моей «Соньке», я чувствовал, как растут в моей душе тревога и слепое беспокойство. Вероятно, у меня так резко изменилось выражение лица, что Серега все понял без слов. Я поспешно сорвал наушники.
— Что? — Серега встрепенулся и потянулся забрать у меня плейер. — Поймал? Поймал?
— Да погоди ты…
— Дай послушать!
— Нечего там слушать, — сварливо отозвался я, отдергивая плейер и путаясь в проводах. — Одна старушка еще ничего не значит. Надо проверить…
И мы начали проверять. Мы сунули по наушнику в ухо, как делают влюбленные, и теперь, завидев очередную бредущую бабушку, пристраивались ей в хвост и с мрачным видом шли за нею по дорожке, вырывая плейер друг у дружки и лихорадочно крутя настройку приемника. Из-за коротких проводов шагать нам приходилось в ногу, мы все время сбивались и вообще со стороны, наверное, выглядели очень странно. Большинство старушек нас упорно не хотели замечать, но две-три таки заметили и сразу после этого тревожно ускоряли шаг. Что интересно, стариков нам так и не попалось, кроме одного седого опрятного дедка с тросточкой. Одетый в синюю болоньевую куртку, шляпу и с противогазной сумкой на плече, он ничего не излучал, и мы оставили его в покое. Тем не менее следующие полчаса преподнесли нам новый сюрприз — «фонила» каждая четвертая старушка. Если не каждая третья.
— Дела… — Серега озадаченно поскреб в затылке. — Это что же, получается, что каждая третья бабушка вовсе даже не бабушка, а инопланетный агент?
— Ну, так уж сразу и инопланетный, — засомневался я. — Не надо торопиться с выводами. Могут быть и другие объяснения.
— Какие, интересно знать?
— Э-э-э… Ну, я не знаю… Такое, скажем: с возрастом в костях откладывается кальций. Может быть, он экранирует прием… Потом, ведь здесь у нас вся экология ни к черту. Тяжелые металлы, там, и этот… как его…
— Стронций, — подсказал Серега.
— Ага, он самый.
Некоторое время мы сидели молча.
— Может, счетчик Гейгера достать? — неуверенно предложил Кабанчик.
— А у тебя и Гейгер есть?!
Серега с тоской посмотрел на свою сумку и покачал головой:
— Нет, только дозиметр. Но я могу раздобыть.
— Не надо.
Я сидел и крутил колесико настройки, пока мне в уши не ворвался чуть срывающийся, но от того еще более милый сердцу голос Ринго Старра:
In the Town, where I was born
Live the man, who sail to sea…
Дальше я не рискнул испытывать судьбу, оставил приемник в покое и лишь сидел и наслаждался солнцем, музыкой и ускользающим осенним теплом.
«We all live in a Yellow Submarine, — пели „Битлы“, — Yellow Submarine, Yellow Submarine. We…»
Внезапно накативший свист помех был так силен, что заглушил даже музыку. Чертыхнувшись, я сорвал наушники, потом поспешно сунул их обратно в уши, убавил громкость и заоглядывался. Сергей с тревогой посмотрел на меня: «Что, опять?» — потом перевел взгляд на аллею и замер.
По выщербленным плитам узенькой дорожки в нашу сторону неторопливо двигалась старушка.
Одна.
И больше никого поблизости.
Мы молча проследили, как она, постукивая тросточкой, продефилировала мимо, потом переглянулись. Шум в наушниках был слышен, даже если просто я держал их в руках. Я сделал Сереге знак молчать, мы разом поднялись и также не сговариваясь двинулись за ней.
— Что там? — шепотом спросил меня Серега.
— Кажется, и в самом деле что-то странное, — почему-то тоже шепотом ответил я, не сводя глаз со старушки. — На, сам послушай.
Радиостанцию глушило. Шла стена помех. К тому же упорядоченная: каскад и — тишина, потом опять серия помех и снова тишина…
— Как будто кто-то сообщения передает кодированными пакетами, — понимающе кивнул Серега. — Мы в армии, случалось, такое же перехватывали. Ночью делать нечего, сидишь у ящика, верньеры крутишь. Бывает, самолет какой нащупаешь… Да, это занятно. Глушит, как хорошая радиостанция. А на вид не скажешь — бабка как бабка…
— Может, у нее и впрямь рация в сумке?
— Скажешь тоже! — Серега презрительно оттопырил губу. — Такую рацию нам и вдвоем не поднять!
Сравнивать ему было с чем — служил Серега в ПВО.
Бабка между тем пересекла весь парк и потихоньку двинулась к Коммунистической.
Коммунистическая улица в Перми довольно длинная, но на своем пути претерпевает странные метаморфозы, очень похожие на те, что претерпел сам коммунизм в России, а точнее — в бывшем СССР. Свое начало она берет едва ли не от самого вокзала на Перми-второй, от всех этих железнодорожных дамб, трамвайных путей, лужайки с садом камней, полосы отчуждения и прочих примет разрушения. А начинается сразу — высотными домами общежитий с одной стороны и хмурыми пятиэтажками — с другой. Потом она становится все выше, лезет в гору и примерно у драмтеатра разворачивается в гигантскую площадь с памятником в центре, наполненную грохотом трамваев и спешащими людьми. По другой стороне этой площади параллельно проходит улица Ленина. Это, как я понимаю, должно символизировать расцвет эпохи. Далее квартала два тянутся полуразрушенные здания эпохи классицизма, старые купеческие и мещанские дома, покрашенные ныне «Тиккурилой» и увешанные вывесками и рекламными щитами. Однако где-то на участке «Сквер Уральских Добровольцев — ЦУМ» весь косметический ремонт куда-то пропадает, и дальше тянется унылая череда не «полу-», а уже вполне разрушенных старинных двухэтажек. Посредством их Коммунистическая улица едва находит силы доползти до парка возле Оперного театра, и там, у здания Пушкинской библиотеки, исчезает окончательно. Финал, вполне предсказуемый, но все равно несколько неожиданный.
Так вот. Как раз к библиотеке Пушкина та бабка и направлялась.
Преследование не осталось ею незамеченным. Отнюдь. Сперва она просто оглядывалась и перекладывала сумку из одной руки в другую, потом прибавила ходу. Тросточка стучала, словно пулемет, мы с Кабанчиком с трудом за нею поспевали. Только теперь я почувствовал страх в глубине души — мерзкий, сосущий. Происходящее не укладывалось ни в какие рамки. Да, пусть мы выпили до кучи всякого разного, но это все равно не могло быть пьяным бредом! Нас, может, и шатало, но только самую малость. Соображали мы и вовсе на удивление трезво.
Здесь старый район. Жилые дома, переходы, какие-то арки. Народу на этих улочках всегда мало. Весной здесь цветут яблони и закрывают неприглядный вид, но осенью обшарпанные стены и разбитые окна сразу же бросаются в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34