- тихо спросила женщина. Вместо
ответа профессор, всхлипнув горлом на коротком вдохе, прижался к пятну
губами. Она положила руку ему на затылок, чуть жалобно сказала:
- Не чувствует. Даже тебя уже не чувствует. Нелепо...
- Храбрая моя... Любимая моя...
- У тебя не будет никаких хлопот со мной. Не было и не будет. Нет,
нет, - она тихонько засмеялась, - подожди. Дай... я совсем сниму эту
проклятую рубашку.
- Эй! - остервенело крикнули из-за перегородки. - Вы потише! Сил
слушать нет!
- Профессор, - ехидно сказали с другой стороны, - я намекну
десятнику, чтоб тебя поставили с отката на молоток. Что-то ты сильно
шустрый, здоровья много!
Невеселый мужской хохот залязгал слева и справа.
- Бедные, - едва слышно выдохнула женщина, а потом, решившись,
лихорадочно содрала надетый под рубашкой облегающий свитер. У нее горело
лицо. Застенчиво и как-то беспомощно, моляще вскинула глаза на мужа. -
Я... как тебе? Еще ничего?
Стремительный семенящий детский бег накатился и укатился мимо по
коридору, а следом за ним - тяжелый топот и крик, от которых хилая дверь
затряслась:
- Стой, ублюдок! Я и без докторов из тебя кишки выпущу!
- А у тебя там... были дети? - осторожно спросила женщина.
Профессор молчал. Женщина чуть качнула головой.
- Она молодец. Что решилась. От тебя радостно иметь детей.
Он молчал. Она улыбнулась.
- Ты будто с неба спустился. У нас ведь как: если "это" люблю,
значит, "не это" - не люблю. А ты... Кто умеет по-настоящему любить сразу
разное, никогда не станет давить и заставлять. Знаешь, я когда отревела,
поняла, что эта цидулка меня еще сильней к тебе приворожила.
- Плакала? - тихо спросил он.
- Спрашиваешь! Ты в дверь - я в подушку...
Вдали заголосили, завопили: "Перестань!" - "Оттащите, он задушит!" -
"Психогруппу!!"
- Обидно только, что ты мне сам не сказал... Как не родной.
- Ничего про них не знаю, - вдруг сказал профессор. - Только молю,
чтобы они погибли сразу, как наш... Чем гнить.
- Неправда! - страстно выдохнула она. - Неправда, понимаешь! Дай
руку. Вот так. Почувствуй! С тобой мне хорошо даже здесь. А с нами - и ему
было бы хорошо.
Прошло несколько минут.
Женщина сказала едва слышно:
- А ведь тот странный мальчик, который у нас жил... Это, наверное, и
есть Мутант. Говорят, будто завтра...
Воздух встряхнулся от громкого, просторного щелчка, и в шуршании
плохой аппаратуры голос дежурного, усиленный хрипящими динамиками,
проревел:
- Внимание! Первой дневной смене через полчаса быть готовой к выходу!
Слыхали? И прекратите там свалку в самом деле, что такое, в конце концов!
Опять щелчок хлопнул по ушам, и шуршание исчезло.
- Поторопись, профессор, - подсказали из-за левой перегородки, но
вяло, без удовольствия.
- Завтра, - попыталась продолжить фразу женщина и запнулась, -
завтра... - и наконец вдруг заплакала.

СЫН
Двумя грандиозными комплексами, отрытыми не более чем в четырех милях
друг от друга, система убежищ, в которых сосредоточилась теперь разумная
жизнь планеты, не ограничивалась. Вокруг них были разбросаны
многочисленные индивидуальные и коллективные укрытия, предусмотрительно
созданные в свое время различными муниципальными учреждениями и даже
отдельными состоятельными гражданами. Большинство этих скромных ковчегов
давно обезлюдело, как обезлюдели постепенно и другие, более отдаленные
норы. Но некоторые близость правительственных сооружений спасла от гибели.
Правительственные же комплексы, один из которых находился под
непосредственной юрисдикцией кабинета министров, а другой - комитета
начальников штабов (с некоторых пор между двумя этими авторитетными
организациями начало возникать не вполне внятное соперничество),
подкармливали так называемых "индивидуалов", или "верхачей", поскольку
запасы продовольствия, хотя и весьма оскудевшие за истекший год, благодаря
громадной естественной убыли населения в самих комплексах, позволяли это
делать. Со своей стороны, политическая ситуация вынуждала руководителей
обеих группировок, подготавливая почву для создания резерва живой силы на
случай возможного конфликта, заботиться о нескольких стах верхнего
населения, и каждая делала все возможное, чтобы обеспечить лояльность
именно себе как можно большей его части. Одно время органами военного
планирования как при кабинете, так и при комитете активно разрабатывались
варианты "репатриации" индивидуалов, пусть даже насильственной и
обязательно - упреждающей аналогичную акцию потенциального противника.
Однако все они с сожалениями были отставлены. Эпидемия загадочной болезни,
то вспыхивавшая, то затухавшая - но никогда не сходившая на нет, -
буквально косила людей попеременно то "наверху", то "внизу". Пока еще не
пострадавшее от нее руководство испытывало перед нею ужас куда больший,
чем рядовое население, - правда, фатальность недуга держалась, по крайней
мере официально, в тайне от рядовых. Боязнь занести в бункера новые отряды
невесть откуда взявшихся непостижимых вирусов и вызвать новые могучие
вспышки, перед которыми могли уже и спасовать заботившиеся о здоровье
лидеров профилактические службы, оказалась решающим доводом против
переселения "верхачей" в глубину.
Примерно через час после того, как красное солнце всплывало над
дальними курганами и наступало самое светлое время суток, то есть время,
когда можно было не опасаться черных песчаных крыс, владевших поверхностью
в сумерках и во тьме, в наскоро построенном три с половиной месяца назад
тамбуре, у главного входа в министерский комплекс, начиналась бесплатная
раздача продовольствия.
Для "верхачей" это был час блаженства. Те, кто жил поближе,
собирались у запертых броневых створок задолго до урочного времени.
Конечно, хотелось и очередь занять пораньше - но разве лишь в этом было
дело! Для живших небольшими группами, а то и в полном одиночестве
"верхачей" это было единственной возможностью повидать других, поговорить
с другими, обсудить течение дел. Здесь все давно знали друг друга, помнили
прекрасно, у кого крысы съели старшего брата, кто ищет по развалинам
остатки книг, у кого сработался фильтр в противогазе, чей муж сошел с ума.
И после получения пайков "индивидуалы" по большей части долго не
расходились.
Прямо за углом, у внешней боковой стены тамбура, на припеке,
процветала меновая торговля. Она была вполне легальна, и дежурные
стражники благодушно наблюдали через посредство скрытых камер и микрофонов
за оживленными чудаками, менявшими только что полученную пару галет на
только что полученную флягу воды, комплект "Собрания шедевров мировой
литературы" на комплект импрегнированного обмундирования, коробку спичек
"Наша марка" на коробку слайдов "Прекраснейшие водопады", фонарик без
батарейки на скрипку без смычка, свитер на сапоги... Немедленному и
безвозмездному изъятию подлежали только "левое" продовольствие, оружие,
алкоголь с наркотиками, ну и, конечно, драгметаллы, хотя за каким чертом
они теперь были нужны - в отличие, например, от остро необходимых
наркосодержащих, - рядовые стражники не могли уразуметь.
Миниатюрная молодая женщина в бесформенном противохимическом балахоне
и свином рыле противогаза, прихваченного поверху - видимо, он был ей
великоват - какими-то розовыми лентами, не потерявшими, несмотря на
замызганность, несколько легкомысленного вида, дождалась своей очереди на
раздаче. Ей пихнули небольшой пакет с видневшимися сквозь полупрозрачный
пластик парой галет, банкой консервов и ампулой с комплектом витаминов на
следующую декаду. Потом через специальное приспособление, позволявшее
переливать жидкости из сосуда в сосуд без соприкосновения с внешним
воздухом, налили ей воды в небольшую бутылку, которую она принесла с
собою. Пробормотав стандартное "Слава премьеру, я вся в его власти и
принадлежу ему без остатка" и от души добавив более привычное "Дай ему бог
здоровья", женщина уступила место следующему, тщательно упрятывая паек во
внутренние пазухи балахона и ощупываясь снаружи - не проступают ли
очертания пакета и бутылки сквозь ткань, не слишком ли бросается в глаза,
что она опайкована. Все было в порядке. Она вышла на воздух. Солнце,
ощутимо пригревая, светило прямо в стекла маски весенним алым светом.
Кругом группками по двое, по трое судачили люди без лиц, и стеклышки их
противогазов то и дело рассыпали в стороны красные брызги, когда люди
жестикулировали и качали головами.
- Вот так я стою, да? - объяснял один мужчина другому, разводя руками
и даже приседая для образности. - А он выходит. Понимаешь? Ну просто в
двух шагах. Лет пятнадцать ему, не больше того. Не, не больше.
Белый-белый. И глазом смотрит. Только, стало быть, рубашонка на нем - ни
тебе комбинезона, ни тебе маски.
- Ну, врать ты гора-азд, - насмешливо сказал второй мужчина, покрутив
головой. Шланг его противогаза мягко мотнулся в воздухе.
- Да лопнуть мне! И так, стало быть, глазом посмотрел... и пошел.
Будто я вошь какая, понимаешь? Я просто расплакался там, уж так мне обидно
стало. Что ж это такое, думаю? Жил-жил, все как следует быть - и на тебе.
Потом крикнул ему: что ж я, крикнул, по-твоему, что ли, вошь? А он, стало
быть, идет себе. Даже не обернулся. Этак легко по склону: фык-фык-фык...
- Ой, плоха примета, ой, плоха, - шустро подковыляв со стороны,
ввернула бабка, волочившая за собой едва не по песку чем-то набитую
цилиндрическую молодежную сумку. - Какого дня дело-то было? А? Это важно -
какого дня. А?
- А я слышала, его повстречать - к добру, - приостановилась женщина с
розовыми завязками на голове. - Я слышала, если его встретишь -
обязательно завтра дойдешь, куда он поведет, и проживешь потом
долго-долго...
- Ну, бабы врать горазды.
- Да сами посудите. Какая от мальчика беда? Я его встречала с месяц
назад, не так близко, правда. Вон как до той глыбы.
- Какого дня? А? Это важно.
- Так и то сестренка моя младшая - у ней ножки не ходят, - я прихожу,
а она улыбается. Весь день улыбалась.
- Тоже радость какая, - пробормотал мужчина.
- Мне - радость, - ответила женщина, обернувшись к нему.
- А ты что ж, стало быть... тоже слыхала, что завтра-то?.. Что ли,
тоже слыхала?
- А кто же не слыхал, - женщина пожала плечами. - Я только вот про
сестренку думаю - как она-то пойдет. У ней ножки не ходят. Ну, как-нибудь
до мальчикова дома донесу на руках, а там умолю, он что-нибудь придумает.
Мальчик добрый.
- Ну, дочка, врать ты горазда, - насмешливо сказал второй мужчина, в
то время как первый ухватил женщину за локоть, притянул к себе и шепотом
засвистел под противогазом:
- А ты что ж... стало быть, знаешь, где дом?
- А что, ты не знаешь? По-моему, все знают, таятся только. У Корыта.
Там озеро, на озере вилла... Ну, озера-то давно нету, да и вилла, верно,
тоже... Говорят, там. Что, правда не слышал?
- Ну, мать, отрежут тебе язык, - пробасил второй.
Женщина засмеялась, махнув рукой.
- Ладно! Пойду я. Меня сестренка дожидается. У ней ножки не ходят,
беда... Счастливо вам, - она, не оглядываясь, легко двинулась прочь.
Далеко в пустыне, за барханом, который ветер намел над руинами
ратуши, стояли двое военных. На них были металлизированные, отливающие
ослепительным серебром комбинезоны спецназначения и компактные изолирующие
противогазы последнего образца. Один - повыше и помоложе - равнодушно
прислонился спиной к перекошенной каменной плите, закопченной давним
пожаром, увязшей в наносах, - огрызку массивной стены собора двенадцатого
века, недоглоданному моментом ноль. Второй, грузный, выдвинувшись из-за
плиты, смотрел в бинокль, плотно прижав обрезиненные окуляры к стеклу
шлема. Автомат мирно торчал у него за спиной.
- Одиночка, - сказал он и опустил бинокль. - Нормально. Будет у меня
наконец комплект фигур. Прыщавец воду просил... - Отступил на шаг за
плиту, поправил немного сползший ремень автомата. - На кой ляд недоноску
вода, а? Самогонку он гнать наладился, что ли?
Высокий презрительно пожал плечом.
- Жалко будет агрегат бросать, если завтра куда уйдем.
- Возня это, возня, - со скукой сказал высокий и сложил руки на
коротком десантном автомате, висящем поперек груди. Грузный весело
хмыкнул.
- Вот такой я простой мужик. Шахматушки люблю. А ты, сверхчеловек
долбаный, вообще ничего не любишь.
Высокий, не отвечая, нагнулся и поднял с земли металлический, чуть
погнутый прут - видимо, обрывок арматуры с каких-нибудь развалин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12