И всё же человек смертен. Данный, конкретный человек смертен. То,
что живёт после смерти - будь то бестелесная душа (христианство)
или душа, обретшая иную плоть (индуизм) - уже не есть тот, прежний
человек. Человек смертен именно как органическое единство плоти и
души - смерть нарушает это единство. Умирает человек, но не умирает
плоть, ибо она всего лишь набор химических элементов; не умирает и
душа, ибо она вечна.
Но что мне до того? Всё это - лишь аспекты внешнего, чуждого мне
бытия, бытия-яви. Явь же как форма жизни бесконечно далека моему
внутреннему "я", или, выражаясь с предельной точностью, явь та
глубоко обрыдла мне. (Как же беден французский язык! стал бы иначе
Сартр "обрыдлость" называть "тошнотой"?)
Что же сон? Обрывается ли жизнь сна после смерти человека, или
смерть - всего лишь один из аспектов внешнего бытия-яви? Может быть
там, в глубине, в бездне, внутри моего "я" смерть проходит
незамеченной, необязательной? Вопросы, вопросы, на которые нет
ответов....
Жизнь являет себя человеческому "я" в двух формах - яви и сна.
Жизнь в форме яви бренна, конечна, ибо "я" здесь - всего лишь
смертный человек; иное дело - сон... Во сне моё "я" становится
Богом.
Человек есть маленький бог в своём собственном
мире, или в микрокосме, управляемом им
на свой манер; он творит в нём нечто удивительное. (11)
Что ж, очевидность неумолима: человек смертен - но смертен ли Бог?
И если да, то переживёт ли сновидение сновидца? В мире объектов
творения, как правило, долговечнее своих творцов...
От вопросов пухнет голова, вскипают, плавятся мозги. Проблема смерти
завела меня в тупик, идея о бессмертии души всё ещё не привела меня
к конечной истине. Я не знаю, как отразится смерть на моём
внутреннем мире, мире сновидений; я не знаю, умрёт ли во мне Бог.
Роковой предел скрывает от меня бесконечность посмертного
существования - это ложь, что существует опыт смерти, я
действительно его не имею. Опыт предполагает качественную
неизменность субъекта, наблюдающего опыт, и возможность изменения
объекта, над которым данный опыт ставится. Опыт смерти сливает
воедино наблюдателя с подопытным кроликом; заведомо известный
результат, заключённый в качественном изменении объекта, делает
невозможной неизменчивость субъекта. Меняясь, субъект перестаёт быть
самим собой, опыт теряет смысл, со смыслом исчезает и сам опыт.
Остаётся чистая, голая смерть... Нет, смерть мне неведома - пока
неведома.
Что мы знаем о смерти?
О, если б что-нибудь знали! (12)
Вечный сон...
Так порой называют смерть. Что может быть более далёкое от истины,
чем подобная аналогия? Сон - и смерть. Жизнь - и ничто... Нет,
нет, вечный сон - если таковой, конечно, существует - есть как раз
та скрытая, невидимая форма внутренней жизни, которая единственно
возможна - о, если бы только она была возможна! - после смерти.
Может быть, вечный сон и есть обратная сторона бессмертия души? Быть
может, бытие бессмертной души в мире внешних объектов сопряжено с
инобытием вечного сна в мире внутреннего "я"? И единство то
нерасчленимо? Ибо свет возможен только как противоположность тьмы...

Все мы ходим под Богом. Под нашим, общим Богом. И судя по тому, что
мир погряз в пороке, зле и страданиях, наш Бог ещё не умер.
Сновидения - лишь эпизоды в Его жизни, ещё недосуг Ему обратить
Свой божественный лик - навечно, а не время от времени - к
единственному Своему творению. Лишь со смертью Его приидет на землю
истинное Царствие Божие.
Лишь смерть способна соединить Меня, Бога, с миром Моих грёз - на
веки вечные. Может быть, тогда мир-сон приоткроет Мне тайны свои?..
Дикая мысль вздыбилась в моём мозгу: входя в мир сновидений, не
встречу ли я там Бога, как одно из своих творений?
Лента Мёбиуса....

СОН

В полдень монарший указ был обнародован, а уже к вечеру во Дворец
Каземата потянулись толпы оговоренных в указе лиц: кто добровольно,
кто - под усиленной стражей. Голан Первый величественно восседал на
троне, справа от него мельтешил Вислоухий, полукругом вокруг трона
расположились вновь избранные высшие сановники государства. В руках
Голан нетерпеливо вертел титановую спицу. Вскоре Палата Церемоний
наполнилась толпой явившихся пред светлое око монарха толстунов,
вызванных для расправы. Огромный зал не мог вместить всех, и потому
большая их часть осталась ждать своей участи вне Палаты. Изловленный
у самых границ Империи бывший монарх и кучка его приспешников жались
в тени громадной колонны слева от трона. Чуть поодаль сгрудились
мрачные анархисты, вызывающе вели себя коммунисты, смело смотрели в
глаза монарху пацифисты. Судейские чиновники испуганно озирались по
сторонам, не ведая грядущего; их напудренные парики и чёрные мантии
казались жалким и бутафорскими. Десятка два палачей невозмутимо,
скрестив руки на груди, стояли у самых дверей в залу. Вход в Палату
Церемоний охранял усиленный наряд дворцовой стражи.
Голан поднялся и обвёл толпу надменным взглядом.
- С сего дня, - прогремел его голос под сводами зала, - я, Голан
Первый, сам намерен вершить суд в моём государстве. Я -
единственный Верховный Судья!
- Но, сир, есть же закон... - неуверенно возразил было один из
судейских.
- Закон - это я, - возвестил Голан, - и нет закона высшего для
моих подданных. А посему любой суд, помимо моего, отныне незаконен.
- Он сделал знак судейским чиновникам приблизиться; те безропотно
повиновались. - Вы подлежите смерти как вредные для монархии
элементы, и карать вас буду я!
Судейские затряслись, кто-то грохнулся в обморок. Голан приблизился
к первому из них, занёс над ним титановую спицу и глубоко вонзил в
тело несчастного.
- На, получай!
Мрачная улыбка искривила его губы. Судейский обмяк, пронзённый
насквозь, лёгкое облачко аммиака зависло над местом казни. Голан
подошёл ко второму - и та же процедура повторилась вновь. В зале
стояла мёртвая тишина, и лишь изредка роптал кое-кто из
оппозиционеров. Более часа расправлялся монарх с судейским
чиновниками, и вот последний из них пал жертвой монаршей кары. По
сигналу Вислоухого стражники тут же выволокли груду мешкообразных
тел в чёрных мантиях вон.
- Теперь черёд палачей, - объявил Голан, разминая уставшую кисть.
- Подходите по одному.
Палачей было значительно меньше, и держались они куда спокойнее
судейских: видимо, привычка к чужой смерти сделала их
нечувствительными к смерти собственной. Они подчинились безропотно,
молча.
Голан с уважением оглядел шеренгу палачей. Мимолётная тень
сожаления, вызванная чувством профессиональной солидарности - и
Голан, и палачи были убийцами, каждый в своём роде, - на миг
мелькнула в его единственном глазе, но только на миг: уже в
следующую секунду взгляд его окреп, посуровел, губы плотно сжались.
- Вы мне больше не нужны.
Палачи умирали молча, со скрещенными на груди руками. До самого
последнего вздоха ими владела полнейшая апатия.
Но вот и их тела были убраны из Палаты.
- Теперь ты! - Голан ткнул спицей в сторону бывшего монарха. - И
все вы! - Он сделал широкий жест остриём, охватывая всех его
приспешников. - Живее!
- Нет! - завопил бывший монарх. - Я жить хочу! Слышишь, жить!
- Такова моя воля, - тихо, но отчётливо произнёс Голан. - Не
заставляй меня ждать, смерд.
Бывший монарх упал на пол и забился в истерике. Двое стражников
подхватили его под руки и подтащили к ногам грозного Повелителя.
- Не-е-ет! - заорал обречённый, выпучив от ужаса единственный
глаз.
- Да! - словно ударил Голан и воткнул в него спицу.
Бывшие сановники не заставили себя долго ждать и понуро потянулись к
трону.
Вислоухий от души наслаждался этим зрелищем, широкая сладострастная
гримаса не сходила с его ухмыляющейся лоснящейся рожи; тенью
скользил он за своим Повелителем, действием оправдывая свой высокий
чин.
Покончив с бывшим монархом и его приспешниками, Голан обратил свой
божественный взор на многочисленную оппозицию. Их здесь было
большинство, и они-то как раз вызывали наибольшую ненависть
Верховного Правителя, ибо смели быть непокорными ему, Голану
Первому.
- Что ж, перейдём к главному пункту нашей сегодняшней программы, -
усмехнулся он, и единственный его глаз злобно, торжествующе
заблестел. - Есть добровольцы?
- Есть! - крикнул молодой анархист и отважно выступил вперёд.
- Вот как? - Голан удивлённо вскинул бровь. - Что ж, подходи.
- У него бомба! - взвизгнул Вислоухий и опрометью нырнул под трон.

Быстрым движением смельчак-анархист выхватил из-за спины ручную
гранату, замахнулся, но... Ближайший к нему стражник оказался
проворнее его; словно тигр, бросился он на молодого террориста,
выхватил из его рук гранату и швырнул в окно. Спустя секунду-другую
с улицы донёсся взрыв, посыпались цветные оконные витражи.
Скрученный анархист был доставлен к ногам монарха. По Палате
пронеслась волна смятения и запоздалого ужаса...
- Та-ак, - протянул Голан, умело скрывая дрожь в голосе. Лицо его
посерело, глаз налился краснотой. - Ты смел, но глуп, молокосос,
смел, потому что поднял руку на своего государя, глуп, потому что
обрёк на смерть не только себя самого, но и всю свою вонючую родню.
Доставить ко мне родственников этого мерзавца! - рявкнул он,
обращая к стражникам грозный свой лик. Потом с силой всадил в
отважного анархиста свою смертоносную спицу. - На, получай, щенок!
Теперь дело пошло быстрее. Ночь была на исходе, Голан явно устал,
рука плохо повиновалась ему. Чувства притупились, смерть врагов
пресытила его сверх всякой меры, да и шок от неудавшегося покушения
на его царственную особу дал о себе знать: нервы его были на
пределе. Вислоухий ходил за ним, поминутно спотыкаясь и откровенно
зевая. А толпа врагов тем временем редела всё больше и больше. Уже в
преддверии Палаты Церемоний было пусто, все оставшиеся в живых без
труда разместились в центре залы, теснимые от стен стражей.
Обречённые на смерть роптали теперь во весь голос, они тоже устали,
устали ждать своей очереди, и грядущая смерть уже казалась им
избавлением. Они откровенно клеймили Голана бранными словами,
называли его диктатором, тираном, узурпатором, убийцей,
садистом-шизофреником, растлителем малолетних и похотливым котом.
Они смотрели ему прямо в лицо, не скрывая своей ненависти и
презрения - Голан лишь хохотал им в ответ и крикунов приканчивал
первыми. Последним пал старый коммунист, перед кончиной пообещавший
вздернуть всю эту дворцовую мразь на сотнях виселиц.
Впрочем, осталось ещё несколько толстунов - тот самый конный
разъезд, посмевший накануне подвергнуть сомнению божественность
Верховного Правителя и не пасть пред ним ниц по первому же его
повелению. Все они тряслись от страха и жалобно скулили.
- Пощади нас, Повелитель! - возопил глава разъезда, бухнувшись
перед ним на колени; остальные не раздумывая последовали его
примеру. - Туман неведения застлал глаза наши в тот роковой для нас
час, когда ты, о Великий, с триумфом въезжал в столицу нашего
благословенного государства. Пощади!
- Пощадить, что ли? - с полувопросом обернулся Голан к засыпающему
на ходу Вислоухому. Ему надоело карать, но и миловать он не умел.
- Пощадить, - кивнул Вислоухий машинально.
- А, так ты вступаешься за этих псов? - заорал монарх и пнул Тень
так, что тот врезался в гущу полусонных сановников. - Ну нет,
теперь-то им пощады ни за что не будет.
Ослабевшей рукой вонзал он спицу в тугие покорные тела солдат;
стражники следом выволакивали сдувшиеся безжизненные мешки из зала.
- Всё, с крамолой в Империи покончено. Раз и навсегда. - Он в
бессилии плюхнулся на трон. - Уйдите все. Тень, останься.
Когда сановники, шатаясь и похрапывая на ходу, покинули Палату
Церемоний, Голан ухватил Вислоухого за нос и притянул его к себе.
- А теперь, Вислоухий, двинем в Камеру Жизни. В глотке пересохло
так, словно там кирпичи обжигали.
Вислоухий визгливо заржал, сонная одурь мигом слетела с него.
- Дело говоришь, Голан. Вот только... - он замялся.
- Опять?! - загремел монарх сурово.
Слуга кивнул и виновато развёл руками.
- Физиология моего организма настоятельно требует... - начал было
он.
- Заткнись, засранец, - рявкнул Голан и устало махнул рукой. -
Ладно, валяй, только отойди в сторонку. Не выношу вида твоего
жирного зада...
Утром следующего дня Голан снова очухался первым, но будить
Вислоухого не стал. Перешагнув через распростёртое у порога тело
слуги, он покинул Камеру Жизни. Сегодня Тень ему была не нужна.
Сегодня путь его лежал на Кладбище Заброшенных Душ.

ЯВЬ

Наконец-то я нашёл нужное слово!
Фридмон.
Фридмон - размером с ничто, если смотреть на него снаружи, и
становящийся бесконечностью для того, кто оказывается внутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13