- Подойди, я остановлю кровь.
Она постаралась произнести это негромко, ненавязчиво. Она знала
вспыльчивость Кайо. Но он и впрямь был плох - послушно подошел; на Анхелу
пахнуло болезненным жаром.
- Ты останешься у меня, - сказала Анхела и положила ладонь на
простреленное кровоточащее плечо журналиста. - Ты проведешь день у меня, -
кровь под ее ладонью быстро сворачивалась. - Ночью, если торопишься,
можешь уйти.
- Ночь... - пробормотал журналист. - В этой стране любят ночь...
- Смотри на ночь, как на некое начало отсчета, - возразила Анхела. -
В древнем Шумере новые сутки всегда начинаются с ночи.
Кайо не понял ее.
- Я не должен был приходить, прости... Но мне надо продержаться хотя
бы сутки. Потом я не буду тебе мешать.
Анхела читала мысли Кайо - он думал о ней. Как всегда, видя ее, он
сходил с ума. Но его мысли были чистыми. Он, Кайо, испытывал радость.
- У тебя ладонь, как лист съяно.
Съяно... Либертозо сделали лист съяно символическим знаком партии.
Корни съяно уходят глубоко в почву. Когда степи и леса Тании горят, съяно
тоже сгорает. Но после первого же дождя мощные корни дают тысячи новых
побегов. Съяно неуничтожим!
Если все либертозо похожи на Кайо, подумала Анхела, будущее за
ними...
Глядя на журналиста, привязанного к "Лоре", Анхела вспомнила пилота
Кнайба. Он был груб, мощен. Он плевал и на либертозо, и на морских
пехотинцев. В этом мире, считал Кнайб, каждый борется за себя. Но внимание
столь влиятельной женщины, несомненно, льстило Кнайбу. Он по-новому ощущал
себя, он начинал чувствовать свою значительность.
Кнайб не лгал, говоря, что он лучший пилот Тании. Он не лгал, говоря,
что справится с любым заданием. В такие времена - и Анхела знала это -
только Кнайб мог решиться пересечь на самолете закрытую границу. И,
понимая это, Кнайб пил скотч, красиво говорил о неподкупности неба,
вспоминал знаменитых пилотов, нашептывал комплименты. Но Анхела видела - в
черных подвалах его подсознания, как черви, копошатся унижающие ее,
Анхелу, мысли. Улыбаясь, потягивая скотч, ничем не выдавая себя, Кнайб
думал о ней мерзко и был счастлив от того, что люди еще не научились
читать мысли...
А оружие? - спросила себя Анхела. Как в самолет Кнайба попало оружие?
Неужели она все-таки недооценила Кнайба? Неужели при всей его низменности
он работал на либертозо?
Нет! Кнайб был жаден, испорчен, груб. Кнайб не мог работать на
либертозо. Таких, как Кнайб, можно только купить.
Значит, либертозо купили Кнайба. Он решил подработать и на этих
отверженных... В каких нищих карманах звенели собранные для него медяки? И
почему, если либертозо нужны были деньги, Хосеф Кайо никогда не обращался
к ней, к Анхеле?
Хосеф боялся, - с острой жалостью решила она. Он боялся потянуть за
собой меня. С тех пор, как я отказалась стать его женой, он ни разу не
посетил виллу "Урук". Но он и не забыл обо мне, он любил меня и издали
постоянно следил за всем, что я делаю...
Анхела вновь взглянула на журналиста.
Я пришла в "камеру разговоров" за спрайсом. Я не думала, что они
схватят Кайо. Мои планы нарушены.
Анхела боялась, что уже не сможет спасти журналиста. Боялась, что ей
не хватит времени. Два дня назад ее браслет - спрайс - начал светиться.
Это значило - ее ждали, ей следовало уходить.
Сколько лет я веду эту игру? Почти семнадцать!
И ни разу ни соблазн, ни трагедия не вырвали меня из привычного круга
- политики, ученые, бизнесмены... Я и Кайо оттолкнула от себя по той же
причине - он хотел вырвать меня из этого круга. Но круг был очерчен не
мной!
А если бы это я лежала на "Лоре" - неожиданно подумала Анхела. Если
бы не у Кайо, а у меня болело плечо и резко, страшно ударяло под лопатку
задыхающееся сердце? Если бы не он, а я все силы направляла сейчас на то,
чтобы затаить, убить, спрятать в плавящемся от боли мозгу единственную, но
такую важную фразу: "Запад Абу... пять костров ромбом... одиннадцатого...
пятнадцатого... двадцать второго..."? СМОГЛА БЫ Я ПОДНЯТЬ РУКУ НА
ЧЕЛОВЕКА?
Нет, сказала себе Анхела.
ПОДНЯТЬ РУКУ НА ЧЕЛОВЕКА МОЖЕТ ТОЛЬКО ЧЕЛОВЕК!

- Вам жаль туземца? - негромко спросил Досет.
- Да.
- Почему же вы ему не поможете? Достаточно ответить на мои вопросы, и
мы отправим туземца в госпиталь.
Это была ложь. Анхела зажмурилась и покачала головой.
Досет в упор взглянул на дочь Ауса. Он был убежден - она заговорит!..
В Кайо Досет не верил - либертозо бесчувственны. Их можно только
уничтожать. Но Анхела... Когда Кайо завопит, когда электрический ток
начнет выламывать его кости, когда из прокушенных губ хлынет кровь, Анхела
заговорит.
А пока... Чувствуя, что все идет, как надо, Досет приказал:
- Приведите Этуша!
Это был его резерв. Он, Досет, не собирался бросать в огонь самое
необходимое. Он верил - это дело можно провести малой кровью.
Подумав так, Досет улыбнулся. Сухой, мертвой улыбкой, едва
раздвинувшей его тонкие, бесцветные губы.

5. ХУДОЖНИК
Этуша втолкнула в "камеру разговоров".
- Почему ты отказался писать эту женщину? - грубо спросил Досет.
Этуш вздрогнул. Он боялся смотреть на Анхелу, он отворачивался от
"Лоры". С унизительным страхом, с низкой мольбой Этуш смотрел только на
Досета.
- Эта женщина не для моей кисти, - жалко выдавил он. - Я не умею
писать святых!
- И все-таки ты ее напишешь! - заявил Досет.
- Нет! - затравленно возразил Этуш. - Я рисую только преступников!
- Дуайт, воротник!
Легко замкнув распухшие, слабые руки художника в металлические
наручники, Дуайт приказал:
- Ложись!
Только теперь Анхела уяснила назначение металлического кольца,
ввернутого в пол камеры. К этому кольцу Дуайт быстро и деловито привязал
грузно опустившегося на колени художника. Так же быстро и деловито Дуайт
затянул на шее Этуша мягкую сыромятную петлю - "воротник". Тепловой луч
мощного рефлектора, подвешенного в стене, ударил в шею Этуша, и художник,
по-птичьи замерев, обессиленно прикрыл выпуклые глаза желтоватыми пленками
почти прозрачных век.
- Сейчас одиннадцать, - заговорил Досет. - К двум часа ночи я должен
знать - где, кто и на какие деньги покупает оружие для либертозо? Кто и
через какие порты ввозит его в Танию? Когда и в каком месте должны
приземляться самолеты с остальным оружием? Отвечать может любой: и
туземец, - он кивнул в сторону Кайо, - и вы, Анхела. Тот, кто заговорит
первым, будет отпущен. Ну, а если никто не заговорит, я по очереди убью
Этуша и туземца, и кровь этих людей ляжет на вас, Анхела.
- Но если мне нечего сказать? - наивно удивилась Анхела.
И Досет почувствовал бешенство.
Вскочив, он одним шагом преодолел пространство, отделявшее его от
Анхелы. Ударившись бедром о край стола, хищно и мягко наклонился над
женщиной, так странно пахнущей травами и цветами, и рванул на себя руану.
Тонкий шелк лопнул. Накидка сползла с голого плеча Анхелы. Будто
защищаясь, дочь Ауса вскинула руку, и на ее тонком запястье холодно
блеснул браслет - точная копия того, что лежал на столе майора.
Мгновение Досет боролся с неодолимым желанием ударить Анхелу. Но -
браслет!
Не глядя на поджавшего губы Дуайта, на каменно-застывшего у дверей
Чолло, на сжавшегося Этуша, наконец, на руану, упавшую на пол, майор
вернулся на место. Сел. Потянулся к скотчу. Но выпить помешал Этуш -
сыромятная петля, быстро высыхая, сдавила его рыхлую шею. Художник
захрипел.
- Хочешь рисовать? - мрачно спросил майор.
Этуш согласно и страшно задергался.
- Принесите кисти, картон! - приказал Досет. - Дуайт, сними с него
воротник! - и добавил, обращаясь уже к Этушу: - Рисуй внимательно! И не
подходи к столу, от тебя дурно пахнет!
- Руки дрожат, - прохрипел Этуш. - Дайте мне скотча!
- Займись делом. Ты получишь свой скотч, но позже...
Досет хлебнул прямо из бутылки.
Браслеты, поставившие его в тупик, вполне могли служить паролями!
Исподлобья он взглянул на Анхелу. Оставшись в тонкой кофте, она
сидела в кресле прямо и строго.
- Дайте напряжение на туземца!
Дуайт замкнул цепь.
Привязанный к "Лоре", Кайо вскрикнул. Судорога изогнула его полуживое
тело, а Дуайт, наклонившись на ним, заорал:
- Когда придет следующий самолет?

ПОМОГАЯ КАЙО, АНХЕЛА ПРИНЯЛА НА СЕБЯ ЧАСТЬ УДАРА.
Ее вид - закрытые глаза, посеревшие губы - вполне удовлетворил
майора. Он не подозревал, что Анхела могла выдержать и более страшную
боль. И он, конечно, не думал, что Кайо не получает _с_в_о_е_й_ дозы.
И все же времени мне не хватит, сказала себе Анхела. Еще несколько
ударов, и Хосеф впадет в шок. Мне не спасти Кайо. Я не успею его спасти!
Он уходит...
Из всех точек боли, которые она перенесла на себя, самыми
чувствительными были две - под сердцем и под желудком, глубоко внутри.
Сглаживая неравнозначность боли, Анхела откинулась на спинку
неудобного деревянного кресла: кто может стать ее _п_о_м_о_щ_н_и_к_о_м_?
Кто может принять на себя боль - ее и Кайо?
Этуш? Нет. Этуш не годился. В его мозгу было пусто. Этуш был обречен.
И Анхелу поразило то, что и Этуш, и Кайо, - оба они уходили в молчании.
Оба знали - все кончено...
Широкий затылок напомнил Анхеле Шмайза. Но только на миг... Доктор
был крупен, но крупен по-спортивному, подобранно. Было время, когда Этуш и
археолог не расставались. Сдержанный немец и суетливый таниец - странная
пара! Но Шмайзу художник был по душе.
Лет пять назад, уступая просьбам археолога, Этуш взялся за
перерисовки шумерских глиняных печатей. Часть работ приобрел университет
Эльжбеты, часть перешла к Анхеле. Особенно нравился Анхеле лист, на
котором Этуш изобразил Гильгамеша. Царь Урука стоял, сжав под мышкой
свирепого, не смирившегося льва. Тюрбан башней возвышался над лбом
Гильгамеша, под льняным хитоном вздувались твердые мышцы.
Чем художник привлек Шмайза?.. Никто этого не знал, но прежде
нелюдимый археолог везде стал появляться с Этушем. И только Анхела
понимала причину их дружбы, только _о_н_а_. Ибо уже тогда, пять лет назад,
Шмайз начал бояться Анхелы.
Да, именно испуг вызывали в нем ее память, ее поистине феноменальные
способности. С необычайной легкостью Анхела воспроизводила на память самые
сложные тексты.
Она запоминала все, сразу и навсегда.
А знание языков, живых и мертвых!
- Одиннадцать падежей! Несколько видов множественного числа!
Клинописное написание! - поражался Шмайз. - В какой эдубба какой уммиа
[эдубба (шумерское) - школа, уммиа (шумерское) - учитель] дал вам это?!
Или вы впрямь родились в Шумере?
Раз в два месяца Шмайз посылал из Ирака подробные отчеты, и они
возвращались к нему с массой пометок. Никто бы не поверил, что эти пометки
сделаны двадцатитрехлетней женщиной, не имевшей весомого научного имени.
Шмайз думал: "Разработка проблем истории Древнего Востока - долг
каждого истинного археолога! Математика и медицина Шумера оставили свой
след не только в науке греков и александрийцев. Шумерская система мер и
весов, до введения метрической, была известна повсюду. Влияние Шумера на
эллинические монархии, а значит, и на Рим, Византию, Египет - несомненно."
Однако Шмайз никогда не мог по-настоящему принять стиль Анхелы. Она
торопилась найти нечто необычное, вызывающее. Она требовала: "Ищите не в
Фара! не в Абу-Бахрейне! не в Тель-абу-Хабба! Эти холмы рыты и перерыты!
Ищите там, куда никто не заглядывал! Там, где мог путешествовать сам
Гильгамеш!"
Будто из Тании было видней, где искать...
Еще более странными казались Шмайзу намеки Анхелы на то, что именно
надо искать. Она будто сознательно забывала о том, что времена Гильгамеша
(именно этот древнешумерский эпос ее занимал) были утоплены в самых
отдаленных, в самых давних веках варварства...
Первые же находки в Ираке, в указанных Анхелой местах, повергли
Шмайза в ужас и трепет.
За три месяца до мартовского переворота археолог прилетел в Танию. В
столице было неспокойно, в аэропортах группами прогуливались морские
пехотинцы. Народный президент произносил длинные речи, толкались перед
лавками подозрительные юнцы из общества самообороны. Доктор Шмайз ничего
этого не видел. Его поразила не Тания. Его поразил вопрос Анхелы:
- Можно ли соотнести найденное вами с путешествиями Гильгамеша?
- Нет! - резко ответил Шмайз. И Анхела увидела - он полон сомнений.
- Но я была права, - мягко заметила Анхела. - Я говорила, что вы
наткнетесь на нечто необычное!
- Что мне делать с такой находкой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9