Они исчезли внутри. Я подобрался к самой двери и услышал упрек в ответе монстра:
— Переламывание шей не доставляет мне удовольствия. У меня есть свои религиозные убеждения — большая редкость для вас, изобретателей, столь забывчивых во всем, что касается вашего Создателя, хотя Его дух и учил вас!
К тому же Боденленд выразил мне благодарность — единственный из всех людей!
— Интересно, какая религиозная система смогла бы когда-нибудь зажечь свет в твоем черепе! — презрительно бросил Франкенштейн, направляясь наверх, где луч света выдавал открытую в помещение с машинами дверь. Они вошли и закрыли ее за собой.
Какое-то время я простоял в разбитых дверях, соображая, что же делать дальше. Вокруг здания валялось полно потенциальных дров. Может быть, стащить их в башню и поджечь, чтобы они — вместе с чудовищной самкой, которую они замышляли оживить, — нашли свой конец в огне заодно со всеми записями и инструментами Франкенштейна? Но как добиться, чтобы пламя занялось достаточно споро и застало их врасплох? Чтобы они не успели улизнуть, пока оно не разгорелось?
Наверху паровой котел заработал быстрее. Под прикрытием шума, который свидетельствовал, что мир еще не видывал такого истового кочегара, я начал обследовать все вокруг, до того осмелев, что зажег далее факел, который казался идеальным освещением для осмотра нижнего этажа.
Опять повсюду валялись обрубки, обломки древесины, а еще — бурдюки с вином и всяческая снедь. Сбоку виднелся фаэтон. Позади него размещалось стойло, в котором равнодушно стояла лошадь, безразличная к тому, что проходит перед ее глазами, покуда у нее есть корм. Оттолкнув лошадиную голову, я посветил факелом внутрь конюшни в надежде, что там вдруг окажется склад керосина или парафина, а на худой конец — изрядный запас соломы.
Но открывшееся передо мной зрелище превзошло все ожидания. Там стоял мой автомобиль, Фелдер, — неповрежденный, почти не поцарапанный!
В изумлении я зашел в конюшню и затворил за собой низенькую дверь.
Конюшня размещалась в примыкающем к основанию башни квадратном строении. Я заметил там широкие двери, ведущие прямо наружу. Через них сюда и втащили мою машину.
Одна из ее дверц была распахнута. Я потушил факел и, забравшись внутрь, включил освещение. Кругом царил беспорядок, но с виду ничего не пропало.
На глаза мне попался листок бумаги, удостоверение, формально передающее сей экипаж в руки семьи Франкенштейнов. Оно было подписано начальником женевской полиции. Итак, Элизабет позаботилась прибрать к рукам машину в качестве некоторой компенсации за предполагаемое убийство ее суженого! Но что с ней делал Виктор? Он, должно быть, отбуксировал ее сюда для дальнейшего обследования. Понял ли он, что это такое? Не объясняет ли это, почему он почти не задавал мне вопросов, почему принимал мои неправдоподобные присутствие и знания как нечто почти само собой разумеющееся? Какой драгоценной должна быть для него эта машина! О каких дальнейших достижениях науки сумеет он догадаться по особенностям моего автомобиля и его содержимого?
Проверив оружие, я увидел, что турельный пулемет не тронут; на месте был и автоматический браунинг калибра 0, 38 вместе с коробкой патронов. Я бросил подобранный спортивный пистолет на заднее сиденье, с облегчением подумав, что мне уже никогда не придется использовать его для защиты.
Тут мне в голову пришло, что всего за поколение до моих дней автомобили еще работали на бензине. Бензин идеально подходил для мгновенного поджога; герметичный ядерный двигатель был тут совершенно бесполезен.
Но наличие автомобиля натолкнуло меня на другие мысли. Огонь всегда был не вполне надежной стихией, из которой сверхъестественные существа вроде этого чудовища сплошь и рядом с легкостью ускользали. Другое дело — град пуль.
Стараясь как можно меньше шуметь, то и дело замирая на месте и весь обращаясь в слух, я широко раскрыл наружные ворота, тем самым раздвинув по сторонам настоящие сугробы. Потом попытался вытолкнуть наружу автомобиль.
Я уперся в него плечом и поднажал. Он не пошевелился.
После нескольких попыток я пришел к выводу, что борозды колей слишком глубоки и не оставляют мне никаких шансов. Поскольку мне все равно рано или поздно придется заводить мотор, может быть, стоило сделать это прямо сейчас, под прикрытием шума паровой машины, глухо постукивающей где-то наверху.
Благословен будь двадцать первый век! Фелдер завелся с ходу, по счетчику я следил, как он наращивает обороты, пока наконец не счел, что пора выезжать наружу. Меня захлестнуло ощущение силы — еще бы, опять быть за рулем!
Выехав наружу и не выключая мотора, я выскочил из машины и бросился назад, чтобы закрыть ворота. Затем начал маневрировать на автомобиле среди деревьев, пока не счел, что нахожусь на идеальной позиции — чуть в стороне от главных ворот башни, но в полной их видимости — даже при нынешнем тусклом освещении. Потом я выдвинул блистер и навел турельный пулемет.
Все, что мне оставалось, — нажать на кнопку, когда кто-нибудь появится из башни. Это было наилучшее решение. Необычайная перебивчатая беседа между Виктором и его монстром убедила меня в предельной опасности последнего: с учетом его злонамеренности лживость и красноречивый язык представляли, пожалуй, не меньшую опасность, чем немыслимая быстрота.
Время шло. Часы медленно соскальзывали вниз по великому энтропийному склону Вселенной.
Прекратился снег. Появился тонюсенький серп луны.
Мои мучительно растянувшиеся минуты переполняли самые ужасающие фантазии. Пока чудовище поддерживало огонь, не нашел ли Виктор время проделать на женщине пластическую операцию? Или же он… Хватит об этом.
Много бы я дал, чтобы рядом со мной был бравый лорд Байрон со своим пистолетом.
Видимость при лунном свете улучшилась, но я не был этому рад. Теперь автомобиль можно было заметить от самого входа в башню, хоть я и ставил его в тень. На первый взгляд могло бы показаться, что за мною, устроившимся за прицелом пулемета, было явное преимущество, но я не мог избавиться от воспоминаний об улучшенной мускулатуре, о фантастических прыжках и быстроте бега, вспыльчивости, соединенной с силой. Только предположить, что чудовище умудрится избегнуть моей первой очереди и доберется до меня, прежде чем я смогу убить его…
Хотя я и замерз, это предположение остудило меня еще больше. Выпрыгнув из машины, я принялся собирать валяющиеся сосновые ветви, чтобы замаскировать ими автомобиль.
Когда я был от него в нескольких метрах, остатки башенной двери широко распахнулись и появился монстр.
Мимолетный рой воспоминаний, в котором, как считается, перед умирающим оживают эпизоды былого: воспоминания о моей старой размеренной и здравой жизни, ныне отделенной от меня двумя веками, о моей дорогой жене, бесценных друзьях и даже о некоторых из высокочтимых врагов, о моих внучатах. Я вспомнил, какие они были здоровые и разумные — как далеки они были от исчадий ада, с которыми мне приходилось иметь дело в 1816 году!
Выронив ветки, я припустил — сомневаясь, есть ли у меня хоть какая-нибудь надежда — обратно к Фелдеру. Какая глупость, я даже не прихватил с собой пистолет!
Я добежал до автомобиля. Я протиснулся внутрь.
Только тогда я повернулся посмотреть, что же происходит и далеко ли мой преследователь.
22
Огромные плосковерхие полотнища облаков наползали со стылых земель, время от времени затмевая лунный серп. Сцену у башни омывали неверные сполохи света.
Франкенштейнов монстр застыл снаружи у выломанной двери. Он и не думал смотреть на меня. Он не отрывал глаз от темноты, из которой появился. Мне показалось, что он протянул руку. Шагнул обратно к двери.
В его повадках проскальзывала какая-то совершенно ему чуждая нерешительность. Кто-то схватил его за руку. Из дверного проема появилась еще одна фигура, почти столь же громадная, как и он сам. Она пошатнулась, и он поддержал ее за локоть. Они стояли рядом, почти соприкасаясь головами.
Он заставил ее пройтись взад и вперед. В морозном воздухе было видно их дыхание. Он поддерживал ее, обхватив рукой за необъятную талию. От ее неуклюжих шагов вокруг вздымались небольшие снежные вихри.
Она была слаба, еще не оправившись от послеоперационного шока, и ей пришлось прислониться к стене. Лицо ее было запрокинуто к ночному небу. Рот открыт.
Оставив ее, он со всей своей до жути чрезмерной подвижностью нырнул обратно в башню. Из своего укрытия я старался разглядеть ее получше. Ее черты омывал лунный свет, превращая глаза в совершенно пустые пробелы.
Сходство с Жюстиной исчезло. Внутри обитала иная жизнь.
Монстр вернулся и принес с собой бокал. Несмотря на все протесты, он заставил ее проглотить его содержимое. Она выпила, и он отбросил сосуд, отступив на шаг, чтобы посмотреть, каково ей.
Она неуверенно пошла вперед, шаг за шагом, с трудом обретая равновесие.
Остановилась и, расставив согнутые руки, стала медленно поворачивать голову то в одну, то в другую сторону. Автоматически развернувшись, зашагала прочь, сначала раскачиваясь из стороны в сторону, но постепенно обретая более правильный ритм движений.
Он суетился вокруг нее, заботливый, но нетерпеливый. В какой-то момент присоединился к ней, зашагал, отбивая одной рукой ритм, нога в ногу. Потом вновь отступил в сторону, продолжая управлять ею, побуждая двигаться быстрее. Она попыталась было прислониться к стене — он сделал неистовый отрицательный жест, и она снова шагнула вперед. Он затеял перед ней беготню, кружил в каком-то гротескном танце, и движения его были не лишены некой грации. Она нерешительно подошла к нему, и он взял ее за руки. Нерешительно принялись они и перетаптываться из стороны в сторону, словно пляшущие детишки-лунатики; он все время ее подбадривал.
Ей нужно было отдохнуть. Поддерживая ее, он посмотрел вверх на башню.
Она что-то объясняла ему, держась рукой за бок.
Человеческим, необычайно человеческим жестом он сложил раструбом одну руку вокруг рта и воззвал среди ночи ввысь:
— Франкенштейн!
На его глухой, раскатистый голос лаем откликнулись собаки в ближайшей деревне, издалека им ответили с холмов волки.
Из башни — никакого ответа.
Отдохнув, парочка опять принялась танцевать. Потом он оставил ее и побежал вперед — так медленно, как только мог. Она грузно устремилась вслед. Один раз она споткнулась и растянулась в снегу. Он тут же оказался рядом, с неуклюжей и нежной заботой помог ей подняться, прижимая к своей щеке ее испещренную шрамами голову.
И снова он ее заставил припустить бегом. Своим немыслимым галопом он умчался за башню. Она бросилась следом. Она потихоньку избавлялась от первоначальной осторожности, ее движения быстро обретали координацию. Она обнаружила, что может размахивать на бегу руками. Отступив назад, он в восхищении наблюдал за ней, упершись руками в прикрытые лохмотьями колени.
У кого-то из них вырвался странный, мычащий звук, и опять забесновались собаки. Она смеялась!
Теперь уже она позвала его жестом за собой, она припустила вокруг башни, шаловливо предоставив ему себя догонять. Они были игривы, как пара битюгов-тяжеловозов. Когда она появилась на виду вновь, тускло поблескивал ее лысый череп, руки неуклюже били воздух — и вновь разнесся тот же омерзительный мычащий звук. Побуждая ее продолжать бег, он делал вид, что никак не может ее догнать.
На бегу волосы струились позади его черепа-шлема словно плюмаж.
Теперь ее действия были уже не так неуклюжи, движения ускорились. Она внезапно остановилась. Он тут же обхватил ее за талию, она оттолкнула его жестом, который сбил бы мужчину с ног. Она так и осталась стоять, шевеля пальцами, кистями рук, сгибая руки в локтях, потом дошла очередь и до плеч; казалось, будто смотришь на упражнения балийской танцовщицы. Она была нелепо выряжена в нечто, в чем я признал пару прикрывавших ее ранее, когда она лежала на скамье, простыней, неуклюже обвязанных вокруг ее громадного туловища; возможно, поэтому в ее пародийно изящных андрогинных движениях присутствовало нечто пикантное.
Ночь резко просветлела, будто луне вдруг удалось выпутаться из облаков.
Я взглянул вверх, поражаясь, как я мог забыть обо всем, кроме хороводов этих чудовищных существ.
По небу плыли луны-двойняшки. — Первая — тот тонкий месяц, который доселе в одиночку арендовал ночное небо. Вторая, на расстоянии вытянутой руки от первой, приближалась к полнолунию. Они уставились с высот на мир, как два глаза, один из которых прищурился.
Распад пространства — времени все еще продолжался! Но мысль эта пришла ко мне не в связной и членораздельной форме, а как бессвязное воспоминание о строках из шекспировского «Юлия Цезаря»:
Могилы выплюнули мертвецов;
Меж туч сражались огненные рати…
Лишь смерть царей огнем вещает небо.
В мыслях у меня все полнилось смертью, и однако я не мог отвлечься от ужимок и прыжков двух этих нечеловеческих существ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Переламывание шей не доставляет мне удовольствия. У меня есть свои религиозные убеждения — большая редкость для вас, изобретателей, столь забывчивых во всем, что касается вашего Создателя, хотя Его дух и учил вас!
К тому же Боденленд выразил мне благодарность — единственный из всех людей!
— Интересно, какая религиозная система смогла бы когда-нибудь зажечь свет в твоем черепе! — презрительно бросил Франкенштейн, направляясь наверх, где луч света выдавал открытую в помещение с машинами дверь. Они вошли и закрыли ее за собой.
Какое-то время я простоял в разбитых дверях, соображая, что же делать дальше. Вокруг здания валялось полно потенциальных дров. Может быть, стащить их в башню и поджечь, чтобы они — вместе с чудовищной самкой, которую они замышляли оживить, — нашли свой конец в огне заодно со всеми записями и инструментами Франкенштейна? Но как добиться, чтобы пламя занялось достаточно споро и застало их врасплох? Чтобы они не успели улизнуть, пока оно не разгорелось?
Наверху паровой котел заработал быстрее. Под прикрытием шума, который свидетельствовал, что мир еще не видывал такого истового кочегара, я начал обследовать все вокруг, до того осмелев, что зажег далее факел, который казался идеальным освещением для осмотра нижнего этажа.
Опять повсюду валялись обрубки, обломки древесины, а еще — бурдюки с вином и всяческая снедь. Сбоку виднелся фаэтон. Позади него размещалось стойло, в котором равнодушно стояла лошадь, безразличная к тому, что проходит перед ее глазами, покуда у нее есть корм. Оттолкнув лошадиную голову, я посветил факелом внутрь конюшни в надежде, что там вдруг окажется склад керосина или парафина, а на худой конец — изрядный запас соломы.
Но открывшееся передо мной зрелище превзошло все ожидания. Там стоял мой автомобиль, Фелдер, — неповрежденный, почти не поцарапанный!
В изумлении я зашел в конюшню и затворил за собой низенькую дверь.
Конюшня размещалась в примыкающем к основанию башни квадратном строении. Я заметил там широкие двери, ведущие прямо наружу. Через них сюда и втащили мою машину.
Одна из ее дверц была распахнута. Я потушил факел и, забравшись внутрь, включил освещение. Кругом царил беспорядок, но с виду ничего не пропало.
На глаза мне попался листок бумаги, удостоверение, формально передающее сей экипаж в руки семьи Франкенштейнов. Оно было подписано начальником женевской полиции. Итак, Элизабет позаботилась прибрать к рукам машину в качестве некоторой компенсации за предполагаемое убийство ее суженого! Но что с ней делал Виктор? Он, должно быть, отбуксировал ее сюда для дальнейшего обследования. Понял ли он, что это такое? Не объясняет ли это, почему он почти не задавал мне вопросов, почему принимал мои неправдоподобные присутствие и знания как нечто почти само собой разумеющееся? Какой драгоценной должна быть для него эта машина! О каких дальнейших достижениях науки сумеет он догадаться по особенностям моего автомобиля и его содержимого?
Проверив оружие, я увидел, что турельный пулемет не тронут; на месте был и автоматический браунинг калибра 0, 38 вместе с коробкой патронов. Я бросил подобранный спортивный пистолет на заднее сиденье, с облегчением подумав, что мне уже никогда не придется использовать его для защиты.
Тут мне в голову пришло, что всего за поколение до моих дней автомобили еще работали на бензине. Бензин идеально подходил для мгновенного поджога; герметичный ядерный двигатель был тут совершенно бесполезен.
Но наличие автомобиля натолкнуло меня на другие мысли. Огонь всегда был не вполне надежной стихией, из которой сверхъестественные существа вроде этого чудовища сплошь и рядом с легкостью ускользали. Другое дело — град пуль.
Стараясь как можно меньше шуметь, то и дело замирая на месте и весь обращаясь в слух, я широко раскрыл наружные ворота, тем самым раздвинув по сторонам настоящие сугробы. Потом попытался вытолкнуть наружу автомобиль.
Я уперся в него плечом и поднажал. Он не пошевелился.
После нескольких попыток я пришел к выводу, что борозды колей слишком глубоки и не оставляют мне никаких шансов. Поскольку мне все равно рано или поздно придется заводить мотор, может быть, стоило сделать это прямо сейчас, под прикрытием шума паровой машины, глухо постукивающей где-то наверху.
Благословен будь двадцать первый век! Фелдер завелся с ходу, по счетчику я следил, как он наращивает обороты, пока наконец не счел, что пора выезжать наружу. Меня захлестнуло ощущение силы — еще бы, опять быть за рулем!
Выехав наружу и не выключая мотора, я выскочил из машины и бросился назад, чтобы закрыть ворота. Затем начал маневрировать на автомобиле среди деревьев, пока не счел, что нахожусь на идеальной позиции — чуть в стороне от главных ворот башни, но в полной их видимости — даже при нынешнем тусклом освещении. Потом я выдвинул блистер и навел турельный пулемет.
Все, что мне оставалось, — нажать на кнопку, когда кто-нибудь появится из башни. Это было наилучшее решение. Необычайная перебивчатая беседа между Виктором и его монстром убедила меня в предельной опасности последнего: с учетом его злонамеренности лживость и красноречивый язык представляли, пожалуй, не меньшую опасность, чем немыслимая быстрота.
Время шло. Часы медленно соскальзывали вниз по великому энтропийному склону Вселенной.
Прекратился снег. Появился тонюсенький серп луны.
Мои мучительно растянувшиеся минуты переполняли самые ужасающие фантазии. Пока чудовище поддерживало огонь, не нашел ли Виктор время проделать на женщине пластическую операцию? Или же он… Хватит об этом.
Много бы я дал, чтобы рядом со мной был бравый лорд Байрон со своим пистолетом.
Видимость при лунном свете улучшилась, но я не был этому рад. Теперь автомобиль можно было заметить от самого входа в башню, хоть я и ставил его в тень. На первый взгляд могло бы показаться, что за мною, устроившимся за прицелом пулемета, было явное преимущество, но я не мог избавиться от воспоминаний об улучшенной мускулатуре, о фантастических прыжках и быстроте бега, вспыльчивости, соединенной с силой. Только предположить, что чудовище умудрится избегнуть моей первой очереди и доберется до меня, прежде чем я смогу убить его…
Хотя я и замерз, это предположение остудило меня еще больше. Выпрыгнув из машины, я принялся собирать валяющиеся сосновые ветви, чтобы замаскировать ими автомобиль.
Когда я был от него в нескольких метрах, остатки башенной двери широко распахнулись и появился монстр.
Мимолетный рой воспоминаний, в котором, как считается, перед умирающим оживают эпизоды былого: воспоминания о моей старой размеренной и здравой жизни, ныне отделенной от меня двумя веками, о моей дорогой жене, бесценных друзьях и даже о некоторых из высокочтимых врагов, о моих внучатах. Я вспомнил, какие они были здоровые и разумные — как далеки они были от исчадий ада, с которыми мне приходилось иметь дело в 1816 году!
Выронив ветки, я припустил — сомневаясь, есть ли у меня хоть какая-нибудь надежда — обратно к Фелдеру. Какая глупость, я даже не прихватил с собой пистолет!
Я добежал до автомобиля. Я протиснулся внутрь.
Только тогда я повернулся посмотреть, что же происходит и далеко ли мой преследователь.
22
Огромные плосковерхие полотнища облаков наползали со стылых земель, время от времени затмевая лунный серп. Сцену у башни омывали неверные сполохи света.
Франкенштейнов монстр застыл снаружи у выломанной двери. Он и не думал смотреть на меня. Он не отрывал глаз от темноты, из которой появился. Мне показалось, что он протянул руку. Шагнул обратно к двери.
В его повадках проскальзывала какая-то совершенно ему чуждая нерешительность. Кто-то схватил его за руку. Из дверного проема появилась еще одна фигура, почти столь же громадная, как и он сам. Она пошатнулась, и он поддержал ее за локоть. Они стояли рядом, почти соприкасаясь головами.
Он заставил ее пройтись взад и вперед. В морозном воздухе было видно их дыхание. Он поддерживал ее, обхватив рукой за необъятную талию. От ее неуклюжих шагов вокруг вздымались небольшие снежные вихри.
Она была слаба, еще не оправившись от послеоперационного шока, и ей пришлось прислониться к стене. Лицо ее было запрокинуто к ночному небу. Рот открыт.
Оставив ее, он со всей своей до жути чрезмерной подвижностью нырнул обратно в башню. Из своего укрытия я старался разглядеть ее получше. Ее черты омывал лунный свет, превращая глаза в совершенно пустые пробелы.
Сходство с Жюстиной исчезло. Внутри обитала иная жизнь.
Монстр вернулся и принес с собой бокал. Несмотря на все протесты, он заставил ее проглотить его содержимое. Она выпила, и он отбросил сосуд, отступив на шаг, чтобы посмотреть, каково ей.
Она неуверенно пошла вперед, шаг за шагом, с трудом обретая равновесие.
Остановилась и, расставив согнутые руки, стала медленно поворачивать голову то в одну, то в другую сторону. Автоматически развернувшись, зашагала прочь, сначала раскачиваясь из стороны в сторону, но постепенно обретая более правильный ритм движений.
Он суетился вокруг нее, заботливый, но нетерпеливый. В какой-то момент присоединился к ней, зашагал, отбивая одной рукой ритм, нога в ногу. Потом вновь отступил в сторону, продолжая управлять ею, побуждая двигаться быстрее. Она попыталась было прислониться к стене — он сделал неистовый отрицательный жест, и она снова шагнула вперед. Он затеял перед ней беготню, кружил в каком-то гротескном танце, и движения его были не лишены некой грации. Она нерешительно подошла к нему, и он взял ее за руки. Нерешительно принялись они и перетаптываться из стороны в сторону, словно пляшущие детишки-лунатики; он все время ее подбадривал.
Ей нужно было отдохнуть. Поддерживая ее, он посмотрел вверх на башню.
Она что-то объясняла ему, держась рукой за бок.
Человеческим, необычайно человеческим жестом он сложил раструбом одну руку вокруг рта и воззвал среди ночи ввысь:
— Франкенштейн!
На его глухой, раскатистый голос лаем откликнулись собаки в ближайшей деревне, издалека им ответили с холмов волки.
Из башни — никакого ответа.
Отдохнув, парочка опять принялась танцевать. Потом он оставил ее и побежал вперед — так медленно, как только мог. Она грузно устремилась вслед. Один раз она споткнулась и растянулась в снегу. Он тут же оказался рядом, с неуклюжей и нежной заботой помог ей подняться, прижимая к своей щеке ее испещренную шрамами голову.
И снова он ее заставил припустить бегом. Своим немыслимым галопом он умчался за башню. Она бросилась следом. Она потихоньку избавлялась от первоначальной осторожности, ее движения быстро обретали координацию. Она обнаружила, что может размахивать на бегу руками. Отступив назад, он в восхищении наблюдал за ней, упершись руками в прикрытые лохмотьями колени.
У кого-то из них вырвался странный, мычащий звук, и опять забесновались собаки. Она смеялась!
Теперь уже она позвала его жестом за собой, она припустила вокруг башни, шаловливо предоставив ему себя догонять. Они были игривы, как пара битюгов-тяжеловозов. Когда она появилась на виду вновь, тускло поблескивал ее лысый череп, руки неуклюже били воздух — и вновь разнесся тот же омерзительный мычащий звук. Побуждая ее продолжать бег, он делал вид, что никак не может ее догнать.
На бегу волосы струились позади его черепа-шлема словно плюмаж.
Теперь ее действия были уже не так неуклюжи, движения ускорились. Она внезапно остановилась. Он тут же обхватил ее за талию, она оттолкнула его жестом, который сбил бы мужчину с ног. Она так и осталась стоять, шевеля пальцами, кистями рук, сгибая руки в локтях, потом дошла очередь и до плеч; казалось, будто смотришь на упражнения балийской танцовщицы. Она была нелепо выряжена в нечто, в чем я признал пару прикрывавших ее ранее, когда она лежала на скамье, простыней, неуклюже обвязанных вокруг ее громадного туловища; возможно, поэтому в ее пародийно изящных андрогинных движениях присутствовало нечто пикантное.
Ночь резко просветлела, будто луне вдруг удалось выпутаться из облаков.
Я взглянул вверх, поражаясь, как я мог забыть обо всем, кроме хороводов этих чудовищных существ.
По небу плыли луны-двойняшки. — Первая — тот тонкий месяц, который доселе в одиночку арендовал ночное небо. Вторая, на расстоянии вытянутой руки от первой, приближалась к полнолунию. Они уставились с высот на мир, как два глаза, один из которых прищурился.
Распад пространства — времени все еще продолжался! Но мысль эта пришла ко мне не в связной и членораздельной форме, а как бессвязное воспоминание о строках из шекспировского «Юлия Цезаря»:
Могилы выплюнули мертвецов;
Меж туч сражались огненные рати…
Лишь смерть царей огнем вещает небо.
В мыслях у меня все полнилось смертью, и однако я не мог отвлечься от ужимок и прыжков двух этих нечеловеческих существ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27