А если слухи подкрепляются
личным участием в подготовке хранилищ? А если толстогубый Фостофф уже не
однажды будоражил сенаторов обещаниями объявить в ближайшем будущем Эру
Всеподчинения Безусловного, причем - без дополнительных финансовых затрат?
- Да перестаньте вы трястись! - злобно потребовал старший офицер и
лишь сейчас подумал о солдатах в оцеплении; они все еще держали автоматы
наизготовку, они ожидали приказа и переваривали под касками черт знает
какой компот, хотя, при желании, можно и догадаться, из чего это варево
набрано. - Уводите людей в казарму, - распорядился старший офицер. - И
будьте начеку, не хватало еще, чтобы ваши люди разбежались.
Наши люди, майор, наши, - подумал начальник караула и неожиданно для
себя, уже повернувшись, объявил:
- Я и сам бы дернул отсюда куда подальше...
Не менее странным был и ответ старшего. Он сказал:
- К утру они будут на месте. Часа через два, два с половиной...
Начальник караула так и не понял, какое это имеет значение.
Только на следующий день, проспав почти до обеда, мы обнаружили себя
хозяевами прелестного, вполне завершенного мира. Точило Мус в порыве
ликования трижды обошел наше хозяйство на руках, плюхнулся в бассейн и с
открытыми глазами пролежал на дне его добрую четверть часа. Нэг Задира
после пробежки и душевой посетовал на то, что красный автобус не стал
дожидаться нашей побудки. Нэгу хотелось поблагодарить сопровождающего.
- Никогда не забуду этого парня, - поклялся Нэг. - Жаль, что нам не
показали остальных из его компании. Они тут хорошо постарались. По-моему,
они люди с пониманием, как ты считаешь, Липи?
- Они многое сделали для нас, Нэг, и это обязывает. Нам тоже надо
постараться вовсю...
А пальмы перед окнами были чудо-пальмы, и чудо-пустыня виднелась за
ними, - земля, которую видишь всегда. И нет над тобой надзирателей, а все
остальное - есть, и нет глухого забора и вечно закрытых ворот, а всего
остального - навалом. И мы были уверены в том, что нам удастся оправдать
надежды наших незримых покровителей... Когда безмолвный начинает
чувствовать свою реализацию? Даже в неторопливом, не требующем специальных
усилий режиме? День безмолвного расписан по часам и минутам, но расписание
точно угадывает собственную волю безмолвного. И когда он, нарочно путая
себя, забредает в пустыню с ружьем - поохотиться на быстроногих варанов, и
когда, отдохнув после обеда, продолжает читать монографии о больших
городах и просматривает сериалы кинохроник. Нещадный солнечный колодец,
изо дня в день открывающийся в десяти шагах от спальни, кажется
безмолвному милей городской сутолоки, что ему еще предстоит испытать, -
испытать не без важного умысла. Пустыня видится ему более человечной, чем
то, что сам человек нагородил вокруг себя в запустынном мире; но ощущает
безмолвный и нарастающий, не проясненный до поры позыв туда, в среду
призрачных, но от этого не менее жестоких джунглей общения, -
многомиллионного, многообразного, многовекового. И еще примечает
безмолвный какие-то новые сгустки в границах собственного "я". Приливы
незнакомого наполнения - словно тебя начиняют инородным веществом, и оно
бойко и безболезненно к тебе приживляется, оттесняя в закоулки тела и
разума прочие, не столь важные залежи... Это тень больших городов
просачивается в безмолвного, награждая его смутной, отвратительной
привязанностью. Это как бессонница похмельного наркомана, когда он
разглядывает опорожненную упаковку зелья, - что будет дальше? Но это и
есть начало реализации, твоей реализации, безмолвный! А дальше? Это она,
она! - вот почему в тебе нет и быть не может какого-либо протеста,
подозрений, неприязни к такому постепенному и точному преображению. Лишь
иногда, не ради жалобы, а соблюдая заданность инструкций, безмолвный
говорит товарищу (он сказал мне:
- Голова начинает пухнуть от этих мегаполисов... Проветримся, Липи? -
Нэг Задира по старой привычке читал мои мысли. Впрочем, время, отведенное
на библиотеку, в самый раз истекло. Гараж был открыт, "ренаулта", а с ним
и одного из мотоциклов - на месте не оказалось).
- Нас опередили! - крикнул Нэг, срывая с подножки оставшийся
мотоцикл; я вскочил на заднее сиденье, и мы помчались...
Мы мчались вдогонку за уходящим солнцем - туда, где каждый вечер оно
совершает обряд исчезновения, и откуда не каждый вечер, но по субботам
непременно - появляется голубой автобус с нашими подружками: Мэгги, Прота,
Стила и кто там еще... Нэг мотнул растрепанной шевелюрой: каковы бродяги!
Впереди извивался пыльный дракон, которого тащил по степи "ренаулт". В
машине бесновалась тройка соскучившихся парней. Они тоже заметили нас и
дальше мы неслись по степи наперегонки...
Водитель, - всякий раз это был человек новый, - выпускал девиц из
автобуса, разворачивал и угонял машину куда-то за горизонт. По непонятной
причине, ночевать в хранилище он не решался; девицы тоже переживали
страшно, но это была их работа. Наутро автобус снова появлялся возле
спального корпуса и сигналил, - так повторялось каждую неделю. Безмолвные
были не прочь участить свидания, да что поделаешь? Утром подружки
измученно улыбались, а безмолвные, проводив их до автобуса, шли
отсыпаться. К девицам быстро привыкали - еще бы! - и было жаль, когда
Мэгги в следующую субботу вдруг возьмет и не приедет. Мэгги одевалась,
автобус уже голубел под пальмами. Я обнял ее, полуодетую, зарылся лицом в
нерасчесанные волосы. Запах ее волос - он не покидал моей комнаты вот уже
несколько месяцев...
- Я знаю, о чем ты думаешь, Мэг...
Конечно, я пошутил, но Мэгги испуганно отпрянула.
- Ну что, что случилось?.. Я сказал неправду, Мэг, ничего я про тебя
не знаю!
Сейчас она должна была поверить, потому что я действительно запретил
себе приближаться к ее мыслям. Я настойчиво убеждал себя: это было бы
настоящим свинством, безмолвный - пользоваться Безмолвием без ее на то
позволения. Но порой наступало признание - твоя Мэгги что-то скрывает от
тебя, что-то последнее, чего лучше не знать никогда...
- Ты нездорова, Мэг?
- Вчера меня укачало, отвратительная дорога... Не обижайся, ладно? -
в ее ответе мне почудилась поспешность раскаяния.
- А что еще? Ведь есть же что-то еще?
Она оделась и держала в руках неизменную желтую сумочку.
- Не молчи, Мэг...
- Ты сильно расстроишься?
- Смотря от чего.
- Хорошо... - решилась она и тут же опять умолкла.
- Что происходит? Что с тобой?
Она пошла к двери - крохотное существо, по следам которого крадутся
сумерки.
- Проводи меня, Липи.
Мне хотелось утешить ее.
- Насилу дождался этой субботы, - сказал я, когда мы спускались вниз.
- Вчера мне казалось, что я вот-вот разлечусь на куски!
Мэгги, глядевшая на меня с невнятной надеждой, внезапно отвернулась и
прибавила шагу. Все уже были во дворе.
- Что-то случилось? - спросил Нэг Задира, а Головастик Прив легонько
подтолкнул нас вперед.
- Все нормально, - сказал я и наклонился к Мэгги. - Задира
задирается.
Она не ответила, голубой автобус призывно напевал клаксоном. Девицы
заняли места в салоне, потом из автобуса выпорхнула Прота, подружка
Задиры, и подбежала ко мне.
- Липи, она просила, чтобы ты не злился, но она больше не приедет...
То утро я вспоминал множество раз, и вспоминал не только бледную
маску человеческого лица за лобовым стеклом и лицо Мэгги, на повороте
показавшееся из окна. Отлично запомнилось и то, как безмолвные
разбредались по комнатам, а я бросился в бассейн и кипятил, кипятил воду
баттерфляем. И как затем ко мне присоединился Нэг, которому тоже почему-то
не спалось, и мы почти до полудня не давали себе обсохнуть. Время от
времени, отфыркивая воду, дыша глубоко и жадно, Нэг размышлял о Мэгги и
обо мне, и у него получалось все просто: было - не было, будет - не будет,
и есть, мол, дела посущественней. А потом прискакал из корпуса еще один
безмолвный (все было недосуг поинтересоваться их именами) и начал
рассыпать вокруг себя примерно следующую дребедень: эй, безмолвные,
девчонки боятся нас, вы не спорьте, прямо тают от страха, и возилы из
автослужбы чувствуют себя здесь ни к черту, но главное - девчонки, за
каждый приезд они получают колоссальные деньги, нам это ни о чем не
говорит, но вот подружка проболталась недавно: никто, мол, из ее знакомых
там, в городе, за то же самое не имеет подобного заработка...
- Парень, мы сейчас говорим о другом, - Нэг вышел из воды и стал
разминать мышцы спины и пояса; у него, как и у всякого безмолвного, была
могучая, великолепно сложенная фигура. Я молчал, и притих наш безымянный
товарищ. Нэг оставил разминку и подошел ко мне.
- Липи, о чем это мы тут с тобой толковали? Ах да, все о том же...
Кажется, кто-то уже созрел для бетонированных муравейников, - нас теперь
ни за что не раскусят в каком-нибудь Мадриде... Ай да синие огоньки из
красных автобусов! Ай да Липи! Ай да я!
А надежный экран лишь поначалу оберегал от синего излучения, - и
худосочный, болезненного вида человек, которого безмолвные нарекли
Сопровождающим, знал об этом лучше кого бы то ни было. Сидя в кабине, ты
не подвержен воздействию этих лучей зримо, но вскоре холодный свет,
пропитав полмира, начинает подступать к тебе отовсюду; голубеет земля под
ногами, искажается синькой бледный узор на обоях, в стакан апельсинового
сока - откуда бы это? - падает ядовитая капля, и внезапно ты устремляешься
в ванную комнату: отмывать, отдирать с ладони ужасные пятна...
"Покажи руки, - требовал Нил Могон, в бытность свою близкий друг
Стока, великан с темными искрящимися глазами непойманного гепарда. -
Покажи руки!.. - и Сток невольно протягивал ему пухлые от воды пальцы,
пошевеливал ими, а Нил Могон приговаривал в довольной усмешке: -
Когда-нибудь ты наверняка сваришься в кипятке, из тебя получился бы
превосходный бульон, жаль только, охотников на это блюдо нам не найти.
Любители все давно объелись..."
"Какая дикость! Оставь меня! - просил Сток. - Бери, что тебе нужно, и
проваливай!.."
"Ты знаешь, что мне нужно, - непойманный гепард явно потешался
отчаянием друга; при жизни Могон был совсем другим - куда девался тот
примерный молчун и скромник, в котором вызревало ни с чем не сравнимое по
силе тайное напряжение? - а он умел скрывать его, держать на привязи! Куда
девался прежний Могон? Да ведь он погиб... он погиб, я помню... камни
летели, как снежный пух на ветру, и земля распылялась и горела, и
полуденное солнце провалилось на днище полночи, а звезды не показались на
небосклоне, чтобы не видеть и не знать, как гибнут непойманные гепарды...
я все отлично помню - с кем же говорю сейчас? от кого страдаю? - Ты
знаешь, Сток, мне теперь недостает одного пустяка: скажи, зачем ты
позволил им распоряжаться мною? Ведь я тогда уже почти не управлял
расходом... и я доверял тебе..."
- Нил, помилуй... тысячу и тысячу раз! - я ничего никому не позволял!
Я не мог... этого никто не может... обуздать чужое желание!
Непойманный гепард тяжело ступал к двери, запертой на ключ.
"Я еще вернусь, а ты подумай. Все не так просто, друг, я добьюсь от
тебя настоящего ответа. Иначе равновесие не примет нас. Позволивший
однажды - способен позволить и впредь. Равновесие требует за
самодовольство особую плату. Думай, друг, думай..."
Нил отворял неотворимую дверь - для него не существует запоров, стен,
телохранителей, - а Сток торопился в ванную, хватал заеложенный кусок
пемзы, высыпал из пакета щелочной порошок и принимался казнить свои руки.
Он понимал, что руки повинны меньше всего, что синие пятна давно поразили
его мозг, куда не доберешься щетками и полотенцами, - но надо делать хоть
что-нибудь, как-то спасаться, - иной жизненно важной необходимости у Стока
уже не будет. Так сходят с ума, - думал он, натирая багровеющую кожу, -
доктора мне, лучшего доктора Вселенной, пока еще не поздно, какая дичь,
отвратительный бульон, я этого не хотел, друг!..
...Посмертно Могон объявился на исходе весны; Сток, а с ним еще
четыре ведомственных спеца, - проверяли готовность хранилищ, и на объекте
1-17Б им довелось остановиться на ночлег. Сток занял угловой номер и лег
без ужина, а потом маялся на влажных простынях, в полудреме, бродившей
вокруг неясного ожидания. За полночь он вышел на балкон, глотнул
посеребренного воздуха, а когда откашлялся и смахнул слезу - на внутреннем
дворе уже стоял человек без тени. Это был Нил Могон, и он поманил к себе
Стока.
1 2 3 4 5 6 7