Вон он, Агафон, сам к нам топает!

Агафон Мальцев, единственный постоянный житель и хозяин поселка,
используемого рыбаками под бункеровочную базу, действительно был горбат.
Но горб не унижал Агафона. Он, конечно, пригнул Агафона к земле, но зато
утончил, облагородил кисти рук - они стали хрупкие, веснушчатые, совсем
женские; сгладил характер. Лицо - обветренное, морское, не знающее морщин,
а белесые, навыкате глаза постоянно схвачены влажным блеском, будто он,
Агафон, всегда помнил нечто такое, о чем другим вспоминать вовсе не
след... И сейчас, выкатив нежные свои глаза, Агафон, переступив порог,
сразу поставил у ног транзисторный приемник "Селга", с которым не
расставался ни при каких обстоятельствах. "И мир на виду, - пояснял он, -
и мне помощь. Вот буду один, в расщелине там, в распадке, в бамбуках, и
станет мне, не дай Бог, нехорошо - по шуму меня и найдут, по песенке
Пугачевой!" - "Ерунда! - не верил Серп Иванович. - Ну, неделя, ну две, и
сядут твои батарейки!" - "А я их часто меняю", - ответствовал Агафон.
- Коровы нет, - пожаловался с порога Мальцев. - С ночи ушла, а я за
ней бегал, будто и не хозяин!
- Да чему мы в этой жизни хозяева? - лицемерно вздохнул Сказкин. -
Тьфу, и нет нас!
- Ты, Серп, вроде как с океана шел. Не встретил корову?
- Встретил... - фальшиво вздохнул Сказкин.
А я обернулся и, чтобы не тянуть, ткнул кулаком в сторону стола:
- Твоя корова?
"...на этом, - негромко сообщила нам "Селга", - мы заканчиваем наш
концерт. До скорой встречи в эфире!"
И смолкла.
Однако не насовсем.
Где-то через минуту из темных, таинственных недр "Селги" донеслось
четкое, явственно различимое икание. "Прямо как маяк-бипер", - определил
позже Сказкин.
Агафон, не веря, приблизился к столу, растопыренными, как у краба,
глазами, уставился на кусок мяса, добытого Серпом:
- _М_о_я_!
- Ну вот, а ты ходишь! - еще более лицемерно обрадовался Сказкин. -
Чего ходишь? Вся тут!
- Да кто ж ее так? - выдохнул Агафон.
- Уж не знаю. Такую встретил!
Агафон ошеломленно молчал.
- Да ты не переживай, - утешал друга Сказкин. - Тебе на транспорте
другую доставят. Не такую, как эта - лучше! Добрей, спокойней, молочнее!
Будет травку щипать, тебя ожидать с прогулок. Сам говорил - эта беля
вконец загоняла!
- Осиротили! - взвыл Агафон. - Осиротили! Сперва собак отняли, теперь
корову! Что ж мне, в одиночестве прозябать?
- Почему в одиночестве? - возразил Сказкин. - Знаешь, сколько
живности в океане? Ты вот поди, сядь на бережку, обязательно кто-то
вынырнет!
- Мне чужого не надо, - плакался Агафон. - Мне без молока хуже, чем
тебе без бормотухи! - И потребовал решительно: - Веди! Я эту историю враз
распутаю!

Пока мы брели по плотным, убитым пескам отлива, Агафон, припадая на
левую ногу, в горб и в мать клял жизнь на островах, шалых собак да дурную
корову. Вот были у него две дворняги, без кличек, как и корова, и жизнь у
Агафона совсем по-другому шла. Он даже в бамбук ходил без "Селги" - с
собаками не страшно. Но однажды, перед самым нашим приходом в поселок,
ушли собаки гулять и с той поры ни слуху о них, ни духу.
- И ничего тебе не оставили? - не поверил Сказкин. - Ни хвоста, ни
когтей? Так не бывает, это ты, Агафон, брось! Я зверье, считай все знаю -
конюхом был. Просто ты запустил свой участок, чертом стало у тебя на
берегу попахивать.
Но пахло не чертом.
Пахло водорослями. Йодом, душной сыростью.
Длинные, перфорированные ленты морской капусты путались под ногами,
туманно отсвечивали влажные луны медуз, полопавшимися сардельками валялись
в песке голотурии.
- Вот! - шепотом сказал Серп.
Песчаная отмель, на которую мы вышли, выглядела так, будто кто-то
зло, не по-человечески резвясь, устроил тут самое настоящее побоище. Куски
раздробленных белых костей, обесцвеченные водой куски мяса и шкуры.
Печально торчал из воды острый рог. Вокруг белой коровьей головы суматошно
возились крабы. Уже нажравшиеся сидели в стороне, огорченно разводили
клешнями - вот, дескать, не лезет больше, вот, дескать, хозяин, какие
дела!
Плоскую полосу берега, такого низкого, что поднимись вода буквально
на сантиметр, и его затопило бы целиком, тяжело, мерно подпирал океан -
белесый вблизи, темный на горизонте, где воды его смыкались со столь же
сумрачным небом.
Ни души...
Лишь позади, над домиком Агафона, курился легкий дымок.
Небо, тишь, ленивый накат, душное равнодушие бамбуков.
И океан, смирение, торчащий из воды рог...
- Осиротили! - вскричал Агафон и, как кузнечик, отпрыгнул к самой
кромке воды - кружевной, шипящей, мягко всасывающейся в пески берега.
Мы замерли.
Нам показалось: сейчас вскинется над берегом лиловое липкое щупальце,
сейчас рванется оно к небу, зависнет в воздухе и одним движением вырвет из
грешного мира сироту Агафона Мальцева.
Но ничего такого не случилось.
Суетливо ругаясь, Агафон шуганул крабов, выловил из воды тяжелую
голову и заплакал. Видимо, тут впрямь совершилось то таинственное и
грозное, что бывалые моряки всех стран определяют бесповоротными словами:
"Акт оф готт!" - "Действие Бога!"

Сказкин обрадовался. Сказкин это понимал.
Кто-кто, а он, Сказкин, отлично знал: далеко не все в нашей жизни
соответствует нашим возможностям и желаниям. Он, Сказкин, и в мой
Пятый-Курильский попал благодаря действию Бога. Не дал мне шеф с собой
лаборанта (все заняты), а полевые, полагающиеся на рабочего, позволил
тратить только на островах (экономия), вот я и оказался един, как перст.
Где найти рабочего? На островах путина, все здоровые ребята ушли в океан.
Пришлось мне осесть на пару недель на острове Кунашире в поселке
Менделеево; пил я чай, вытирал полотенцем потное лицо и терпеливо
присматривался к очереди, штурмующей кассу аэропорта. Если мне могло
повезти на рабочего, то только здесь.
Погода не баловала - ползли с океана душные туманы. Иногда с Сахалина
прорывался случайный борт, но забрать он не мог и десятой доли желающих,
вот почему в пустых обычно бараках кипела живая жизнь - пахло чаем,
шашлыками из кеты, икрой морского ежа.
Но центром этой бивачной жизни все равно оставалась очередь.
Здесь, в очереди, завязывались романы, здесь, в очереди, рушились
вечные дружбы, здесь, в очереди, меняли книгу на икру, икру на плоские
батарейки, батарейки на книги. Здесь, в очереди, все жили одной надеждой -
попасть на материк, ибо очередь состояла из отпускников. Потому-то ни один
из тех, к кому я обращался со слезной просьбой выехать со мной на Итуруп
хотя бы на месяц, понять меня не мог. "Подработать? - удивлялся такой вот
непонимающий. - Да я тебе этот месяц целиком оплачу, помоги только улететь
первым бортом!"
Я не обижался. Я понимал курильских отпускников...
Серп Иванович Сказкин возник в порту на восьмой день моего там
пребывания. Подошел к извилистой очереди коротенький человек в пыльном
пиджачке, наброшенном на покатые плечи, в гигантской кепке, сбытой на
затылок, и в штанах, украшенных алыми лампасами. Левый карман на пиджачке
был спорот или оторван - на его месте светлел новенький квадрат, куда Серп
Иванович время от времени по привычке тыкался рукой. Не вступая ни с кем в
контакты, Сказкин целеустремленно пробился к крошечному окошечку кассы. Но
именно там, у окошечка, Серпа Ивановича взяли под локотки двое крепких
небритых ребят, отставших от своего МРС - малого рыболовного сейнера.
- Ты, организм, куда? - поинтересовался старший.
- На материк! - отрывисто бросил Сказкин.
Демонстративно отвернув от Сказкина лица (мол, ох и пьянь!), ребята,
отставшие от МРС, деловито хмыкнули: им нравилось вот так, на глазах всей
очереди, отстаивать справедливость - ведь если Сказкина к заветному
окошечку впрямь привела бормотуха, это обещало большое зрелище. С
подобными преступниками боролись просто, с их ладошки влажной губкой
стирали порядковый номер и отправляли в самый конец очереди - пасись,
козел!
- Да тут все на материк! - миролюбиво заметил второй, помоложе. И
потребовал: - Покажь ладошку!
Сказкин стал прятать руку в несуществующий карман:
- Болен я. Еду лечиться.
Очередь зашумела. Народ на островах справедливый, но жалостливый и
отходчивый, в сложном климате люди стараются не ожесточаться.
- Прижало мужика...
- Не говори! Глаза как ввалились...
- Вишь, трясет его! Я тоже однажды больным был...
- Какой слабый! - отовсюду жалели Сказкина. - До борта хоть
доживет?..
Уловив сочувствие очереди, Серп Иванович одним движением освободился
от растерявшихся рыбачков; из правого, существующего кармана он вынул
паспорт и деньги - выложил все это в окошечко кассы, как в банк. Окошечко,
правда, было такое крошечное и глубокое, что ходил слух - это неспроста.
Кассирша, говорили, из бывших одиночек-охотниц на медведя; было, говорили,
порвала ей недовольная медведица щеку, вот и работает теперь эта кассирша
только за такими крошечными и глубокими окошками...
- Справку! - донеслось из глубины окошечка.
Серп Иванович снова полез рукой в карман, существующий, а самые
сердобольные уже передавали шепотом по цепочке:
- Если он в Ригу, могу адрес дать. Вдова, добрая...
- Если не попадет сегодня на борт, пусть пилит в пятый барак. У нас
есть две морковки...
Но доброжелательный этот шепоток был оборван рывком невидимой
кассирши:
- Че даешь? Ты че мне даешь? Че даешь, а?
- Да выписывай ты ему билет, не мучь человека! - возмутилась очередь.
Особенно шумели те, кто все равно не надеялся улететь первым бортом. -
Выписывай! Развела контору! Видно же: организм не из крепких!
Старший рыбачок перегнулся через плечо Сказкина.
- Тут по-иностранному, - сообщил он.
- По-иностранному? - загудела очередь. - Значит, серьезно! Значит,
скрывают! Будь чепуха, так и написала бы - тиф там или ОРЗ. У нас попусту
не пугают... Чего, чего он там говорит?.. "Мозжечковый"... Это у него
что-то с головой... "Тремор"?.. Или это с руками?..
Но старший рыбачок уже рванул на груди тельняшку:
- Братишки! Эта болезнь на бормотухе воспитана!
- А-а-а, богодул! - мгновенно разочаровалась очередь. - Едет
лечиться? Тоже нам - инвалид! С такой болезнью годами живут, годами
близким надоедают! Тоже герой нашелся! Второй по величине, третий по
значению!
В один миг Сказкин, как кукла, был переброшен в хвост очереди.
...Два дня подряд южные острова были открыты для всех рейсов.
Пассажиров как ветром сдуло, даже кассирша уехала в город, вот почему
меня, одинокого и неприкаянного, как Вселенная, чрезвычайно заинтересовал
грай ворон, клубившихся над дренажной канавой, мечом направленной прямо в
авиакассу.
Я подошел.
По дну канавы, выкидывая перед собой то правую, то левую руку,
по-пластунски полз Серп Иванович Сказкин. Пиджачка на не не было, но
лампасы на штанах еще не стерлись.
- На материк? - спросил я сверху.
Сказкин, не поднимая головы, кивнул.
- Лечиться?
Сказкин снова кивнул, продолжая свое движение. Полз он, конечно, к
кассе, таился от уже не существующей очереди.
Целеустремленность Серпа Ивановича мне понравилась. Стараясь не
осыпать его шлаком и песком, я медленно шел рядом с ним по краю канавы.
- Хочешь, здесь, на острове, вылечу?
- Хочу!
- Два месяца физических работ, - поправил я условие. - Два месяца вне
общества. Два месяца ни грамма в желудок. Оплата работ только по
возвращению.
Сказкин кивнул.
Сказкин хотел в Пятый Курильский.

Утешая осиротевшего Агафона, Серп Иванович три дня подряд варил
отменный компот. "Тоже из моря?" - намекал я на злополучную говядину. Серп
Иванович отставлял в сторону литровую эмалированную кружку и значительно
замечал: "Не так, чтобы совсем, но через Агафона..." И хитро смотрел на
Мальцева.
Мальцев молчал.
"Смотри, Серп! - грозил я. - Не вздумай выменять компот на казенные
сапоги!" - "Что ты! - довольно объяснял Серп Иванович. - Я ведь говорил -
нашел в песках гак. Вот на него мы компот и кушаем!"

Душный, томительный цвел над островом август.
С вечера всходила над вулканом Атсонупури - Венера. Семь тонких ее
лучиков, как мягкие плавники, нежно раскачивались в ленивых волнах залива.
Глотая горячий чай, пропитанный дымом, я откидывался спиной на столб
навеса, под которым стоял кухонный стол. Я отдыхал. Я закончил полевой
сезон. Я ощущал прекрасное чувство исполненного мною долга.
"Собаки, говорю, ушли! - бухтел рядом Агафон Мальцев. - Ушли, говорю,
и как без вести!" - "Да оно так и есть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9