Есть еще одна черта, сближающая двух библейских писателей. Оба они видят в едином царстве осуществление обетовании, полученных Авраамом и Моисеем. Ягвист хотя и говорит о временах отдаленных, но явно осмысливает их в свете пророчества Нафана о доме Давидовом565.
Появление ягвистической Священной Истории свидетельствует о существовании в Израиле в ту эпоху духовной элиты, которая была совестью и разумом народа. История этой элиты начинается, собственно, с Моисея, который определил ее призвание и характер. Хотя многие этапы ее развития ускользают от историка, но одна черта отличает ее во все времена. В противоположность Греции, здесь народная религиозность не могла занять господствующего положения в духовной жизни. Библейские мудрецы и пророки чаще всего рассматривали популярные верования как затемнение истинной веры и в целом противопоставляли свое учение привычным понятиям масс. Тем не менее учители Израиля не замыкались, как египетские жрецы или индийские брахманы, в горделивую касту. Они были неустанными проповедниками, миссионерами, воспитателями народа. Они не признавали нарочитого эзотеризма и чувствовали свою ответственность за людей перед Богом, пославшим их на служение. Борьба за души шла столетиями, достигая порой небывалого напряжения и накала, и именно она привела Израиль к порогу Нового Завета. Если была Дева Мария, сказавшая: "Се раба Господня", если был Петр, сказавший: "Ты - Мессия", если были Стефан и Павел, апостолы и мироносицы, мученики и борцы, вышедшие из лона Ветхозаветной Церкви, то этим мы обязаны духовным вождям Израиля. Это они вспахали поле, на которое вышел Сеятель сеять.
Ягвистический бытописатель был одним из этих апостолов Ветхого Завета. Обращаясь к своим современникам, он говорил с ними на языке, понятном самым широким кругам. Он нес им возвышенную истину, но "словесная плоть" его повествования была, по выражению известного православного богослова, "только скромным повторением праотеческих колыбельных сказаний первобытного человечества"566. Это создает уникальную многоплановость и многогранность Книги Бытия. Среди страниц, написанных человеческой рукой, едва ли можно где-нибудь еще встретить такое изумительное сочетание "народной" формы с глубоким духовным смыслом. Правы поэтому те, кто называет Бытие книгой и для младенцев, и для мудрецов.
Ягвист пользуется языком народной саги, преломляет древние мифы Шумера и Вавилона, но всюду проводит свою особую мысль. Он подобен строителям Соломонова храма, которые, пользуясь иноземными средствами и иноземными материалами, создали святилище Единому Богу. В сложное переходное время, когда Израиль вступил в новую эпоху существования, когда пришел для него час оглянуться назад, осмыслить свое прошлое и свое религиозное призвание, библейский мудрец воздвигает перед ним как икону свою Историю, где говорит о Боге и человеке, добре и зле, о вере и измене Богу, о страданиях и спасении. Эта священная книга Завета и Обетования давала ответы на важнейшие вопросы, она указывала путь через рассмотрение прошлого. Язык ее был образным, живым, картины написаны свежими, сочными красками, ее легко мог понять всякий. Она смогла пережить тридцать веков, и в наши дни мы чувствуем очарование ее величавых и таинственных страниц, будящих воображение подобно старым монументальным фрескам.
Многие поколения художников и поэтов вдохновлялись библейской мистерией и пытались воплотить видения Ягвиста. Первый братоубийца и потоп, башня и странствования патриархов возникали вновь и вновь в произведениях Рафаэля и Микеланджело, на стенах древнерусских соборов и на полотнах Рембрандта, в строках Данте, Байрона, Мильтона.
x x x
Священная История для ягвиста - это драма, разыгрывающаяся между небом и землей, между Богом и человеком. Истории народа Божия он предпосылает Пролог, в котором говорит о завязке мировой драмы. В Прологе он не изображает событий внешнеисторических и поэтому принужден обращаться к языку мифа. Значит ли это, что он подменил реальность вымыслом? Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы должны рассмотреть само понятие "мифа".
Миф следует отличать от легенды, хотя обычно эти два понятия смешивают. Легенда есть узорно расшитая оболочка, в которой память народа хранит воспоминание о действительно бывших событиях. Сказания греков о Троянской войне и еврейские сказания о патриархах - яркие примеры легенд. Прежде к легендам относились с излишним скептицизмом. Археология показала, что они почти всегда содержат историческую основу. Достаточно привести пример раскопок Трои или Миносского дворца.
Миф - это тот язык, на котором древний человек говорит о самом важном для себя. Древние евреи не создавали абстрактных схем, они мыслили картинами, образами, они прибегали к мифотворчеству. Миф - это "недифференцированное единство религии, поэзии, науки, этики, философии"567. То, что открывалось внутреннему взору человека, он выражал в пластической символике мифа. Часто случалось, что исторический факт, став легендой, превращался в миф. Но тогда он обретал уже новое бытие не просто в качестве воспоминания о прошлом, а как образ непреходящей истины. Таким мифом стал Исход из Египта. Историческое событие было для Израиля подлинным Богоявлением. Поэтому Исход превратился во вневременной символ праздника Пасхи, в знак непрекращающегося действия Промысла в жизни народа.
"Не человек создает миф, - говорил о. С. Булгаков, - но миф высказывается через человека"568. Это не парадокс. В мифе, действительно, усматривается облик подлинного тайноведения. И это относится не только к вершинам Откровения, но и ко всякому духовному постижению. Полнота сокровенной реальности не может вместиться в прокрустово ложе сухих отвлеченностей и интеллектуальных схем. Поэтому, как справедливо утверждает Н. Бердяев, "язык духовного опыта есть неизбежно символический и мифологический язык, и в нем всегда говорится о событиях, о встречах, о судьбе"569. Миф не есть форма только древнего мышления. Он и поныне присутствует во всякой действенной религии и живой философии. Во всех философских системах основная, первичная интуиция мыслителя выражена в своеобразном мифе. Отличие древнего мифа от нового заключается лишь в материале, из которого он складывается. Если в новый миф входит опыт современной души, то древний облекается в декоративные формы сказания, столь близкого и понятного людям тех эпох.
Даже тогда, когда библейский миф говорит о каких-то исторических событиях, он не есть история в прямом смысле этого слова. Его можно назвать олицетворенной метаисторией, картиной, выражающей вдохновенное видение смысла вещей.
Но если миф не есть история, его тем не менее нельзя считать вымыслом. Те, кто думает так, повторяя вслед за Смердяковым: "Про неправду все написано", доказывают лишь свою неспособность приподнять пестрый покров сказания, чтобы увидеть его глубинный смысл. Миф греков о Прометее, индийцев о Пуруше, персов о борьбе Ормузда и Аримана - это не просто плоды фантазии, а великие мифы человечества, воплощающие религиозное постижение и мудрость народов.
В свое время говорили, что Израиль не создал мифов. Для одних это было свидетельством высоты его религиозного сознания, для других доказательством творческой бедности народа. На самом же деле Библия свободна лишь от вульгарной мифологии, которая есть проекция в сферу мифа человеческих пороков и страстей; но миф в высоком смысле слова, миф-икона и миф-символ, составляет самую основу Ветхого Завета. Творение мира, Завет с Богом, Исход, День Ягве, Царство Мессии - все это боговдохновенные мифологемы, заключающие в себе истины Откровения.
x x x
Ягвист, как мы говорили, продолжатель дела Моисея. Он проповедует Бога, Который открылся пророку на Синае и некогда явился Аврааму. Живя в среде народа, который заимствовал у соседей все: от алфавита до земледелия, он твердо держится Моисеева наследия - веры в Единого Бога. Это Бог непостижимый в своем величии и в то же время близкий к человеку. Он знает все, что совершается в сердцах людей, и постоянно входит в их жизнь, иногда незримо, а порой и зримо, в виде Малеаха-Вестника (Ангела). Он есть живая Личность в противоположность Высшему Божеству или Началу внебиблейских религий.
"Язычники, - говорит Д. Райт, - мыслили творение в терминах борьбы между различными силами природы и Мировым порядком, как достижение гармонии среди многообразия. Но что привело природу в порядок и установило гармонию с божественной волей? Верили, что некий принцип Порядка был установлен в творении, и ему были подвластны даже боги. Греки называли этот принцип Мойрой - роком, необходимостью, что вполне соответствовало его характеру. Египтяне говорили о нем как о Маат - слово, обычно переводимое как Правда и Истина, - но она же была и космической силой гармонии, порядка, равновесия, вечно нисходящей в творение... В Месопотамии слова Парсу и Шимту, кажется, означали процессы одинаковой важности. Парсу - нечто более могущественное, чем боги, всемирный закон, без которого не было бы богов. Человечество имеет Шимту или Судьбу - предопределение, данное ему в начале его бытия.
Эта концепция сохранилась через греческую философию в некоторых формах современного детерминизма, т. е. признания некоторого порядка, установленного во Вселенной, который делает вещи тем, что они есть. Согласно современному марксизму, мир рождается в борьбе противоположностей и конфликтов классового общества: это движение происходит в силу известных законов, которые движут мир этим путем.
Фактически большинство нехристианских философий верит в некий рациональный принцип во Вселенной, объясняющий ее порядок и движение. Одной из причин, почему были так популярны религии мистерий в греко-римскую эпоху, было то, что они обещали освобождение от всевластия Рока. Христианство тоже обещало освобождение от греха и сил тьмы. Для библейского учения не существовало веры в какой-то принцип мирового порядка, как не было в нем и ничего похожего на вавилонскую Шимту или человеческий детерминизм. Вверение себя Богу Библия понимает как новое осознание личности, как ее проблему и утверждение ее значения в этом мире"570.
Бог-Промыслитель, Бог, требующий правды, Бог, верный данному Им обетованию, - таков Бог Библии, о котором говорит Ягвист. Для этого Бога человек - возлюбленное дитя.
В мифах Месопотамии человек возникает как нечто второстепенное, как существо, которое должно "трудиться, богов освободив". Для греков человек был одним из многих порождений Матери-земли, наряду с богами, титанами, нимфами, сатирами и животными. Библия же утверждает примат человека в Творении. Священная История откровенно атропоцентрична. В древней библейской поэме о Творении человек призван "владычествовать" над природой571. А Ягвист выражает эту мысль образно-конкретно. Бог сначала творит Человека, а потом создает для него райский сад и всех животных572.
Это центральное положение человека в мире, по учению Библии, не проистекало из неведения относительно природы. Хотя авторы ее располагали только вавилонской наукой, однако они достаточно ясно сознавали величие Вселенной и ничтожество человека пред природным миром. Библия в своей антропологии прямо указывает на этот контраст между духовной значительностью человека и его малым местом в мирозданье. Эта мысль нашла свое высшее выражение в одном из псалмов той эпохи:
О Ягве, наш Господь!
Как славно имя Твое во всей земле!
Слава Твоя простирается выше небес!..
Смотрю я на небо Твое, на деяние рук Твоих,
На луну и звезды, которые поставил Ты
Что есть человек - что Ты помнишь его?
И сын человеческий, что Ты печешься о нем?
Ты немногим умалил его перед Богом,
Славою и величием увенчал его,
Поставил его владыкою над творением рук Твоих,
Все положил Ты под ноги его573.
В другом псалме, тоже очень древнем, явственно ощущается влияние эхнатоновского Гимна Солнцу. Там также дается картина ночной земли и воспевается ее пробуждение в утренних лучах солнца. Человек в этом псалме как бы составляет один хор с природой, славословящий Бога574.
Итак, библейский антропоцентризм проистекал не из ложного представления о мире, а из учения о богоподобии человека. Ягвист не употребляет выражения "образ и подобие Божие"; его мы находим в Шестодневе. Но он использует свой обычный прием наглядности для того, чтобы указать на особую близость человека к Творцу. Бог создал Человека (ха-адам) из "пыли земной" (афар мин ха-адама), но человек стал самим собой только тогда, когда Творец вдунул в него "нишмат хайим" - дыхание жизни. Таким образом, человек оказывается, с одной стороны, частью земли, а с другой - особым духовным творением Божиим. Это двуединство человека Бытописатель подчеркивает не раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Появление ягвистической Священной Истории свидетельствует о существовании в Израиле в ту эпоху духовной элиты, которая была совестью и разумом народа. История этой элиты начинается, собственно, с Моисея, который определил ее призвание и характер. Хотя многие этапы ее развития ускользают от историка, но одна черта отличает ее во все времена. В противоположность Греции, здесь народная религиозность не могла занять господствующего положения в духовной жизни. Библейские мудрецы и пророки чаще всего рассматривали популярные верования как затемнение истинной веры и в целом противопоставляли свое учение привычным понятиям масс. Тем не менее учители Израиля не замыкались, как египетские жрецы или индийские брахманы, в горделивую касту. Они были неустанными проповедниками, миссионерами, воспитателями народа. Они не признавали нарочитого эзотеризма и чувствовали свою ответственность за людей перед Богом, пославшим их на служение. Борьба за души шла столетиями, достигая порой небывалого напряжения и накала, и именно она привела Израиль к порогу Нового Завета. Если была Дева Мария, сказавшая: "Се раба Господня", если был Петр, сказавший: "Ты - Мессия", если были Стефан и Павел, апостолы и мироносицы, мученики и борцы, вышедшие из лона Ветхозаветной Церкви, то этим мы обязаны духовным вождям Израиля. Это они вспахали поле, на которое вышел Сеятель сеять.
Ягвистический бытописатель был одним из этих апостолов Ветхого Завета. Обращаясь к своим современникам, он говорил с ними на языке, понятном самым широким кругам. Он нес им возвышенную истину, но "словесная плоть" его повествования была, по выражению известного православного богослова, "только скромным повторением праотеческих колыбельных сказаний первобытного человечества"566. Это создает уникальную многоплановость и многогранность Книги Бытия. Среди страниц, написанных человеческой рукой, едва ли можно где-нибудь еще встретить такое изумительное сочетание "народной" формы с глубоким духовным смыслом. Правы поэтому те, кто называет Бытие книгой и для младенцев, и для мудрецов.
Ягвист пользуется языком народной саги, преломляет древние мифы Шумера и Вавилона, но всюду проводит свою особую мысль. Он подобен строителям Соломонова храма, которые, пользуясь иноземными средствами и иноземными материалами, создали святилище Единому Богу. В сложное переходное время, когда Израиль вступил в новую эпоху существования, когда пришел для него час оглянуться назад, осмыслить свое прошлое и свое религиозное призвание, библейский мудрец воздвигает перед ним как икону свою Историю, где говорит о Боге и человеке, добре и зле, о вере и измене Богу, о страданиях и спасении. Эта священная книга Завета и Обетования давала ответы на важнейшие вопросы, она указывала путь через рассмотрение прошлого. Язык ее был образным, живым, картины написаны свежими, сочными красками, ее легко мог понять всякий. Она смогла пережить тридцать веков, и в наши дни мы чувствуем очарование ее величавых и таинственных страниц, будящих воображение подобно старым монументальным фрескам.
Многие поколения художников и поэтов вдохновлялись библейской мистерией и пытались воплотить видения Ягвиста. Первый братоубийца и потоп, башня и странствования патриархов возникали вновь и вновь в произведениях Рафаэля и Микеланджело, на стенах древнерусских соборов и на полотнах Рембрандта, в строках Данте, Байрона, Мильтона.
x x x
Священная История для ягвиста - это драма, разыгрывающаяся между небом и землей, между Богом и человеком. Истории народа Божия он предпосылает Пролог, в котором говорит о завязке мировой драмы. В Прологе он не изображает событий внешнеисторических и поэтому принужден обращаться к языку мифа. Значит ли это, что он подменил реальность вымыслом? Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы должны рассмотреть само понятие "мифа".
Миф следует отличать от легенды, хотя обычно эти два понятия смешивают. Легенда есть узорно расшитая оболочка, в которой память народа хранит воспоминание о действительно бывших событиях. Сказания греков о Троянской войне и еврейские сказания о патриархах - яркие примеры легенд. Прежде к легендам относились с излишним скептицизмом. Археология показала, что они почти всегда содержат историческую основу. Достаточно привести пример раскопок Трои или Миносского дворца.
Миф - это тот язык, на котором древний человек говорит о самом важном для себя. Древние евреи не создавали абстрактных схем, они мыслили картинами, образами, они прибегали к мифотворчеству. Миф - это "недифференцированное единство религии, поэзии, науки, этики, философии"567. То, что открывалось внутреннему взору человека, он выражал в пластической символике мифа. Часто случалось, что исторический факт, став легендой, превращался в миф. Но тогда он обретал уже новое бытие не просто в качестве воспоминания о прошлом, а как образ непреходящей истины. Таким мифом стал Исход из Египта. Историческое событие было для Израиля подлинным Богоявлением. Поэтому Исход превратился во вневременной символ праздника Пасхи, в знак непрекращающегося действия Промысла в жизни народа.
"Не человек создает миф, - говорил о. С. Булгаков, - но миф высказывается через человека"568. Это не парадокс. В мифе, действительно, усматривается облик подлинного тайноведения. И это относится не только к вершинам Откровения, но и ко всякому духовному постижению. Полнота сокровенной реальности не может вместиться в прокрустово ложе сухих отвлеченностей и интеллектуальных схем. Поэтому, как справедливо утверждает Н. Бердяев, "язык духовного опыта есть неизбежно символический и мифологический язык, и в нем всегда говорится о событиях, о встречах, о судьбе"569. Миф не есть форма только древнего мышления. Он и поныне присутствует во всякой действенной религии и живой философии. Во всех философских системах основная, первичная интуиция мыслителя выражена в своеобразном мифе. Отличие древнего мифа от нового заключается лишь в материале, из которого он складывается. Если в новый миф входит опыт современной души, то древний облекается в декоративные формы сказания, столь близкого и понятного людям тех эпох.
Даже тогда, когда библейский миф говорит о каких-то исторических событиях, он не есть история в прямом смысле этого слова. Его можно назвать олицетворенной метаисторией, картиной, выражающей вдохновенное видение смысла вещей.
Но если миф не есть история, его тем не менее нельзя считать вымыслом. Те, кто думает так, повторяя вслед за Смердяковым: "Про неправду все написано", доказывают лишь свою неспособность приподнять пестрый покров сказания, чтобы увидеть его глубинный смысл. Миф греков о Прометее, индийцев о Пуруше, персов о борьбе Ормузда и Аримана - это не просто плоды фантазии, а великие мифы человечества, воплощающие религиозное постижение и мудрость народов.
В свое время говорили, что Израиль не создал мифов. Для одних это было свидетельством высоты его религиозного сознания, для других доказательством творческой бедности народа. На самом же деле Библия свободна лишь от вульгарной мифологии, которая есть проекция в сферу мифа человеческих пороков и страстей; но миф в высоком смысле слова, миф-икона и миф-символ, составляет самую основу Ветхого Завета. Творение мира, Завет с Богом, Исход, День Ягве, Царство Мессии - все это боговдохновенные мифологемы, заключающие в себе истины Откровения.
x x x
Ягвист, как мы говорили, продолжатель дела Моисея. Он проповедует Бога, Который открылся пророку на Синае и некогда явился Аврааму. Живя в среде народа, который заимствовал у соседей все: от алфавита до земледелия, он твердо держится Моисеева наследия - веры в Единого Бога. Это Бог непостижимый в своем величии и в то же время близкий к человеку. Он знает все, что совершается в сердцах людей, и постоянно входит в их жизнь, иногда незримо, а порой и зримо, в виде Малеаха-Вестника (Ангела). Он есть живая Личность в противоположность Высшему Божеству или Началу внебиблейских религий.
"Язычники, - говорит Д. Райт, - мыслили творение в терминах борьбы между различными силами природы и Мировым порядком, как достижение гармонии среди многообразия. Но что привело природу в порядок и установило гармонию с божественной волей? Верили, что некий принцип Порядка был установлен в творении, и ему были подвластны даже боги. Греки называли этот принцип Мойрой - роком, необходимостью, что вполне соответствовало его характеру. Египтяне говорили о нем как о Маат - слово, обычно переводимое как Правда и Истина, - но она же была и космической силой гармонии, порядка, равновесия, вечно нисходящей в творение... В Месопотамии слова Парсу и Шимту, кажется, означали процессы одинаковой важности. Парсу - нечто более могущественное, чем боги, всемирный закон, без которого не было бы богов. Человечество имеет Шимту или Судьбу - предопределение, данное ему в начале его бытия.
Эта концепция сохранилась через греческую философию в некоторых формах современного детерминизма, т. е. признания некоторого порядка, установленного во Вселенной, который делает вещи тем, что они есть. Согласно современному марксизму, мир рождается в борьбе противоположностей и конфликтов классового общества: это движение происходит в силу известных законов, которые движут мир этим путем.
Фактически большинство нехристианских философий верит в некий рациональный принцип во Вселенной, объясняющий ее порядок и движение. Одной из причин, почему были так популярны религии мистерий в греко-римскую эпоху, было то, что они обещали освобождение от всевластия Рока. Христианство тоже обещало освобождение от греха и сил тьмы. Для библейского учения не существовало веры в какой-то принцип мирового порядка, как не было в нем и ничего похожего на вавилонскую Шимту или человеческий детерминизм. Вверение себя Богу Библия понимает как новое осознание личности, как ее проблему и утверждение ее значения в этом мире"570.
Бог-Промыслитель, Бог, требующий правды, Бог, верный данному Им обетованию, - таков Бог Библии, о котором говорит Ягвист. Для этого Бога человек - возлюбленное дитя.
В мифах Месопотамии человек возникает как нечто второстепенное, как существо, которое должно "трудиться, богов освободив". Для греков человек был одним из многих порождений Матери-земли, наряду с богами, титанами, нимфами, сатирами и животными. Библия же утверждает примат человека в Творении. Священная История откровенно атропоцентрична. В древней библейской поэме о Творении человек призван "владычествовать" над природой571. А Ягвист выражает эту мысль образно-конкретно. Бог сначала творит Человека, а потом создает для него райский сад и всех животных572.
Это центральное положение человека в мире, по учению Библии, не проистекало из неведения относительно природы. Хотя авторы ее располагали только вавилонской наукой, однако они достаточно ясно сознавали величие Вселенной и ничтожество человека пред природным миром. Библия в своей антропологии прямо указывает на этот контраст между духовной значительностью человека и его малым местом в мирозданье. Эта мысль нашла свое высшее выражение в одном из псалмов той эпохи:
О Ягве, наш Господь!
Как славно имя Твое во всей земле!
Слава Твоя простирается выше небес!..
Смотрю я на небо Твое, на деяние рук Твоих,
На луну и звезды, которые поставил Ты
Что есть человек - что Ты помнишь его?
И сын человеческий, что Ты печешься о нем?
Ты немногим умалил его перед Богом,
Славою и величием увенчал его,
Поставил его владыкою над творением рук Твоих,
Все положил Ты под ноги его573.
В другом псалме, тоже очень древнем, явственно ощущается влияние эхнатоновского Гимна Солнцу. Там также дается картина ночной земли и воспевается ее пробуждение в утренних лучах солнца. Человек в этом псалме как бы составляет один хор с природой, славословящий Бога574.
Итак, библейский антропоцентризм проистекал не из ложного представления о мире, а из учения о богоподобии человека. Ягвист не употребляет выражения "образ и подобие Божие"; его мы находим в Шестодневе. Но он использует свой обычный прием наглядности для того, чтобы указать на особую близость человека к Творцу. Бог создал Человека (ха-адам) из "пыли земной" (афар мин ха-адама), но человек стал самим собой только тогда, когда Творец вдунул в него "нишмат хайим" - дыхание жизни. Таким образом, человек оказывается, с одной стороны, частью земли, а с другой - особым духовным творением Божиим. Это двуединство человека Бытописатель подчеркивает не раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81