..
— Ничего.
— ...А тут вдруг темно, и я решил проверить, кто в ней. Еще раз простите, господин штурмбанфюрер.
— Правильно... Осторожность никогда не мешает.
Я сделал знак, гауптшарфюрер щелкнул каблуками, двойные ворота, обвитые колючей проволокой, со скрипом открылись, и машина тронулась. Зная, что по дороге мы встретим еще один эсэсовский патруль, я зажег в машине свет.
Опасаясь, как бы шум мотора не разбудил детей, я приказал шоферу остановить машину метрах в пятистах от своей виллы и отослал его в лагерь. На пути к дому я заметил на дороге выбоины и подумал, что завтра же надо послать команду заключенных починить дорогу. Я был очень утомлен, но пройденные несколько десятков шагов доставили мне большое удовольствие. Стояла прекрасная августовская ночь, теплая и ясная.
Я открыл дверь своим ключом, осторожно закрыл ее, положил фуражку и перчатки на столик в передней и прошел в кабинет — так называл я маленькую комнату, расположенную напротив столовой. Обстановка ее состояла из стола, соломенного стула и походной койки. Кроме того, в ней находился небольшой умывальник, а над столом висела полочка светлого дерева, на которой стояло несколько книг в кожаных переплетах. Я ночевал в этой комнатке, когда поздно возвращался из лагеря. Эльзи говорила, что это настоящая монашеская келья. Но мне эта комнатка нравилась именно такой.
Я сел, машинально ощупал китель с левой стороны, чтобы удостовериться, что рапорт на месте, стянул сапоги и принялся бесшумно шагать по комнате в носках. Я очень устал, но спать мне не хотелось.
В дверь легко постучали, я сказал «войдите», и на пороге появилась Эльзи. На ней был самый красивый из ее халатов. Я с удивлением заметил, что она даже надушилась.
— Я не мешаю тебе?
— Да нет же, заходи.
Она закрыла за собой дверь, и я поцеловал ее в щеку. Я чувствовал неловкость, так как был без сапог, а это делало меня ниже ее ростом.
Я сухо произнес:
— Садись, Эльзи.
Она присела на койку и смущенно проговорила:
— Я услышала, как ты вошел.
— Я старался не шуметь.
— Да, да, — сказала она, — ты всегда делаешь это очень тихо.
Помолчав, она продолжала:
— Я хотела бы поговорить с тобой.
— Сейчас?
Она неуверенно проговорила:
— Если ты не возражаешь, — и добавила: — Понимаешь, ведь я так мало вижу тебя в последнее время.
— Это не от меня зависит.
Она подняла на меня глаза.
— У тебя очень утомленный вид, Рудольф. Ты слишком много работаешь.
— Да. Но ведь ты хотела со мной о чем-то поговорить, Эльзи, — заметил я.
Она слегка покраснела и торопливо пробормотала:
— О детях.
— Да?
— Это относительно их занятий. Ты знаешь, ведь когда мы возвратимся в Германию, окажется, что они намного отстали от своих сверстников.
Я кивнул, и она продолжала:
— Я говорила об этом с фрау Бетман и с фрау Пик. Их дети в таком же положении. Они тоже очень озабочены...
— Да?
— И вот я подумала...
— Да?
— ...Быть может, мы могли бы выписать учительницу-немку для детей офицеров.
Я взглянул на нее.
— Что ж, это прекрасная мысль, Эльзи. Немедленно займись этим. Мне надо было раньше об этом подумать.
— Но, — неуверенно проговорила Эльзи, — дело в том, что я не знаю, где ее поместить...
— У нас, конечно же.
Я снова ощупал левую сторону своего кителя и сказал:
— Ну вот, все в порядке. Вопрос решен.
Эльзи не уходила. Она сидела, опустив глаза, сложив руки на коленях. После долгой паузы она подняла наконец голову и через силу сказала:
— Посиди со мной рядом, Рудольф.
Я посмотрел на нее.
— Отчего же, конечно.
Я сел рядом с ней и снова почувствовал запах духов. Душиться — это так мало походило на Эльзи.
— Ты хочешь еще что-нибудь мне сказать, Эльзи?
— Нет, — пробормотала она смущенно, — мне просто хотелось немного поговорить с тобой.
Она взяла меня за руку. Я слегка отстранился.
— Я так мало вижу тебя в последнее время, Рудольф.
— У меня много работы.
— Да, — грустно сказала она, — но на болоте ты тоже много работал. И я не бездельничала. А все же было не так.
Наступило молчание. Потом она снова заговорила:
— На болоте у меня не было денег, не было комфорта, прислуги, не было машины, и все же...
— Зачем возвращаться к этому, Эльзи! — и поднявшись, я резко добавил: — Или ты полагаешь, что мне не...
Я оборвал себя на полуслове, прошел несколько шагов по комнате и продолжал немного спокойнее:
— Я здесь потому, что здесь я приношу наибольшую пользу.
Помолчав, Эльзи снова робко попросила меня:
— Может, ты все же посидишь со мной?
Я сел на койку, она слегка придвинулась ко мне и снова взяла за руку.
— Рудольф, — проговорила она, не глядя на меня, — неужели так уж необходимо, чтобы ты спал здесь каждую ночь?
Я отвел взгляд.
— Ты же знаешь, я возвращаюсь в самое неопределенное время. Не хочется будить детей.
— Но ведь ты делаешь все так тихо, и я могла бы выставлять тебе ночные туфли в переднюю, — мягко возразила она.
Я ответил, не поднимая на нее глаз:
— Дело не только в этом. Я очень плохо сплю теперь, всю ночь ворочаюсь в постели. Иногда даже встаю выкурить сигарету или выпить стакан воды. Мне не хотелось бы тебя беспокоить.
Я почувствовал запах ее духов и понял, что она наклонилась ко мне.
— Меня бы это не потревожило.
Она положила руку мне на плечо.
— Рудольф, — тихо сказала она, — ты никогда так долго не оставлял меня...
Я быстро перебил ее:
— Не надо говорить об этом, Эльзи.
Наступило длительное молчание. Я смотрел куда-то в пустоту. Потом я сказал:
— Ты же знаешь, я не отличаюсь чувственностью.
Рука ее сжала мою руку.
— Не в этом дело. Я только хотела сказать, что ты очень изменился. С тех пор как ты вернулся из Берлина, ты стал совсем другой.
— Ты с ума сошла, Эльзи!
Я поднялся, подошел к столу и закурил сигарету.
За моей спиной раздался ее встревоженный голос:
— Ты слишком много куришь.
— Да, да.
Я вложил сигарету в рот и провел рукой по переплетам книг.
— Что с тобой, Рудольф?
— Да ничего! Ничего!
Я обернулся к ней.
— Не хватает, чтобы еще ты мучила меня, Эльзи...
Она поднялась с глазами полными слез и бросилась мне на шею.
— Я меньше всего хочу мучить тебя, Рудольф. Но мне кажется, что ты меня больше не любишь.
Я погладил ее по волосам и с усилием проговорил:
— Конечно же, я люблю тебя.
После короткой паузы она сказала:
— На болоте, в особенности в последнее время, мы были по-настоящему счастливы. Помнишь, как мы откладывали деньги, чтобы приобрести ферму. Да, хорошее это было время...
Она сильнее прижалась ко мне, я отстранился и поцеловал ее в щеку.
— Иди теперь спать, Эльзи.
— Может, ты подымешься сегодня ко мне?
Я с раздражением ответил:
— Не сегодня, Эльзи. Не сейчас.
Она посмотрела на меня долгим взглядом, покраснела, губы ее шевельнулись, но не произнесли ни слова. Поцеловав меня в щеку, она вышла.
Я закрыл за ней дверь, услышал, как скрипят ступеньки под ее шагами, и, когда все смолкло, тихонько запер дверь на задвижку.
Сняв китель и повесив его на спинку стула, я ощупал внутренний карман и убедился, что конверт на месте. Затем я взял сапоги и тщательно осмотрел их. Заметив, что подковка правого сапога сносилась, я подумал, что завтра же нужно отдать, чтобы поставили новую. Я провел рукой по голенищу. Кожа была мягкая, нежная — никогда, никому я не доверял чистить свои сапоги.
Я достал все необходимое из ящика стола, наложил на сапоги немножко ваксы, хорошенько размазал ее и принялся тереть. Долго и тщательно я натирал сапоги, пока они не заблестели. Рука моя медленно, механически скользила взад и вперед. Прошло несколько минут. Теплая волна умиротворения охватила меня.
На следующий день, в четверг, оберштурмбанфюрер Вульфсланг приехал на машине, и я вручил ему свой рапорт. Он весьма резко отклонил мое приглашение позавтракать и сразу же отбыл.
В начале второй половины дня Зецлер попросил принять его. Я приказал вестовому пригласить Зецлера. Он вошел, щелкнул каблуками и приветствовал меня. Я безукоризненно ответил на приветствие и попросил Зецлера сесть. Сняв фуражку, он положил ее на стул рядом с собой и провел узкой, тонкой ладонью по голому черепу.
Вид у него был озабоченный и усталый.
— Господин штурмбанфюрер, я пришел по поводу экспериментальной базы. Кое-что, меня там беспокоит... В особенности один пункт.
— Да?
— Разрешите всесторонне доложить о положении дела?
— Пожалуйста.
Он снова провел рукой по своему голому черепу.
— Что касается психологической подготовки, здесь мало что можно добавить. И все же, поскольку заключенным обещают после душа горячий кофе, я позволил себе отдать распоряжение, чтобы к месту обработки доставили походную кухню...
По губам его скользнула улыбка.
— ...чтобы, так сказать, все выглядело еще убедительнее.
Я кивнул, и он продолжал:
— А вот на саму процедуру отравления, позволю себе заметить, иногда уходит больше десяти минут. По двум причинам: влажность атмосферы и сырость в зале.
— Сырость в зале?
— Да, я дал приказ особой команде обливать трупы — ведь они покрыты экскрементами. Конечно, воду потом удаляют, но немного все же остается.
Я разложил перед собой лист бумаги, взял ручку и проговорил:
— А что вы предлагаете?
— Придать бетонированному полу уклон и снабдить его сточными желобами.
Я задумался на минуту, потом, сказал:
— Да, но этого недостаточно. Следует предусмотреть обогревание и, кроме того, мощный вентилятор. Вентилятор одновременно послужит для удаления газа. Сколько времени уходит на вентиляцию зала после отравления?
— Вот именно, господин штурмбанфюрер, об этом я и хотел поговорить с вами. Вы даете десять минут на проветривание, но этого маловато. Люди из особой команды, которые выносят из зала трупы, жалуются на головные боли и тошноту. Производительность от этого падает.
— Пока что дайте необходимое время. Потом вентиляторы позволят нам сократить его.
Зецлер кашлянул.
— И еще одно, господин штурмбанфюрер. Кристаллы набрасываются прямо на пол зала, и когда пациенты падают, они накрывают их, а так как заключенных очень много, это мешает части кристаллов превратиться в газ.
Я поднялся, стряхнул пепел от сигареты в пепельницу и посмотрел в окно.
— Так что же вы предлагаете?
— Пока ничего, господин штурмбанфюрер.
Я, не садясь, сделал пометку на листе бумаги, затем дал знак Зецлеру продолжать.
— Людям из особой команды очень трудно вытаскивать трупы. Они после поливки водой скользкие.
Я снова сделал на листе пометку и взглянул на Зецлера. Я чувствовал, что он хочет сообщить мне что-то гораздо более важное, но все оттягивает момент. Я нетерпеливо бросил:
— Продолжайте.
Зецлер кашлянул и отвел глаза в сторону.
— И еще... одна маленькая деталь... По доносу я велел обыскать одного из особой команды. У него нашли около двадцати обручальных колец, снятых с трупов.
— Для чего они ему понадобились?
— Он говорит, что не в состоянии выполнять такую работу без спирта. Он собирался выменять кольца на водку.
— У кого?
— У эсэсовцев. Я велел их тоже обыскать, но ничего не нашел. Ну а еврея, конечно, расстреляли.
— Впредь прикажите собирать с мертвецов все обручальные кольца. Имущество наших пациентов — собственность рейха.
Наступило молчание. Я посмотрел на Зецлера. Его голый череп медленно залила краска, и он снова отвел глаза. Я принялся расхаживать по кабинету.
— И это все? — наконец спросил я.
— Нет, господин штурмбанфюрер, — ответил Зецлер.
Он откашлялся. Я продолжал ходить, не глядя на него. Прошло несколько секунд, я слышал, как заскрипел его стул, как он снова кашлянул.
— Ну, что же еще?
И вдруг меня охватило чувство тревоги. Я никогда не был резок с Зецлером и, следовательно, не меня он боялся.
Я украдкой взглянул на него. Он вытянул вперед шею и одним духом выпалил:
— Я должен с сожалением доложить, господин штурмбанфюрер, что производительность у нас не выше, чем в Треблинке.
Я остановился и посмотрел на него в упор. Он провел своей тонкой ладонью с длинными пальцами по лысине и продолжал:
— Конечно, у нас имеется большой прогресс по сравнению с Треблинкой. В общем мы изжили бунты, отравление производится быстрее, и с нашими двумя небольшими залами мы в состоянии уже сейчас подвергать обработке пять тысяч единиц в сутки.
Я сухо спросил:
— Ну и что же?
— Но мы не в состоянии хоронить более пятисот. В общем, — продолжал он, — убивать — это чепуха. Больше всего времени отнимает захоронение.
Я заметил, что руки у меня дрожат, и спрятал их за спину.
— Удвойте количество людей в особой команде.
— Простите меня, господин штурмбанфюрер, но это ничего не даст. Нельзя одновременно вытаскивать через дверь больше двух-трех трупов. Что касается людей, укладывающих трупы в ямы, то и тут нельзя превышать известного количества. Иначе они будут мешать друг другу.
— А зачем нужно, чтобы люди спускались в ямы?
— Чтобы выиграть место, надо укладывать трупы очень тщательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Ничего.
— ...А тут вдруг темно, и я решил проверить, кто в ней. Еще раз простите, господин штурмбанфюрер.
— Правильно... Осторожность никогда не мешает.
Я сделал знак, гауптшарфюрер щелкнул каблуками, двойные ворота, обвитые колючей проволокой, со скрипом открылись, и машина тронулась. Зная, что по дороге мы встретим еще один эсэсовский патруль, я зажег в машине свет.
Опасаясь, как бы шум мотора не разбудил детей, я приказал шоферу остановить машину метрах в пятистах от своей виллы и отослал его в лагерь. На пути к дому я заметил на дороге выбоины и подумал, что завтра же надо послать команду заключенных починить дорогу. Я был очень утомлен, но пройденные несколько десятков шагов доставили мне большое удовольствие. Стояла прекрасная августовская ночь, теплая и ясная.
Я открыл дверь своим ключом, осторожно закрыл ее, положил фуражку и перчатки на столик в передней и прошел в кабинет — так называл я маленькую комнату, расположенную напротив столовой. Обстановка ее состояла из стола, соломенного стула и походной койки. Кроме того, в ней находился небольшой умывальник, а над столом висела полочка светлого дерева, на которой стояло несколько книг в кожаных переплетах. Я ночевал в этой комнатке, когда поздно возвращался из лагеря. Эльзи говорила, что это настоящая монашеская келья. Но мне эта комнатка нравилась именно такой.
Я сел, машинально ощупал китель с левой стороны, чтобы удостовериться, что рапорт на месте, стянул сапоги и принялся бесшумно шагать по комнате в носках. Я очень устал, но спать мне не хотелось.
В дверь легко постучали, я сказал «войдите», и на пороге появилась Эльзи. На ней был самый красивый из ее халатов. Я с удивлением заметил, что она даже надушилась.
— Я не мешаю тебе?
— Да нет же, заходи.
Она закрыла за собой дверь, и я поцеловал ее в щеку. Я чувствовал неловкость, так как был без сапог, а это делало меня ниже ее ростом.
Я сухо произнес:
— Садись, Эльзи.
Она присела на койку и смущенно проговорила:
— Я услышала, как ты вошел.
— Я старался не шуметь.
— Да, да, — сказала она, — ты всегда делаешь это очень тихо.
Помолчав, она продолжала:
— Я хотела бы поговорить с тобой.
— Сейчас?
Она неуверенно проговорила:
— Если ты не возражаешь, — и добавила: — Понимаешь, ведь я так мало вижу тебя в последнее время.
— Это не от меня зависит.
Она подняла на меня глаза.
— У тебя очень утомленный вид, Рудольф. Ты слишком много работаешь.
— Да. Но ведь ты хотела со мной о чем-то поговорить, Эльзи, — заметил я.
Она слегка покраснела и торопливо пробормотала:
— О детях.
— Да?
— Это относительно их занятий. Ты знаешь, ведь когда мы возвратимся в Германию, окажется, что они намного отстали от своих сверстников.
Я кивнул, и она продолжала:
— Я говорила об этом с фрау Бетман и с фрау Пик. Их дети в таком же положении. Они тоже очень озабочены...
— Да?
— И вот я подумала...
— Да?
— ...Быть может, мы могли бы выписать учительницу-немку для детей офицеров.
Я взглянул на нее.
— Что ж, это прекрасная мысль, Эльзи. Немедленно займись этим. Мне надо было раньше об этом подумать.
— Но, — неуверенно проговорила Эльзи, — дело в том, что я не знаю, где ее поместить...
— У нас, конечно же.
Я снова ощупал левую сторону своего кителя и сказал:
— Ну вот, все в порядке. Вопрос решен.
Эльзи не уходила. Она сидела, опустив глаза, сложив руки на коленях. После долгой паузы она подняла наконец голову и через силу сказала:
— Посиди со мной рядом, Рудольф.
Я посмотрел на нее.
— Отчего же, конечно.
Я сел рядом с ней и снова почувствовал запах духов. Душиться — это так мало походило на Эльзи.
— Ты хочешь еще что-нибудь мне сказать, Эльзи?
— Нет, — пробормотала она смущенно, — мне просто хотелось немного поговорить с тобой.
Она взяла меня за руку. Я слегка отстранился.
— Я так мало вижу тебя в последнее время, Рудольф.
— У меня много работы.
— Да, — грустно сказала она, — но на болоте ты тоже много работал. И я не бездельничала. А все же было не так.
Наступило молчание. Потом она снова заговорила:
— На болоте у меня не было денег, не было комфорта, прислуги, не было машины, и все же...
— Зачем возвращаться к этому, Эльзи! — и поднявшись, я резко добавил: — Или ты полагаешь, что мне не...
Я оборвал себя на полуслове, прошел несколько шагов по комнате и продолжал немного спокойнее:
— Я здесь потому, что здесь я приношу наибольшую пользу.
Помолчав, Эльзи снова робко попросила меня:
— Может, ты все же посидишь со мной?
Я сел на койку, она слегка придвинулась ко мне и снова взяла за руку.
— Рудольф, — проговорила она, не глядя на меня, — неужели так уж необходимо, чтобы ты спал здесь каждую ночь?
Я отвел взгляд.
— Ты же знаешь, я возвращаюсь в самое неопределенное время. Не хочется будить детей.
— Но ведь ты делаешь все так тихо, и я могла бы выставлять тебе ночные туфли в переднюю, — мягко возразила она.
Я ответил, не поднимая на нее глаз:
— Дело не только в этом. Я очень плохо сплю теперь, всю ночь ворочаюсь в постели. Иногда даже встаю выкурить сигарету или выпить стакан воды. Мне не хотелось бы тебя беспокоить.
Я почувствовал запах ее духов и понял, что она наклонилась ко мне.
— Меня бы это не потревожило.
Она положила руку мне на плечо.
— Рудольф, — тихо сказала она, — ты никогда так долго не оставлял меня...
Я быстро перебил ее:
— Не надо говорить об этом, Эльзи.
Наступило длительное молчание. Я смотрел куда-то в пустоту. Потом я сказал:
— Ты же знаешь, я не отличаюсь чувственностью.
Рука ее сжала мою руку.
— Не в этом дело. Я только хотела сказать, что ты очень изменился. С тех пор как ты вернулся из Берлина, ты стал совсем другой.
— Ты с ума сошла, Эльзи!
Я поднялся, подошел к столу и закурил сигарету.
За моей спиной раздался ее встревоженный голос:
— Ты слишком много куришь.
— Да, да.
Я вложил сигарету в рот и провел рукой по переплетам книг.
— Что с тобой, Рудольф?
— Да ничего! Ничего!
Я обернулся к ней.
— Не хватает, чтобы еще ты мучила меня, Эльзи...
Она поднялась с глазами полными слез и бросилась мне на шею.
— Я меньше всего хочу мучить тебя, Рудольф. Но мне кажется, что ты меня больше не любишь.
Я погладил ее по волосам и с усилием проговорил:
— Конечно же, я люблю тебя.
После короткой паузы она сказала:
— На болоте, в особенности в последнее время, мы были по-настоящему счастливы. Помнишь, как мы откладывали деньги, чтобы приобрести ферму. Да, хорошее это было время...
Она сильнее прижалась ко мне, я отстранился и поцеловал ее в щеку.
— Иди теперь спать, Эльзи.
— Может, ты подымешься сегодня ко мне?
Я с раздражением ответил:
— Не сегодня, Эльзи. Не сейчас.
Она посмотрела на меня долгим взглядом, покраснела, губы ее шевельнулись, но не произнесли ни слова. Поцеловав меня в щеку, она вышла.
Я закрыл за ней дверь, услышал, как скрипят ступеньки под ее шагами, и, когда все смолкло, тихонько запер дверь на задвижку.
Сняв китель и повесив его на спинку стула, я ощупал внутренний карман и убедился, что конверт на месте. Затем я взял сапоги и тщательно осмотрел их. Заметив, что подковка правого сапога сносилась, я подумал, что завтра же нужно отдать, чтобы поставили новую. Я провел рукой по голенищу. Кожа была мягкая, нежная — никогда, никому я не доверял чистить свои сапоги.
Я достал все необходимое из ящика стола, наложил на сапоги немножко ваксы, хорошенько размазал ее и принялся тереть. Долго и тщательно я натирал сапоги, пока они не заблестели. Рука моя медленно, механически скользила взад и вперед. Прошло несколько минут. Теплая волна умиротворения охватила меня.
На следующий день, в четверг, оберштурмбанфюрер Вульфсланг приехал на машине, и я вручил ему свой рапорт. Он весьма резко отклонил мое приглашение позавтракать и сразу же отбыл.
В начале второй половины дня Зецлер попросил принять его. Я приказал вестовому пригласить Зецлера. Он вошел, щелкнул каблуками и приветствовал меня. Я безукоризненно ответил на приветствие и попросил Зецлера сесть. Сняв фуражку, он положил ее на стул рядом с собой и провел узкой, тонкой ладонью по голому черепу.
Вид у него был озабоченный и усталый.
— Господин штурмбанфюрер, я пришел по поводу экспериментальной базы. Кое-что, меня там беспокоит... В особенности один пункт.
— Да?
— Разрешите всесторонне доложить о положении дела?
— Пожалуйста.
Он снова провел рукой по своему голому черепу.
— Что касается психологической подготовки, здесь мало что можно добавить. И все же, поскольку заключенным обещают после душа горячий кофе, я позволил себе отдать распоряжение, чтобы к месту обработки доставили походную кухню...
По губам его скользнула улыбка.
— ...чтобы, так сказать, все выглядело еще убедительнее.
Я кивнул, и он продолжал:
— А вот на саму процедуру отравления, позволю себе заметить, иногда уходит больше десяти минут. По двум причинам: влажность атмосферы и сырость в зале.
— Сырость в зале?
— Да, я дал приказ особой команде обливать трупы — ведь они покрыты экскрементами. Конечно, воду потом удаляют, но немного все же остается.
Я разложил перед собой лист бумаги, взял ручку и проговорил:
— А что вы предлагаете?
— Придать бетонированному полу уклон и снабдить его сточными желобами.
Я задумался на минуту, потом, сказал:
— Да, но этого недостаточно. Следует предусмотреть обогревание и, кроме того, мощный вентилятор. Вентилятор одновременно послужит для удаления газа. Сколько времени уходит на вентиляцию зала после отравления?
— Вот именно, господин штурмбанфюрер, об этом я и хотел поговорить с вами. Вы даете десять минут на проветривание, но этого маловато. Люди из особой команды, которые выносят из зала трупы, жалуются на головные боли и тошноту. Производительность от этого падает.
— Пока что дайте необходимое время. Потом вентиляторы позволят нам сократить его.
Зецлер кашлянул.
— И еще одно, господин штурмбанфюрер. Кристаллы набрасываются прямо на пол зала, и когда пациенты падают, они накрывают их, а так как заключенных очень много, это мешает части кристаллов превратиться в газ.
Я поднялся, стряхнул пепел от сигареты в пепельницу и посмотрел в окно.
— Так что же вы предлагаете?
— Пока ничего, господин штурмбанфюрер.
Я, не садясь, сделал пометку на листе бумаги, затем дал знак Зецлеру продолжать.
— Людям из особой команды очень трудно вытаскивать трупы. Они после поливки водой скользкие.
Я снова сделал на листе пометку и взглянул на Зецлера. Я чувствовал, что он хочет сообщить мне что-то гораздо более важное, но все оттягивает момент. Я нетерпеливо бросил:
— Продолжайте.
Зецлер кашлянул и отвел глаза в сторону.
— И еще... одна маленькая деталь... По доносу я велел обыскать одного из особой команды. У него нашли около двадцати обручальных колец, снятых с трупов.
— Для чего они ему понадобились?
— Он говорит, что не в состоянии выполнять такую работу без спирта. Он собирался выменять кольца на водку.
— У кого?
— У эсэсовцев. Я велел их тоже обыскать, но ничего не нашел. Ну а еврея, конечно, расстреляли.
— Впредь прикажите собирать с мертвецов все обручальные кольца. Имущество наших пациентов — собственность рейха.
Наступило молчание. Я посмотрел на Зецлера. Его голый череп медленно залила краска, и он снова отвел глаза. Я принялся расхаживать по кабинету.
— И это все? — наконец спросил я.
— Нет, господин штурмбанфюрер, — ответил Зецлер.
Он откашлялся. Я продолжал ходить, не глядя на него. Прошло несколько секунд, я слышал, как заскрипел его стул, как он снова кашлянул.
— Ну, что же еще?
И вдруг меня охватило чувство тревоги. Я никогда не был резок с Зецлером и, следовательно, не меня он боялся.
Я украдкой взглянул на него. Он вытянул вперед шею и одним духом выпалил:
— Я должен с сожалением доложить, господин штурмбанфюрер, что производительность у нас не выше, чем в Треблинке.
Я остановился и посмотрел на него в упор. Он провел своей тонкой ладонью с длинными пальцами по лысине и продолжал:
— Конечно, у нас имеется большой прогресс по сравнению с Треблинкой. В общем мы изжили бунты, отравление производится быстрее, и с нашими двумя небольшими залами мы в состоянии уже сейчас подвергать обработке пять тысяч единиц в сутки.
Я сухо спросил:
— Ну и что же?
— Но мы не в состоянии хоронить более пятисот. В общем, — продолжал он, — убивать — это чепуха. Больше всего времени отнимает захоронение.
Я заметил, что руки у меня дрожат, и спрятал их за спину.
— Удвойте количество людей в особой команде.
— Простите меня, господин штурмбанфюрер, но это ничего не даст. Нельзя одновременно вытаскивать через дверь больше двух-трех трупов. Что касается людей, укладывающих трупы в ямы, то и тут нельзя превышать известного количества. Иначе они будут мешать друг другу.
— А зачем нужно, чтобы люди спускались в ямы?
— Чтобы выиграть место, надо укладывать трупы очень тщательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42