Спустя еще два часа я снова оказался на том же месте с тем же человеком, и это я также помню во всех подробностях. Но то, что происходило со мной в параллельном мире, запомнилось намного хуже, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. В чем тут дело, я не знаю. Может быть, это случилось потому, что с пришельцем мы были вдвоем, в привычной для меня обстановке, где ничто не отвлекало моего внимания, а там меня окружало много «пришельцев» и обстановка была мне чужда. У меня «разбежались глаза», и обилие впечатлений перегрузило память. Я думаю, что это самое правдоподобное объяснение. Как бы то ни было, но об этих двух часах я могу рассказать далеко не так подробно.
Вы спросите, почему двух? Ведь речь все время шла о полутора часах. Так случилось, и вы узнаете почему.
Итак, я открыл глаза и увидел, что сижу на полу, вернее на небольшом круглом возвышении, в центре помещения, замкнутого со всех сторон глухими, без окон, стенами, полукруглым потолком голубого цвета и, как мне показалось, пластмассовым полом, тоже голубым. Какого цвета были стены, я не помню. Кажется, они были белыми или светло-бежевыми.
Возвышение, на котором я сидел, поднималось над полом сантиметров на двадцать и было покрыто чем-то вроде циновки. Обстановка была более чем скудной. Пять или шесть стеклянных шкафов, очень низких, лабораторного типа, и несколько кресел, больше ничего. Прямо напротив меня находилось что-то вроде одностворчатой двери, гладкой и без ручки.
В помещении никого не было.
Как я узнал потом, с этого самого возвышения двадцать восемь лет тому назад отправился к нам первый пришелец. Это наводило на мысль, что возвышение в центре лаборатории в параллельном мире и то место пляжа, где мы сидели с пришельцем, всегда находятся в одном и том же положении относительно друг друга и, следовательно, вся их планета неподвижна относительно нашей Земли.
Но такое заключение было не совсем верно. Мне сказали, что Земля номер два (будем называть так их планету, чтобы не путаться) меняет свое положение относительно Земли номер один. Эти изменения происходят крайне медленно, и за двадцать восемь лет «точка контакта» сместилась всего на несколько метров. В каком направлении происходит это смещение, удаляются ли друг от друга обе планеты или сближаются, мне не могли сказать, они сами этого не знали. Им было известно только то, что сообщили им наши потомки триста лет назад.
Учитывая, что обитатели Земли номер два не могут видеть Землю номер один, не приходилось этому удивляться. Оставалось недоумевать, как могли наши ученые конца двадцать третьего века узнать о существовании Земли номер два и даже рассчитать ее движение. Это подтверждало слова моего спутника о том, что, видимо, наука нашей Земли через триста лет будет (для них— была) на более высоком уровне, чем наука Земли номер два сейчас.
Это не тогдашние мои мысли. Они явились потом, когда я вспоминал все, что видел и слышал в том мире. Вообще, вам надо иметь в виду, — я не могу теперь разделить то, что думал тогда и что потом. Мысли школьника и пожилого инженера основательно спутались. Поэтому не удивляйтесь, слыша о выводах, которые не могли прийти в голову семнадцатилетнему парню. Они принадлежат мне—теперешнему.
Основной вывод я сообщу вам сразу. Я увидел там нашу Землю, какой она будет через триста лет. Или, во всяком случае, такой, какой она может стать.
Но вернемся к моему рассказу.
Открылась дверь — и вошли восемь человек, одетых в длинные халаты голубого цвета, из под которых виднелись такие же, как на моем спутнике, кремовые рубашки и черные галстуки. Черты их лиц были различны, но в целом того же типа, что и лицо первого пришельца. Хорошо помню, что у меня мелькнула мысль—не стал ли я жертвой мистификации? Может быть, эта лаборатория находится вовсе не в каком-то параллельном мире, а попросту в Грузии и меня окружают грузинские ученые, проводящие научный опыт.
Мысль была нелепа и сразу пропала. Я подумал, без всякого перехода, о том, что пришелец явился к нам безукоризненно одетым, а я предстал перед ними в весьма затрапезном виде.
Но и эта мысль только мелькнула. В конце концов, я не был виноват в том, что одет неподобающе для посещения другого мира. Они должны это понимать.
Один из них жестом попросил меня сойти с возвышения, что я и сделал, подумав с тревогой, что никто здесь не знает русского языка. Но я ошибся, они знали его. А молчание в первые минуты объяснялось просто, — они волновались. Ведь перед ними впервые находился человек иного мира. Роли переменились,—теперь я сам был «пришельцем».
Первые слова, которые я от них услышал, были те же, какие сказал мне мой спутник два часа назад:
— Здравствуй, наш юный друг!
— А где тот, который пришел со мной?—спросил я, все еще опасаясь, что меня не поймут. Я даже забыл ответить на их приветствие.
— Он тут,—ответили мне,—но ты его не увидишь. Только потом, когда вернешься на свою родину.
Меня усадили в кресло, и все восемь сели в такие же, стоявшие передо мной полукругом. Восемь пар глаз, пристально меня рассматривающих и следящих за каждым моим движением, очень меня смущали, но я понимал, что их внимание ко мне естественно и неизбежно. Как ни странно, но первый вопрос задал я:
— Почему ваш человек, пришедший к нам, не сказал мне, что заранее знал о встрече со мной?
— Он этого не знал.
— Как же так? Ведь с вашей точки зрения я появился здесь раньше, чем он отправился к нам.
Они переглянулись. Было ясно, что мои слова чем-то их удивили. Но чем? Мне казалось, что я рассуждал вполне логично. Помню, я даже гордился тем, что говорю с их учеными, как человек, хорошо разбирающийся в вопросах перехода.
Тот, который ответил мне на первый вопрос, сказал:
— Мы на мгновение забыли о том, что ты представитель человечества, но не того, с которым наши предки встретились триста лет назад. — Он улыбнулся, а я покраснел, поняв, что, демонстрируя им свою «эрудицию», в чем-то просчитался.—Разве наш посланец не объяснил тебе, что мы живем во времени, обратном вашему?
— Он говорил об этом.
— Тогда ты должен понимать, что нашего посланца мы не увидим до его окончательного возвращения из вашего мира. Сейчас он находится там, где был до того, как встретился с тобой, и останется в том же положении на все время твоего у нас пребывания. Он спит и проснется только у вас, после перехода, который с твоей точки зрения уже произошел, а с нашей произойдет. .Через два часа.
— Хорошо,—сказал я,—вы отправите его к нам через два часа, как наметили. Но и я должен уйти с ним.
— Ты имеешь в виду, что с твоей точки зрения мы его уже отправили. Но ведь для нас это не так. Ты пришел к нам раньше. И мы учтем, что переход совершит не один, а двое. Импульс будет дан для двоих.
Я вспомнил, как пришелец, сидя со мной на берегу Черного моря, беспокоился именно о том, будет ли дан двойной импульс, или нет. Выходило, что для него всё, что сейчас происходит, было так же туманно, как и для меня. Теперь я понимаю, что он не мог знать обо мне, прежде чем заснул. А то, что его товарищи обо мне уже знали, просто ускользнуло от его внимания, что было совсем не удивительно. Ведь он, так же, как я, впервые попал в иной мир.
— Но вы уже знаете обо мне, — сказал я, — и можете разбудить его и сообщить ему об этом.
— Да, можем, но это будет совмещением разных событий в одно время. Делать этого нельзя.
Я кивнул головой. Я помнил, что мой спутник говорил мне о том же. Но я ничего не понял, как не понимаю и теперь, спустя двадцать восемь лет. Видимо, подобные вещи станут доступны разуму человека только в двадцать третьем веке.
Я вспомнил, что в моем распоряжении мало времени, и сказал:
— Вы хотели встретиться со мной и узнать от меня историю нашей планеты. Но и мне хочется хоть что-нибудь узнать о вашей.
— Ты прав. Не будем терять драгоценных минут. Расскажи нам, кто ты.
Я вторично поведал краткую свою биографию. И закончил словами:
— Как видите, вам не повезло. Я не ученый, а всего лишь вчерашний школьник.
Искренне или только из вежливости, но они не согласились со мной.
— Человек с возрастом забывает то, что учил в юности,—сказали они.—Ученый нам не нужен, слишком мало времени в нашем распоряжении. То, что ты недавно учился в школе, очень хорошо. Ты должен помнить вашу историю.
— По истории у меня всегда было «отлично»,—довольно глупо сказал я.
— Вот и расскажи нам ее.
Они ничего не записывали. Как я узнал потом, уже на нашей Земле, каждое слово фиксировалось на пленку. Но в то время я ничего не знал о магнитофонах.
Мой рассказ занял примерно минут двадцать. Хорошо помня уроки истории, я рассказал им достаточно подробно, хотя и сжато, как на экзамене. Начал я почему-то со средних веков. Они этим удовлетворились, во всяком случае не попросили начать с более ранних времен. Само собой понятно, что главное внимание я уделил русской истории и, особенно, последним двадцати пяти годам.
Когда я замолчал, один из них встал и вышел. Он тотчас же вернулся и протянул мне… газету.
Мне сразу бросилось в глаза, что она на русском языке. Потом я увидел название и от удивления даже вскочил. Это была московская «Правда»!
— Посмотри на число,—сказал тот, кто принес ее.
Я посмотрел. Газета была старая на вид, но… от третьего июля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года!
Я ощупал газету, точно сомневался,—не призрак ли она. В тот момент я ничего не мог понять.
— Наш посланец не говорил тебе, что он не первый, посетивший вашу планету?
Я ничего не ответил, буквально впившись глазами в сильно пожелтевший газетный лист.
— Мы решили показать ее тебе потому, что видели, как тревожит тебя сегодняшнее положение твоей родины. Из этой газеты ты можешь узнать, чем закончилась война. — Я молчал, и он прибавил: — Мы не знали, что война уже началась. Иначе отложили бы опыт.
Я слышал его слова, но они не доходили до моего сознания. Я лихорадочно искал в газете ответа именно на этот вопрос.
Ни с чем не сравним был момент, когда мои глаза наткнулись на очерк, напечатанный на последней, шестой странице — «Фронт теперь иной — мирный». Я прочел его с такой быстротой, с какой никогда, ни прежде, ни теперь, читать не мог. Я понял из этого очерка главное — война окончилась нашей победой. В сущности говоря, я мог бы сделать этот вывод из любого другого материала, помещенного в номере, но этот очерк попался мне на глаза первым.
—
Вам никогда не понять чувство, которое охватило меня в тот момент. Ведь я, единственный человек на Земле, достоверно знал будущее. Никто у нас не сомневался в победе над фашизмом, но одно дело верить, а совсем другое знать!
Я попросил их подарить мне газету. Но они отказались это сделать. Смысл их слов сводился к тому, что нельзя вмешиваться в ход чужой истории, что ничего, кроме вреда, от такого вмешательства не получится.
Тогда я попросил разрешения прочесть все, что имелось в газете.
— Мы хорошо понимаем твое состояние,—сказали Они,—но посуди сам. У нас осталось всего полтора часа. Пока ты будешь читать, пройдет половина этого времени.
Я вынужден был согласиться, что они правы. Единственное, о чем я пожалел, это о том, что газета от третьего июля, а не от первого мая, или седьмого ноября. Тогда я узнал бы все более подробно и более быстро из предпраздничного доклада.
Со вздохом я отложил газету в сторону. Но они тут же взяли ее и спрятали в один из стеклянных шкафиков. Видимо, они опасались, что ее вид будет меня отвлекать.
Наверное, это так и было бы.
— Послушай, нашу историю;—сказали они.
Теперь я могу сказать, что показав мне газету, они совершили ошибку. Им следовало сделать это позднее. Мое волнение помешало мне внимательно слушать, а главное, запомнить то, о чем они мне рассказывали.
Они начали с более древних времен, чем я, и их рассказ занял больше времени. Главное, что я уловил, — это поразительное, до неправдоподобия, сходство их истории с нашей. Различия были, и я их заметил, но мне стало ясно, что слова моего спутника о тождестве наших двух планет и их обитателей относятся не только к внешнему виду людей, одинаковому отсчету времени (если исключить «направление времени») и природным условиям, но и к истории, к ходу развития человечества. Даже мне, юноше, неискушенному в таких вопросах, стало ясно, что различия вызывались действиями отдельных людей, а не законами развития общества, которые были одинаковыми на обеих планетах.
Когда они закончили рассказ, я сразу же заявил, что хочу увидеть их жизнь, насколько это возможно за столь короткое время.
— Выходить отсюда тебе нельзя,—сказали они.
— Почему?
— У нас нет уверенности в том, что микроорганизмы нашей планеты точно те же, что и на вашей. Ты можешь заразиться болезнью, с которой ваша медицина не сможет справиться. Здесь, в лаборатории, воздух специально очищен.
— Но ведь и ваш человек, пришедший к нам, тоже мог заразиться .
— Для нас это не страшно, наша медицина на триста лет впереди вашей.
1 2 3 4 5 6 7 8