– спросил он совершенно серьезно.
Члены злобно взглянули друг на друга.
– Мы не ссоримся, а по делам диспуты имеем! – выступил вперед старший советник Штановский.
– Вот изволите, вашество, видеть! – подстрекнул и в то же время сфискалил вице-губернатор.
– Господин Штановский! ваша речь впереди! – заметил Митенька, слегка возвышая голос, – господа! я желаю, чтоб у меня этих диспутов не было!
– Во втором томе свода законов, статья... – заикнулся было Штановский.
– Господин Штановский! я имел честь заметить вам, что ваша речь впереди! Господа! Я уверен, что имея такого опытного и достойного руководителя, как Садок Сосфенович (пожатие руки вице-губернатору), вы ничего не придумаете лучшего, как следовать его советам! Ну-с, а теперь поговорим собственно о делах. В каком, например, положении у вас недоимки?
– Тысящ с пьятьсот, а може, и поболе буде, – отозвался на этот вопрос советник Валяй-Бурляй.
– Вот он всегда так, вашество, отвечает! – опять сфискалил вице-губернатор и, обращаясь к Валяй-Бурляю, прибавил:
– А вы скажите, сколько поболе-то будет?
– Самы кажыты!
– Господин Валяй-Бурляй! извините меня, но я должен сказать, что вы совсем не так говорите с своим прямым начальником, как следует говорить подчиненному! Господа! обращаю ваше внимание на недоимку и в виду этого предмета убеждаю прекратить ваши раздоры! Недоимка – это, так сказать, государственный нерв... надеюсь, что мне больше не придется вам это повторять.
Митенька простился и пожелал остаться наедине с вице-губернатором. Но когда советники были уже у дверей, он что-то вспомнил.
– Господин Мерзопупиос! – сказал он, клича третьего советника, – не знаю, правда ли, что до сведения моего дошло, будто бы здесь собственность совершенно не уважается?
Мерзопупиос вильнул всем телом.
– Собственность есть священнейшее из прав человека! – продолжал Митя, – и взыскания по бесспорным обязательствам...
Митенька запнулся, потому что вспомнил, что сам не заплатил еще своего долга Дюссо.
– Я надеюсь, что вы не заставите меня повторять это, – продолжал он и взглядом отпустил Мерзопупиоса.
Я не буду описывать дальнейших представлений. У управляющего палатой государственных имуществ Митенька спросил, в каком состоянии находится скотоводство в губернии, у председателя казенной палаты – до какой цифры простирается питейный доход, и т.д. Всем вообще сказал, что очень рад найти в них достойных и опытных руководителей.
Не могу умолчать и об разговоре с губернским полковником. Впустивши его в кабинет, Митенька даже счел за надобное притворить за ним дверь поплотнее и вообще, кажется, предположил себе всласть отвести душу беседой с этим сановником.
– Что вы скажете, полковник, насчет здешнего образа мыслей? – спросил он, значительно понизивши голос.
– Образ мыслей здесь самый, вашество, благонамеренный, – отвечал полковник, – и если б только начальство уважило мое ходатайство о высылке отставного поручика Шишкина, то смело могу сказать...
– Кто этот Шишкин? – прервал Митенька, несколько встревожившись.
– Отставной поручик-с. Вы не можете вообразить себе, вашество, что это за ужаснейший человек! Намеднись, можете себе представить, ухитрился пролезть под водою в женскую купальню!
– И много там дам было?
– В самый, вашество, раз попал! И представьте, вашество, что говорит в свое оправдание: «Я, говорит, с купчихой Берендеевой хотел свидание иметь!» – «Да разве вам нет, сударь, других мест для свиданий? разве вы простолюдин какой-нибудь, что не можете благородным манером свидание получить?»
– Однако у него губа не дура, у этого Шишкина.
– Просто, вашество, весь женский пол целую неделю в смятении был.
– Гм... об этом нужно подумать! Ну, а политического ничего нет?
– Политического, вашество, решительно ничего в нашей губернии нет.
– А молодые люди есть?
– Есть, вашество, но это именно прекраснейшие молодые люди, из которых со временем образуются прекраснейшие сановники.
– Что читают?
– «Московские ведомости», вашество, но и то – как бы сказать? – одно литературное прибавление, а не политику[].
Собеседники на минуту смолкли.
– Знаете ли что? – первый прервал молчание Митенька, – я думаю преимущественно обратить внимание на общественную безопасность... а?
– Конечно, вашество, это самая главная вещь в губернии. Вот если б, вашество, Шишкина...
– Потому что – вы меня понимаете? – если общественная безопасность обеспечена, то, значит, и собственность ограждена, и всяким удовольствиям мирные граждане могут предаваться с полною непринужденностью...
– Уж на что же лучше! Только бы, вашество, Шишкина... право, вашество, это не человек, а зараза!
– Об Шишкине, полковник, не заботьтесь. Я ручаюсь вам, что сделаю из него полезного члена общества! А еще я полагаю посмотреть здешний гостиный двор и установить равновесие между спросом и предложением!
Полковник потупился, потому что не понимал.
– Я вижу, что это для вас ново. «Спрос» – это вообще... требование товара; «предложение» – это... это предложение товара же. Понимаете?
Теперь, значит, если спрос велик, а предложение слабо, то цена на товар возвышается, и бедные от этого страдают...
– Это, вашество, будет для города такая польза... такое, можно сказать, благодеяние...
– Я хочу, чтоб у меня каждый мог иметь все, что ему нужно, за самую умеренную цену! – продолжал Митенька и даже сам выпучил глаза, вспомнив, что почти такую же штуку вымолвил в свое время Генрих IV[].
Собеседники опять смолкли, потому что полковник окончательно раскис.
– Ну-с, очень рад; очень счастлив, что нахожу такого опытного и достойного руководителя, – заключил Митенька и расстался с полковником.
В это же утро Митенька посетил острог; ел там щи с говядиной и гречневую кашу с маслом, выпил кружку квасу и велел покурить в коридоре.
Затем посетил городскую больницу, ел габер-суп, молочную кашицу и велел покурить в палатах.
– А thea chinensis (китайский чай) частенько прописываете? – любезно спросил он ординатора, который следовал за ним как тень.
Ординатор понял шутку и улыбнулся.
– Нет, кроме шуток, – прибавил Митенька, – я нахожу, что здесь хоть куда! Только, пожалуйста, курите почаще! Я особенно об этом прошу!
Затем, так как уж более не с кем было беседовать и нечего осматривать, то Митенька отправился домой и вплоть до обеда размышлял о том, какого рода произвел он впечатление и не уронил ли как-нибудь своего достоинства.
Оказалось, по поверке, что он, несмотря на свою неопытность, действовал в этом случае отнюдь не хуже, как и все вообще подобные ему помпадуры:
Чебылкины, Зубатовы, Слабомысловы, Бенескриптовы и Фютяевы[].
* * *
Митенька очень хорошо запомнил совет Оболдуй-Тараканова, заповедавшего ему прежде всего обратить внимание на соединение общества. Совет этот отлично гармонировал с его собственными сибаритскими наклонностями (genre Oeil de Boeuf) (в стиле «Бычьего Глаза»). «Что такое общество?» – задал он себе вопрос и тотчас без запинки отвечал, что общество составляют les dames et les messieurs. «Что нужно, чтобы общество жило в единении?» – нужно удалить от него такие мысли, которые могут служить поводом для раздоров и пререканий. Вот Мерзопупиос и Штановский засели там в своей мурье и грызутся, разбирая по косточкам вопрос о подсудности, – это понятно, потому что они именно ничего, кроме этой мурьи, и не видят; но общество должно жить не так, оно должно иметь идеи легкие. Les messieurs et les dames обязаны забывать обо всем, кроме взаимных друг к другу отношений. Поэтому города, в которых господствует легкое поведение, процветают и отличаются веселостью; города же, в которых les messieurs вносят служебные свои дрязги даже в частную жизнь, отличаются унынием, и les dames, вследствие того, приобретают там скверную привычку ложиться спать вместе с курами.
Во время утренних своих слоняний с визитами по Семиозерску Митенька, как знаток по части клубнички, не мог не заметить, что город обладает в изобилии самыми разнообразными «charmants minois» (очаровательными мордочками), которые, однако ж, вследствие неряшества и домоседства, кажутся заспанными и даже словно беременными. В домах он заметил какой-то странный, почти необъяснимый запах («Черт его знает! словно детьми или морскими травами пахнет!») и чуть-чуть было не распорядился, чтоб покурили. «А все это оттого, что мастера нет, который вдохнул бы душу в эти хорошенькие материалы... нет! надо их подтянуть!»
Эта идея до того ему понравилась, что он решился провести ее во что бы то ни стало и для достижения цели действовать преимущественно на дам. Для начала, обед у губернского предводителя представлял прекраснейший случай.
Там можно было побеседовать и о spectacles de societe (любительских спектаклях) и о лотерее-аллегри, этих двух неизменных и неотразимых административных средствах сближения общества.
В этих видах он отправился на обед несколько пораньше («кстати уж и за предводительшей приударить!» – подумал он), но оказалось, что на этот раз весь губернский люд словно сговорился и собрался ранее обыкновенного.
Оставалось покориться.
Предводительша, пикантная брюнетка, взглянула на него довольно пронзительно и указала место подле себя. Кругом тоже сидели дамы, в числе которых было несколько действительно хорошеньких.
– Да избавьте вы нас, Дмитрий Павлыч, ради бога, от этого разбойника Мухоярова, который заодно с губернским правлением по дорогам грабит! – совершенно некстати забасил хозяин.
– Pardon, cher Платон Иваныч, позвольте мне на этот раз не слушать вас!
Я, конечно, сделаю все, что вам угодно будет мне приказать, но здесь я исключительно в распоряжении дам, – отвечал Митенька, очень грациозно поматывая головкой.
Дамы просияли и инстинктивно оправили свои платья.
– Бывают у вас здесь спектакли? – обратился Митенька к хозяйке.
– Да... зимою приезжают какие-то актеры, но мы их никогда не видим, – отвечала хозяйка и опять взглянула на Митеньку.
«Так бы я тебя и съел!» – подумал Митенька, пожирая ее глазами, но вслух продолжал:
– Нет, я, конечно, не об городских спектаклях говорю... я говорю об так называемых spectacles de societe...
Из дам некоторые перешепнулись, другие перемигнулись, как будто говорили друг другу: а вот, погоди, заставит он нас всех петь водевильные куплеты и изображать «резвящихся русалок»!
– Нет, здесь этим некому было заняться.
– Но вы, Татьяна Михайловна?
– Я?.. а почему вы предполагаете, что именно я могу этим заняться?
Митенька сконфузился; он, конечно, был в состоянии очень хорошо объяснить, почему он так думает, но такое объяснение могло бы обидеть прочих дам, из которых каждая, без сомнения, мнила себя царицей общества.
Поэтому он только мял в ответ губами. К счастию, на этой скользкой стезе он был выручен вошедшим официантом, который провозгласил, что подано кушать. Татьяна Михайловна подала Митеньке руку. Процессия двинулась.
– Давайте вашу руку, но за обедом вы мне непременно должны объяснить, почему вы считаете, что именно я должна принять на себя устройство спектакля? – полушепотом сказала хозяйка дорогой.
– Стоит только взглянуть на вас, чтобы... – начал Митенька и не кончил.
– А? – не то насмешливо, не то сочувственно произнесла Татьяна Михайловна.
За столом разместились попарно, то есть мужчины вперемежку с дамами.
Излишек мужчин (преимущественно старцы, уже совсем непотребные) сгруппировался на другом конце стола, поближе к хозяину.
– Ну-с, «чтобы»?.. – начала опять Татьяна Михайловна, очевидно, кокетничая. Она кушала при этом суп с такою грацией, как будто играла ложкой.
– Чтобы убедиться, что вы – единственная женщина, которая может привлечь...
– Публику?
– Вы жестоки, Татьяна Михайловна.
– Вашество! рекомендую вам пирожки! у меня для них особенный повар есть! в Новотроицком учился![] – приглашал с другого конца хозяин дома.
– Ем-с, Платон Иваныч; пирожки действительно бесподобны.
– Шесть лет в ученье был, – продолжал хозяин, но Митенька уже не слушал его. Он делал всевозможные усилия, чтоб соблюсти приличие и заговорить с своею соседкой по левую сторону, но разговор решительно не вязался, хотя и эта соседка была тоже очень и очень увлекательная блондинка. Он спрашивал ее, часто ли она гуляет, ездит ли по зимами Москву, но далее этого, так сказать, полицейского допроса идти не мог. И мысли, и взоры его невольно обращались к хорошенькой предводительше.
– Кушайте же пирожки; их шесть лет учились готовить, – насмешливо говорила между тем хозяйка.
Митенька ободрился.
– Так вы согласны будете взять на себя труд устроить spectacle de societe? – спросил он.
– Да, если вы будете внимательны к нашим дамам... Mesdames! Дмитрий Павлыч просит, чтоб вы приняли участие в предполагаемом им спектакле! Но вы и сами непременно должны принять в нем участие, – продолжала она, обращаясь к Митеньке, – вы должны быть нашим premier amoureux... (первым любовником) – Да, да! непременно, непременно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Члены злобно взглянули друг на друга.
– Мы не ссоримся, а по делам диспуты имеем! – выступил вперед старший советник Штановский.
– Вот изволите, вашество, видеть! – подстрекнул и в то же время сфискалил вице-губернатор.
– Господин Штановский! ваша речь впереди! – заметил Митенька, слегка возвышая голос, – господа! я желаю, чтоб у меня этих диспутов не было!
– Во втором томе свода законов, статья... – заикнулся было Штановский.
– Господин Штановский! я имел честь заметить вам, что ваша речь впереди! Господа! Я уверен, что имея такого опытного и достойного руководителя, как Садок Сосфенович (пожатие руки вице-губернатору), вы ничего не придумаете лучшего, как следовать его советам! Ну-с, а теперь поговорим собственно о делах. В каком, например, положении у вас недоимки?
– Тысящ с пьятьсот, а може, и поболе буде, – отозвался на этот вопрос советник Валяй-Бурляй.
– Вот он всегда так, вашество, отвечает! – опять сфискалил вице-губернатор и, обращаясь к Валяй-Бурляю, прибавил:
– А вы скажите, сколько поболе-то будет?
– Самы кажыты!
– Господин Валяй-Бурляй! извините меня, но я должен сказать, что вы совсем не так говорите с своим прямым начальником, как следует говорить подчиненному! Господа! обращаю ваше внимание на недоимку и в виду этого предмета убеждаю прекратить ваши раздоры! Недоимка – это, так сказать, государственный нерв... надеюсь, что мне больше не придется вам это повторять.
Митенька простился и пожелал остаться наедине с вице-губернатором. Но когда советники были уже у дверей, он что-то вспомнил.
– Господин Мерзопупиос! – сказал он, клича третьего советника, – не знаю, правда ли, что до сведения моего дошло, будто бы здесь собственность совершенно не уважается?
Мерзопупиос вильнул всем телом.
– Собственность есть священнейшее из прав человека! – продолжал Митя, – и взыскания по бесспорным обязательствам...
Митенька запнулся, потому что вспомнил, что сам не заплатил еще своего долга Дюссо.
– Я надеюсь, что вы не заставите меня повторять это, – продолжал он и взглядом отпустил Мерзопупиоса.
Я не буду описывать дальнейших представлений. У управляющего палатой государственных имуществ Митенька спросил, в каком состоянии находится скотоводство в губернии, у председателя казенной палаты – до какой цифры простирается питейный доход, и т.д. Всем вообще сказал, что очень рад найти в них достойных и опытных руководителей.
Не могу умолчать и об разговоре с губернским полковником. Впустивши его в кабинет, Митенька даже счел за надобное притворить за ним дверь поплотнее и вообще, кажется, предположил себе всласть отвести душу беседой с этим сановником.
– Что вы скажете, полковник, насчет здешнего образа мыслей? – спросил он, значительно понизивши голос.
– Образ мыслей здесь самый, вашество, благонамеренный, – отвечал полковник, – и если б только начальство уважило мое ходатайство о высылке отставного поручика Шишкина, то смело могу сказать...
– Кто этот Шишкин? – прервал Митенька, несколько встревожившись.
– Отставной поручик-с. Вы не можете вообразить себе, вашество, что это за ужаснейший человек! Намеднись, можете себе представить, ухитрился пролезть под водою в женскую купальню!
– И много там дам было?
– В самый, вашество, раз попал! И представьте, вашество, что говорит в свое оправдание: «Я, говорит, с купчихой Берендеевой хотел свидание иметь!» – «Да разве вам нет, сударь, других мест для свиданий? разве вы простолюдин какой-нибудь, что не можете благородным манером свидание получить?»
– Однако у него губа не дура, у этого Шишкина.
– Просто, вашество, весь женский пол целую неделю в смятении был.
– Гм... об этом нужно подумать! Ну, а политического ничего нет?
– Политического, вашество, решительно ничего в нашей губернии нет.
– А молодые люди есть?
– Есть, вашество, но это именно прекраснейшие молодые люди, из которых со временем образуются прекраснейшие сановники.
– Что читают?
– «Московские ведомости», вашество, но и то – как бы сказать? – одно литературное прибавление, а не политику[].
Собеседники на минуту смолкли.
– Знаете ли что? – первый прервал молчание Митенька, – я думаю преимущественно обратить внимание на общественную безопасность... а?
– Конечно, вашество, это самая главная вещь в губернии. Вот если б, вашество, Шишкина...
– Потому что – вы меня понимаете? – если общественная безопасность обеспечена, то, значит, и собственность ограждена, и всяким удовольствиям мирные граждане могут предаваться с полною непринужденностью...
– Уж на что же лучше! Только бы, вашество, Шишкина... право, вашество, это не человек, а зараза!
– Об Шишкине, полковник, не заботьтесь. Я ручаюсь вам, что сделаю из него полезного члена общества! А еще я полагаю посмотреть здешний гостиный двор и установить равновесие между спросом и предложением!
Полковник потупился, потому что не понимал.
– Я вижу, что это для вас ново. «Спрос» – это вообще... требование товара; «предложение» – это... это предложение товара же. Понимаете?
Теперь, значит, если спрос велик, а предложение слабо, то цена на товар возвышается, и бедные от этого страдают...
– Это, вашество, будет для города такая польза... такое, можно сказать, благодеяние...
– Я хочу, чтоб у меня каждый мог иметь все, что ему нужно, за самую умеренную цену! – продолжал Митенька и даже сам выпучил глаза, вспомнив, что почти такую же штуку вымолвил в свое время Генрих IV[].
Собеседники опять смолкли, потому что полковник окончательно раскис.
– Ну-с, очень рад; очень счастлив, что нахожу такого опытного и достойного руководителя, – заключил Митенька и расстался с полковником.
В это же утро Митенька посетил острог; ел там щи с говядиной и гречневую кашу с маслом, выпил кружку квасу и велел покурить в коридоре.
Затем посетил городскую больницу, ел габер-суп, молочную кашицу и велел покурить в палатах.
– А thea chinensis (китайский чай) частенько прописываете? – любезно спросил он ординатора, который следовал за ним как тень.
Ординатор понял шутку и улыбнулся.
– Нет, кроме шуток, – прибавил Митенька, – я нахожу, что здесь хоть куда! Только, пожалуйста, курите почаще! Я особенно об этом прошу!
Затем, так как уж более не с кем было беседовать и нечего осматривать, то Митенька отправился домой и вплоть до обеда размышлял о том, какого рода произвел он впечатление и не уронил ли как-нибудь своего достоинства.
Оказалось, по поверке, что он, несмотря на свою неопытность, действовал в этом случае отнюдь не хуже, как и все вообще подобные ему помпадуры:
Чебылкины, Зубатовы, Слабомысловы, Бенескриптовы и Фютяевы[].
* * *
Митенька очень хорошо запомнил совет Оболдуй-Тараканова, заповедавшего ему прежде всего обратить внимание на соединение общества. Совет этот отлично гармонировал с его собственными сибаритскими наклонностями (genre Oeil de Boeuf) (в стиле «Бычьего Глаза»). «Что такое общество?» – задал он себе вопрос и тотчас без запинки отвечал, что общество составляют les dames et les messieurs. «Что нужно, чтобы общество жило в единении?» – нужно удалить от него такие мысли, которые могут служить поводом для раздоров и пререканий. Вот Мерзопупиос и Штановский засели там в своей мурье и грызутся, разбирая по косточкам вопрос о подсудности, – это понятно, потому что они именно ничего, кроме этой мурьи, и не видят; но общество должно жить не так, оно должно иметь идеи легкие. Les messieurs et les dames обязаны забывать обо всем, кроме взаимных друг к другу отношений. Поэтому города, в которых господствует легкое поведение, процветают и отличаются веселостью; города же, в которых les messieurs вносят служебные свои дрязги даже в частную жизнь, отличаются унынием, и les dames, вследствие того, приобретают там скверную привычку ложиться спать вместе с курами.
Во время утренних своих слоняний с визитами по Семиозерску Митенька, как знаток по части клубнички, не мог не заметить, что город обладает в изобилии самыми разнообразными «charmants minois» (очаровательными мордочками), которые, однако ж, вследствие неряшества и домоседства, кажутся заспанными и даже словно беременными. В домах он заметил какой-то странный, почти необъяснимый запах («Черт его знает! словно детьми или морскими травами пахнет!») и чуть-чуть было не распорядился, чтоб покурили. «А все это оттого, что мастера нет, который вдохнул бы душу в эти хорошенькие материалы... нет! надо их подтянуть!»
Эта идея до того ему понравилась, что он решился провести ее во что бы то ни стало и для достижения цели действовать преимущественно на дам. Для начала, обед у губернского предводителя представлял прекраснейший случай.
Там можно было побеседовать и о spectacles de societe (любительских спектаклях) и о лотерее-аллегри, этих двух неизменных и неотразимых административных средствах сближения общества.
В этих видах он отправился на обед несколько пораньше («кстати уж и за предводительшей приударить!» – подумал он), но оказалось, что на этот раз весь губернский люд словно сговорился и собрался ранее обыкновенного.
Оставалось покориться.
Предводительша, пикантная брюнетка, взглянула на него довольно пронзительно и указала место подле себя. Кругом тоже сидели дамы, в числе которых было несколько действительно хорошеньких.
– Да избавьте вы нас, Дмитрий Павлыч, ради бога, от этого разбойника Мухоярова, который заодно с губернским правлением по дорогам грабит! – совершенно некстати забасил хозяин.
– Pardon, cher Платон Иваныч, позвольте мне на этот раз не слушать вас!
Я, конечно, сделаю все, что вам угодно будет мне приказать, но здесь я исключительно в распоряжении дам, – отвечал Митенька, очень грациозно поматывая головкой.
Дамы просияли и инстинктивно оправили свои платья.
– Бывают у вас здесь спектакли? – обратился Митенька к хозяйке.
– Да... зимою приезжают какие-то актеры, но мы их никогда не видим, – отвечала хозяйка и опять взглянула на Митеньку.
«Так бы я тебя и съел!» – подумал Митенька, пожирая ее глазами, но вслух продолжал:
– Нет, я, конечно, не об городских спектаклях говорю... я говорю об так называемых spectacles de societe...
Из дам некоторые перешепнулись, другие перемигнулись, как будто говорили друг другу: а вот, погоди, заставит он нас всех петь водевильные куплеты и изображать «резвящихся русалок»!
– Нет, здесь этим некому было заняться.
– Но вы, Татьяна Михайловна?
– Я?.. а почему вы предполагаете, что именно я могу этим заняться?
Митенька сконфузился; он, конечно, был в состоянии очень хорошо объяснить, почему он так думает, но такое объяснение могло бы обидеть прочих дам, из которых каждая, без сомнения, мнила себя царицей общества.
Поэтому он только мял в ответ губами. К счастию, на этой скользкой стезе он был выручен вошедшим официантом, который провозгласил, что подано кушать. Татьяна Михайловна подала Митеньке руку. Процессия двинулась.
– Давайте вашу руку, но за обедом вы мне непременно должны объяснить, почему вы считаете, что именно я должна принять на себя устройство спектакля? – полушепотом сказала хозяйка дорогой.
– Стоит только взглянуть на вас, чтобы... – начал Митенька и не кончил.
– А? – не то насмешливо, не то сочувственно произнесла Татьяна Михайловна.
За столом разместились попарно, то есть мужчины вперемежку с дамами.
Излишек мужчин (преимущественно старцы, уже совсем непотребные) сгруппировался на другом конце стола, поближе к хозяину.
– Ну-с, «чтобы»?.. – начала опять Татьяна Михайловна, очевидно, кокетничая. Она кушала при этом суп с такою грацией, как будто играла ложкой.
– Чтобы убедиться, что вы – единственная женщина, которая может привлечь...
– Публику?
– Вы жестоки, Татьяна Михайловна.
– Вашество! рекомендую вам пирожки! у меня для них особенный повар есть! в Новотроицком учился![] – приглашал с другого конца хозяин дома.
– Ем-с, Платон Иваныч; пирожки действительно бесподобны.
– Шесть лет в ученье был, – продолжал хозяин, но Митенька уже не слушал его. Он делал всевозможные усилия, чтоб соблюсти приличие и заговорить с своею соседкой по левую сторону, но разговор решительно не вязался, хотя и эта соседка была тоже очень и очень увлекательная блондинка. Он спрашивал ее, часто ли она гуляет, ездит ли по зимами Москву, но далее этого, так сказать, полицейского допроса идти не мог. И мысли, и взоры его невольно обращались к хорошенькой предводительше.
– Кушайте же пирожки; их шесть лет учились готовить, – насмешливо говорила между тем хозяйка.
Митенька ободрился.
– Так вы согласны будете взять на себя труд устроить spectacle de societe? – спросил он.
– Да, если вы будете внимательны к нашим дамам... Mesdames! Дмитрий Павлыч просит, чтоб вы приняли участие в предполагаемом им спектакле! Но вы и сами непременно должны принять в нем участие, – продолжала она, обращаясь к Митеньке, – вы должны быть нашим premier amoureux... (первым любовником) – Да, да! непременно, непременно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45