«Сомнения порождают страх , дитя. А страх — это наше оружие, а не наш порок».
— Но…
— Мы сражаемся за наши идеалы. Отдаем делу каждую унцию плоти, каждую бусинку пота, каждую кровавую слезу. И хотя мы можем погибнуть в борьбе, мы сделаем это на благочестивой стороне.
Прекрасные слова. Побуждающие слова. Он ощутил, как пламя зажглось в груди.
— И… наши задачи, милорд? С чем нам предстоит столкнуться?.. — Чианни смотрела на него голодными глазами. — Каковы они?
— Я уже говорил. Найти части Гашеного.
— Но, милорд… — Во взгляде жрицы вновь зажглось опасное желание, граничащее с безрассудством, узнать все любой ценой. Опасения Сахаала усилились. — Я хочу спросить зачем…
Какой-то миг Повелитель Ночи рассматривал вопрос: не стоит ли ее немедленно уничтожить. Я должен рассердиться? — размышлял он. — Неужели мне придется переносить столько любопытства в столь жалком теле, как у этой женщины? Может, разорвать ее на части?
Его когти уже скользили из ножен. Сознательно он не вызывал их.
Но тогда… тогда…
Жрица была очень важна, с ее потерей немедленно пошатнется и вся власть над племенем, да еще в такой критический момент. Сахаал был очень силен и могуществен, но дипломат из него плохой, он не умеет прислушиваться к желаниям и воле своего народа. Его дипломатия носит знак ужаса и резни, а не слов и убеждений.
Чианни по-прежнему ему необходима.
Тогда, может быть, провести маленькую демонстрацию?
Небольшой, но болезненный выговор научит ее сдерживать любопытство, а заодно и покажет всему племени, что планы лорда никого из них не касаются. И Сахаал не допустит, чтоб какие-то дикари в них вмешивались.
Чианни заметила когти и, задохнувшись, замерла, слишком поздно осознав ошибку.
Да, да, преподай ей урок. Пусть прольет кровь. Один маленький надрез…
Этот голос выпрыгнул из недр подсознания Сахаала, и, сосредоточившись на нем, Повелитель Ночи понял, что это именно этот голос отдал команду выдвинуть когти, тот же голос, который завладел им, когда он убивал астропата, тот же голос, который обволакивал его застилающим глаза кровавым туманом с самого прибытия в этот разрушенный мир.
Режь ее! Режь ее, идиот!
Неужели он и впрямь ненормален? Он поддается тому же безумию — странной смеси великолепия и горечи, — которое поглотило его повелителя? Сахаал уже давно никому не доверял. Значит ли это, что он теперь не может доверять и самому себе?
Он зарычал в тишине шлема и утопил странный голос в волнах разума, отдавая приказ убрать когти, ощущая себя при этом совершеннейшим глупцом. Жрица плавала перед глазами Сахаала. В Чианни было столько чистоты и преданного желания помочь, что эта страсть, как родниковая вода, омыла грязь с его души, и Повелитель Ночи нарушил тишину, неожиданно для себя заговорив:
— Почему, спрашиваешь ты… С их помощью я могу найти нечто, украденное у меня. Мое наследство.
— Наследство… Нечто, что поможет вам? Нечто, что поможет нам ?
Сахаал улыбнулся, хотя, конечно, она не могла этого увидеть.
— Да. Нечто, что поможет мне.
— Извините меня, милорд, это… оружие ?
Он с облегчением откинулся на спинку трона и облизнул губы — ее вопросы больше не раздражали. Сахаал пришел в прекрасное расположение духа и мог наконец поговорить о таких вещах. Он мог оставить вакуум одиночества и на несколько мгновений, пусть даже кратких, вспомнить красоту прошлого. Какой от этого вред? Чем могло помешать ему это жалкое и нетерпеливое существо? Пусть Чианни узнает правду — или хотя бы некоторую часть правды, — которая во много раз усилит ее верность. Не будет никакого вреда, если он на время покинет тени.
— Кого ты знаешь из примархов, — начал Сахаал, — кого знаешь из сыновей Императора?
Круглые глаза Чианни были ответом, которого он ожидал. Он демонстративно не обратил на это внимания и продолжал:
— Их было двадцать. Двадцать младенцев-воинов, двадцать детей-богов. Возможно, они появились на свет точно так же, как человеческие дети. Возможно, он вылепил их, как гениальный скульптор. Или просто пожелал, чтобы они ожили, — кто знает? Известно лишь, что они были рассеяны меж звезд, как семена при посеве разбрасывают на пашне. Они росли и мужали без отца, и каждый становился отражением своего мира, сформированный людьми, принявшими его. Доброта и жестокость незнакомцев.
Сахаал сделал паузу, на миг представив белоснежное дитя, мчащееся через грозовые небеса, черными глазами осматривающее облака и ветер, прежде чем быть проглоченным — полностью и мгновенно — подступившей тьмой.
Был тот, кто улетел дальше и пал глубже, чем остальные. Он очутился в мире без дневного света, где жестокости было больше, чем сострадания, а честь дешево ценилась среди воров и убийц. Это дитя — дикарь — никогда не было воспитано человеком. Никто никогда не преподавал ему уроков милосердия, приемная мать не прогоняла от него ночные кошмары. Единственный из всех рассеянных примархов, всех потерянных малышей, он так и не познал! неправильности своего права. Правосудия несправедливости.
Конечно, со временем верования других примархов изменились. Ведь если задуматься — что есть «правильно», а что «неправильно»? Это всего лишь вопрос точки зрения. Каждый из детей рос и понимал смысл справедливости, осознавал, кого надо наказать, а кого — поощрить. На них влияла этика их учителей или братьев по оружию.
И в конечном счете все познали важное обстоятельство: «правильно» — это то, что они сказали, а «неправильно» — то, что они решили покарать.
— Это были только дети, жрица, но одновременно и боги, которых будут любить и которым будут поклоняться.
Чианни вздрогнула, а потом решилась, отбросив мучивший ее страх, задать еще один прямой вопрос:
— А дикое дитя? Что стало с ним?
Сахаал улыбнулся, чувствуя, как тепло разливается внутри. Ах, мой повелитель…
— У него не было наставников. Никто не приютил его, он остался диким и независимым. Никто не кормил его — так он первым делом научился охотиться и содержать себя сам. Никто не успокаивал его, когда он мучился от кошмаров во сне и странных видений,— ему пришлось самому продираться сквозь них и познавать науку расшифровки видений.
Никто не обучал его азам правосудия, и он сделал то, чего ни один ребенок не делал никогда ни до, ни после него, — выучился всему самостоятельно. Видел грубость и жестокость — и познал их. Видел, как все злоупотребляют силой, а мир и плодородие уступают место ужасу и насилию. И ты знаешь, что он понял?
— Н-нет, милорд…
— Он понял, что правосудие и есть сила. Понял, что, если хочешь победить хищников, крадущихся во тьме, надо стать самым сильным хищником из всех. Он понял, что, если желаешь наказать убийцу, у тебя есть только один путь — стать самым искусным убийцей. Понял, что, если желаешь принести в мир равенство и порядок, необходимо выследить всю грязь, которая стоит на пути, и использовать против нее ее же оружие. И есть только одно оружие. Более сильное, чем любое другое. Более острое, чем любой клинок. — Сахаал склонился к Чианни, ее пепельное лицо отражалось в темно-красных окнах его глаз. — Это оружие — страх , дитя.
Чианни сглотнула, не смея отвести взор от Повелителя Ночи.
Сахаал продолжал, теперь его голос снизился до шепота:
— Воры и головорезы, насильники и убийцы держали в руках мир, они подчинили его себе, поскольку каждый мужчина и каждая женщина боится их. Вот поэтому дикий воин стал единственной силой, которая могла их остановить. Злу предстояло начать бояться самому. Вот так он стал Ночным Охотником.
Он преподавал правосудие через ужас. Он привел тот мир к спокойствию и процветанию, уничтожив насилие и анархию. Сделал это в одиночку, скрываясь в тенях, но для пользы всех. Ею звали Конрад Керз — и он был моим повелителем.
Сахаал выпрямился и продолжат наблюдать за жрицей. Чианни боролась с собой, но разве можно победить любопытство? Скоро она задаст новый вопрос — это как наркотик, притупляющий чувство страха ради новой порции.
— Ваш повелитель… — выдохнула она. — Что с ним случилось?
— Его нашел отец. Император прибыл к нему и обнял. Они отправились на звезды, чтобы возглавит ьсамый могущественный Крестовый Поход из всех бывших ранее.
— 3-значит… он еще жив? Он не погиб? Ледяная картина предстала перед внутренним взором Сахаала — сцена, которую он видел во сне миллион раз, сцена, которая ранила его каждый раз еще глубже прежнего.
Бледное лицо — в ожидании убийцы. Бездонные черные глаза, смотрящие с тоской на тени корчащейся комнаты. Стены зала из плоти и ковры из частей тел колеблются под ногами… Гадина совсем рядом…
Сахаал был там. Он видел ее, прячущуюся в тенях, как играющий ребенок, заставляющую его клятву истекать слезами но щекам. Он не вмешался. Он не остановил ее. Он мог только наблюдать — и ничего более. Это-то и мучило Сахаала больше всего, сжигая внутренности холодным огнем, который нельзя было загасить.
Она подходит ближе, испуганная окружающим интерьером и очарованная обнаженной формой цели. Он ждет ее. Он предвидел этот момент. Она бросается к нему и удивляется. Она ожидала увидеть стражу. Она ожидала сопротивления. Вместо этого Охотник улыбается и подзывает ее ближе, начиная говорить…
О, клянусь тьмой, его голос…
Какие слова мести произнес он, какие чувства разбитого сердца излил?
Он непрерывно улыбается, даже когда чувства берут верх и слезы текут по его бледным, щекам. Он приветствует ее. Он нежен. Он спокоен.
«Смерть ничто по сравнению с оправданием, — заканчивает он, выпрямившись на своем могущественном троне. — Теперь делай свою работу — и покончим с этим».
И ее руки поднимаются, вещь в пальцах яростно сверкает желто-зеленой вспышкой и…
И…
Сахаал взглянул на жрицу сквозь воду, выступившую на глазах, собрался с силами.
— Нет, — произнес он. — Он мертв. Предан тем, кто должен был любить его.
Слова произвели на Чианни едва ли не смертельный эффект. Она пошатнулась на кресле и с хрипом вцепилась ногтями в лицо. Слезы градом катились между пальцами, изо рта полились слюна и пена.
Сахаала не удивила подобная реакция. Для него, ветерана Ереси Хоруса, мысль, что боги и ангелы Империума могут изменять и способны на предательство, была ненова. Но он находился среди простых людей, таких как эта женщина, — для них Сахаал не просто живое существо. Для них он — легенда . Ничего удивительного, что у них мозги съехали набекрень. Чианни, низко склонившись, извергала содержимое желудка — не каждый день тебе сообщают, что твои боги так же страдают и имеют недостатки, как и любое другое существо во Вселенной.
— Приведи себя в порядок! — рыкнул Сахаал, утомленный конвульсиями жрицы. — Тебя ведь интересовало наследство моего повелителя, а не причины его гибели.
Чианни не сразу смогла прийти в себя; она медленно выровняла дыхание, потом пригладила спутанные волосы.
— Из… ви… ните, милорд, — прохрипела женщина, Утирая лицо, — я… и понятия не имела…
— Он мертв, — нетерпеливо повторил Сахаал, спеша возвратиться к истории. Он сам не заметил, насколько сильно разволновался. Словно тысячелетия сна накапливались гноем в душе, клубились миазмами отравленного газа, распирая грудь, и больше он не мог их сдерживать. Простой разговор о прошлом, быстрый пересказ воспоминаний сорвал этот невидимый клапан разума и выплеснул скопившийся яд огромным невидимым облаком. — Мертв — и больше не будем к этому возвращаться. Повелитель смог предвидеть свою смерть и был рад этому, ибо он сумел подготовиться. Он назвал имя наследника и завещал свое величайшее сокровище. Этим наследником являлся и являюсь я.
— В таком с-случае… это сокровище…
— Это вещь, которую я ищу в вашем мире. — Сахаал сжал челюсти. — Ее украли прежде, чем я смог заявить на нее право.
Голова Охотника, со спокойным выражением лица покатилась по полу. На ней нет крови.
Убийца видит полный успех своей ужасной миссии и, возможно, делает паузу, чтобы насладиться моментом. Несомненно, она размышляет над непринужденностью своей победы, удивляясь ее легкости.
Хотя, вероятно, она хочет сделать еще кое-что… Она наклоняется к телу и дергает мертвые конечности. Крадет кольцо и серебряный клинок, хранившийся в ножнах из плоти у его плеча. А затем горбится, внимательно осматривая корчащийся пол, выискивая нечто..
Выпрямляется, держа найденное в руке. Она нашла ее, сорвавшуюся с примарха в момент гибели, и забирает.
Приз.
Корона Нокс.
В тенях Сахаал замер с открытым ртом. Его повелитель не предвидел этого.
А затем она ушла — быстрая, как кобра. И только тогда — лишь тогда! — гнев смог преодолеть внезапное горе, и, сжав зубы, заливаясь горячими слезами, замерзающими на щеках, Сахаал рванулся из своего тайника, начав преследование.
— У-украли?
— Да. Это сделал убийца моего повелителя. Я должен был предвидеть, что враги постараются завладеть ею…
— Он тут?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Но…
— Мы сражаемся за наши идеалы. Отдаем делу каждую унцию плоти, каждую бусинку пота, каждую кровавую слезу. И хотя мы можем погибнуть в борьбе, мы сделаем это на благочестивой стороне.
Прекрасные слова. Побуждающие слова. Он ощутил, как пламя зажглось в груди.
— И… наши задачи, милорд? С чем нам предстоит столкнуться?.. — Чианни смотрела на него голодными глазами. — Каковы они?
— Я уже говорил. Найти части Гашеного.
— Но, милорд… — Во взгляде жрицы вновь зажглось опасное желание, граничащее с безрассудством, узнать все любой ценой. Опасения Сахаала усилились. — Я хочу спросить зачем…
Какой-то миг Повелитель Ночи рассматривал вопрос: не стоит ли ее немедленно уничтожить. Я должен рассердиться? — размышлял он. — Неужели мне придется переносить столько любопытства в столь жалком теле, как у этой женщины? Может, разорвать ее на части?
Его когти уже скользили из ножен. Сознательно он не вызывал их.
Но тогда… тогда…
Жрица была очень важна, с ее потерей немедленно пошатнется и вся власть над племенем, да еще в такой критический момент. Сахаал был очень силен и могуществен, но дипломат из него плохой, он не умеет прислушиваться к желаниям и воле своего народа. Его дипломатия носит знак ужаса и резни, а не слов и убеждений.
Чианни по-прежнему ему необходима.
Тогда, может быть, провести маленькую демонстрацию?
Небольшой, но болезненный выговор научит ее сдерживать любопытство, а заодно и покажет всему племени, что планы лорда никого из них не касаются. И Сахаал не допустит, чтоб какие-то дикари в них вмешивались.
Чианни заметила когти и, задохнувшись, замерла, слишком поздно осознав ошибку.
Да, да, преподай ей урок. Пусть прольет кровь. Один маленький надрез…
Этот голос выпрыгнул из недр подсознания Сахаала, и, сосредоточившись на нем, Повелитель Ночи понял, что это именно этот голос отдал команду выдвинуть когти, тот же голос, который завладел им, когда он убивал астропата, тот же голос, который обволакивал его застилающим глаза кровавым туманом с самого прибытия в этот разрушенный мир.
Режь ее! Режь ее, идиот!
Неужели он и впрямь ненормален? Он поддается тому же безумию — странной смеси великолепия и горечи, — которое поглотило его повелителя? Сахаал уже давно никому не доверял. Значит ли это, что он теперь не может доверять и самому себе?
Он зарычал в тишине шлема и утопил странный голос в волнах разума, отдавая приказ убрать когти, ощущая себя при этом совершеннейшим глупцом. Жрица плавала перед глазами Сахаала. В Чианни было столько чистоты и преданного желания помочь, что эта страсть, как родниковая вода, омыла грязь с его души, и Повелитель Ночи нарушил тишину, неожиданно для себя заговорив:
— Почему, спрашиваешь ты… С их помощью я могу найти нечто, украденное у меня. Мое наследство.
— Наследство… Нечто, что поможет вам? Нечто, что поможет нам ?
Сахаал улыбнулся, хотя, конечно, она не могла этого увидеть.
— Да. Нечто, что поможет мне.
— Извините меня, милорд, это… оружие ?
Он с облегчением откинулся на спинку трона и облизнул губы — ее вопросы больше не раздражали. Сахаал пришел в прекрасное расположение духа и мог наконец поговорить о таких вещах. Он мог оставить вакуум одиночества и на несколько мгновений, пусть даже кратких, вспомнить красоту прошлого. Какой от этого вред? Чем могло помешать ему это жалкое и нетерпеливое существо? Пусть Чианни узнает правду — или хотя бы некоторую часть правды, — которая во много раз усилит ее верность. Не будет никакого вреда, если он на время покинет тени.
— Кого ты знаешь из примархов, — начал Сахаал, — кого знаешь из сыновей Императора?
Круглые глаза Чианни были ответом, которого он ожидал. Он демонстративно не обратил на это внимания и продолжал:
— Их было двадцать. Двадцать младенцев-воинов, двадцать детей-богов. Возможно, они появились на свет точно так же, как человеческие дети. Возможно, он вылепил их, как гениальный скульптор. Или просто пожелал, чтобы они ожили, — кто знает? Известно лишь, что они были рассеяны меж звезд, как семена при посеве разбрасывают на пашне. Они росли и мужали без отца, и каждый становился отражением своего мира, сформированный людьми, принявшими его. Доброта и жестокость незнакомцев.
Сахаал сделал паузу, на миг представив белоснежное дитя, мчащееся через грозовые небеса, черными глазами осматривающее облака и ветер, прежде чем быть проглоченным — полностью и мгновенно — подступившей тьмой.
Был тот, кто улетел дальше и пал глубже, чем остальные. Он очутился в мире без дневного света, где жестокости было больше, чем сострадания, а честь дешево ценилась среди воров и убийц. Это дитя — дикарь — никогда не было воспитано человеком. Никто никогда не преподавал ему уроков милосердия, приемная мать не прогоняла от него ночные кошмары. Единственный из всех рассеянных примархов, всех потерянных малышей, он так и не познал! неправильности своего права. Правосудия несправедливости.
Конечно, со временем верования других примархов изменились. Ведь если задуматься — что есть «правильно», а что «неправильно»? Это всего лишь вопрос точки зрения. Каждый из детей рос и понимал смысл справедливости, осознавал, кого надо наказать, а кого — поощрить. На них влияла этика их учителей или братьев по оружию.
И в конечном счете все познали важное обстоятельство: «правильно» — это то, что они сказали, а «неправильно» — то, что они решили покарать.
— Это были только дети, жрица, но одновременно и боги, которых будут любить и которым будут поклоняться.
Чианни вздрогнула, а потом решилась, отбросив мучивший ее страх, задать еще один прямой вопрос:
— А дикое дитя? Что стало с ним?
Сахаал улыбнулся, чувствуя, как тепло разливается внутри. Ах, мой повелитель…
— У него не было наставников. Никто не приютил его, он остался диким и независимым. Никто не кормил его — так он первым делом научился охотиться и содержать себя сам. Никто не успокаивал его, когда он мучился от кошмаров во сне и странных видений,— ему пришлось самому продираться сквозь них и познавать науку расшифровки видений.
Никто не обучал его азам правосудия, и он сделал то, чего ни один ребенок не делал никогда ни до, ни после него, — выучился всему самостоятельно. Видел грубость и жестокость — и познал их. Видел, как все злоупотребляют силой, а мир и плодородие уступают место ужасу и насилию. И ты знаешь, что он понял?
— Н-нет, милорд…
— Он понял, что правосудие и есть сила. Понял, что, если хочешь победить хищников, крадущихся во тьме, надо стать самым сильным хищником из всех. Он понял, что, если желаешь наказать убийцу, у тебя есть только один путь — стать самым искусным убийцей. Понял, что, если желаешь принести в мир равенство и порядок, необходимо выследить всю грязь, которая стоит на пути, и использовать против нее ее же оружие. И есть только одно оружие. Более сильное, чем любое другое. Более острое, чем любой клинок. — Сахаал склонился к Чианни, ее пепельное лицо отражалось в темно-красных окнах его глаз. — Это оружие — страх , дитя.
Чианни сглотнула, не смея отвести взор от Повелителя Ночи.
Сахаал продолжал, теперь его голос снизился до шепота:
— Воры и головорезы, насильники и убийцы держали в руках мир, они подчинили его себе, поскольку каждый мужчина и каждая женщина боится их. Вот поэтому дикий воин стал единственной силой, которая могла их остановить. Злу предстояло начать бояться самому. Вот так он стал Ночным Охотником.
Он преподавал правосудие через ужас. Он привел тот мир к спокойствию и процветанию, уничтожив насилие и анархию. Сделал это в одиночку, скрываясь в тенях, но для пользы всех. Ею звали Конрад Керз — и он был моим повелителем.
Сахаал выпрямился и продолжат наблюдать за жрицей. Чианни боролась с собой, но разве можно победить любопытство? Скоро она задаст новый вопрос — это как наркотик, притупляющий чувство страха ради новой порции.
— Ваш повелитель… — выдохнула она. — Что с ним случилось?
— Его нашел отец. Император прибыл к нему и обнял. Они отправились на звезды, чтобы возглавит ьсамый могущественный Крестовый Поход из всех бывших ранее.
— 3-значит… он еще жив? Он не погиб? Ледяная картина предстала перед внутренним взором Сахаала — сцена, которую он видел во сне миллион раз, сцена, которая ранила его каждый раз еще глубже прежнего.
Бледное лицо — в ожидании убийцы. Бездонные черные глаза, смотрящие с тоской на тени корчащейся комнаты. Стены зала из плоти и ковры из частей тел колеблются под ногами… Гадина совсем рядом…
Сахаал был там. Он видел ее, прячущуюся в тенях, как играющий ребенок, заставляющую его клятву истекать слезами но щекам. Он не вмешался. Он не остановил ее. Он мог только наблюдать — и ничего более. Это-то и мучило Сахаала больше всего, сжигая внутренности холодным огнем, который нельзя было загасить.
Она подходит ближе, испуганная окружающим интерьером и очарованная обнаженной формой цели. Он ждет ее. Он предвидел этот момент. Она бросается к нему и удивляется. Она ожидала увидеть стражу. Она ожидала сопротивления. Вместо этого Охотник улыбается и подзывает ее ближе, начиная говорить…
О, клянусь тьмой, его голос…
Какие слова мести произнес он, какие чувства разбитого сердца излил?
Он непрерывно улыбается, даже когда чувства берут верх и слезы текут по его бледным, щекам. Он приветствует ее. Он нежен. Он спокоен.
«Смерть ничто по сравнению с оправданием, — заканчивает он, выпрямившись на своем могущественном троне. — Теперь делай свою работу — и покончим с этим».
И ее руки поднимаются, вещь в пальцах яростно сверкает желто-зеленой вспышкой и…
И…
Сахаал взглянул на жрицу сквозь воду, выступившую на глазах, собрался с силами.
— Нет, — произнес он. — Он мертв. Предан тем, кто должен был любить его.
Слова произвели на Чианни едва ли не смертельный эффект. Она пошатнулась на кресле и с хрипом вцепилась ногтями в лицо. Слезы градом катились между пальцами, изо рта полились слюна и пена.
Сахаала не удивила подобная реакция. Для него, ветерана Ереси Хоруса, мысль, что боги и ангелы Империума могут изменять и способны на предательство, была ненова. Но он находился среди простых людей, таких как эта женщина, — для них Сахаал не просто живое существо. Для них он — легенда . Ничего удивительного, что у них мозги съехали набекрень. Чианни, низко склонившись, извергала содержимое желудка — не каждый день тебе сообщают, что твои боги так же страдают и имеют недостатки, как и любое другое существо во Вселенной.
— Приведи себя в порядок! — рыкнул Сахаал, утомленный конвульсиями жрицы. — Тебя ведь интересовало наследство моего повелителя, а не причины его гибели.
Чианни не сразу смогла прийти в себя; она медленно выровняла дыхание, потом пригладила спутанные волосы.
— Из… ви… ните, милорд, — прохрипела женщина, Утирая лицо, — я… и понятия не имела…
— Он мертв, — нетерпеливо повторил Сахаал, спеша возвратиться к истории. Он сам не заметил, насколько сильно разволновался. Словно тысячелетия сна накапливались гноем в душе, клубились миазмами отравленного газа, распирая грудь, и больше он не мог их сдерживать. Простой разговор о прошлом, быстрый пересказ воспоминаний сорвал этот невидимый клапан разума и выплеснул скопившийся яд огромным невидимым облаком. — Мертв — и больше не будем к этому возвращаться. Повелитель смог предвидеть свою смерть и был рад этому, ибо он сумел подготовиться. Он назвал имя наследника и завещал свое величайшее сокровище. Этим наследником являлся и являюсь я.
— В таком с-случае… это сокровище…
— Это вещь, которую я ищу в вашем мире. — Сахаал сжал челюсти. — Ее украли прежде, чем я смог заявить на нее право.
Голова Охотника, со спокойным выражением лица покатилась по полу. На ней нет крови.
Убийца видит полный успех своей ужасной миссии и, возможно, делает паузу, чтобы насладиться моментом. Несомненно, она размышляет над непринужденностью своей победы, удивляясь ее легкости.
Хотя, вероятно, она хочет сделать еще кое-что… Она наклоняется к телу и дергает мертвые конечности. Крадет кольцо и серебряный клинок, хранившийся в ножнах из плоти у его плеча. А затем горбится, внимательно осматривая корчащийся пол, выискивая нечто..
Выпрямляется, держа найденное в руке. Она нашла ее, сорвавшуюся с примарха в момент гибели, и забирает.
Приз.
Корона Нокс.
В тенях Сахаал замер с открытым ртом. Его повелитель не предвидел этого.
А затем она ушла — быстрая, как кобра. И только тогда — лишь тогда! — гнев смог преодолеть внезапное горе, и, сжав зубы, заливаясь горячими слезами, замерзающими на щеках, Сахаал рванулся из своего тайника, начав преследование.
— У-украли?
— Да. Это сделал убийца моего повелителя. Я должен был предвидеть, что враги постараются завладеть ею…
— Он тут?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45