Там он остановился, чтобы посмотреть им вслед. Он попытался задержать эту опьяненную кровью толпу, но не смог. И теперь илотам оставалось надеяться на милость тех самых богов, именем которых он прикрывался.
Однако не прошло и получаса, как из темноты, окутавшей храм Посейдона, донеслись первые крики, перекрывая шум ветра и близкого моря. Вскоре они стали раздаваться чаще, кое-где даже заполыхали огни факелов, и Тарасу стало окончательно ясно, что Посейдон решил не вмешиваться в дело илотов, предоставив их власти своих земных хозяев. А те вернулись неожиданно быстро, не прошло и пары часов, разгоряченные и окровавленные. Ни одного илота они с собой не привели. Вопрос был снят.
Глава двенадцатая
Попытавшись перевернуться на бок, Тарас застонал. Боль пронзила всю спину и ноги, заставив отказаться от этой попытки. Он снова лег на живот, стиснув зубы. Жар от многочасовой порки уже почти спал, и ему стало немного легче. Он валялся на своей подстилке из тростника уже третий день, но рубцы на спине еще не совсем затянулись, причиняя ему немало страданий.
«Ну и сволочь же этот педоном», – мысленно выругался Тарас, вспоминая события последней недели.
Деметрий исполнил свою угрозу. Едва агела вернулась на берега Эврота, снова оказавшись в том лагере, откуда ее отправили исполнять криптии, как он тут же настучал надзирателю. А тот передал дальше по инстанции педоному, находившемуся в недалекой Спарте и ведавшему, как выяснилось, воспитанием подрастающего поколения всей страны. Поколение это, собранное в смешанные по возрасту группы от семи до двадцати лет, было разбросано по военизированным лагерям, подобным тому, в котором теперь оказался Тарас. Здесь, как выяснилось, и проходило обучение молодежи на протяжении многих лет.
С нескрываемой радостью Тарас узнал, что один из главных экзаменов – многочасовая порка в храме Артемиды, который служил пропуском в настоящую жизнь для пятнадцатилетнего юнца, – он уже «выдержал» несколько лет назад и теперь имел право носить настоящее оружие – меч и копье, – которое, однако, им пока не давали, заставляя драться учебным. Но радоваться было рано. По возвращении с криптий их скоро ждала еще одна порка в том же храме, завершающая обучение, после которого он и все его одногодки станут совершеннолетними. «Водку можно будет пить, – усмехнулся Тарас, снова ощутив боль в спине, – и сигареты покупать».
Официального статуса экзамена эта порка уже не имела, но считалась важной частью церемонии и даже праздником. Так сказать, выпускной бал. Пропуск во взрослую жизнь. Что там будет потом, после этого бала, Тарас сейчас даже не загадывал. До него еще следовало дожить, причем в прямом смысле слова. Очень уж болезненным было обучение. Многие не дотягивали.
Как Деметрий избежал наказания за то, что ворвался в храм и устроил там резню, Тарасу было неизвестно, однако факт оставался фактом: получив жалобу от надзирателя, руководившего лагерем, педоном буквально на следующий же день прибыл в расположение лагеря, где по соседству обитали три агелы: Деметрия, Клеона и Механида. И вскоре Тараса, а также Эгора, Архелона и Халкидида, и даже раненых Плидистрата с Книдом, вызвали «на ковер» к главному педагогу Спарты, которого здесь называли немного иначе, чем привык Тарас. Остальных участников «восстания» – пятнадцать парней из «молодежи» соседних агел – никто сюда не приглашал. Видно, Механид с Клеоном своих не выдали.
Разговор состоялся рано утром, но не в хижине надзирателя, а прямо посреди лагеря, точнее на берегу Эврота, несущего свои воды через холмистую и плодородную равнину к морю. Провинившихся выстроили в шеренгу, а педоном некоторое время прогуливался мимо них, всматриваясь в лица таким хищным взглядом, словно собирался немедленно всех четвертовать. Звали его Менандр. Это был высокий и тощий человек с вытянутым лицом, обрамленным длинными волосами, от которого пахло едким потом за версту. Впрочем, примерно так же здесь пахли все, и Тарас уже начал привыкать к местным обычаям.
Прибыв из похода в лагерь, он ожидал как минимум немедленной отправки всей агелы в баню, чтобы помыться после стольких дней, проведенных в пыли и грязи. Но не тут-то было. Оказалось, спартанцы баню не признавали и ходили немытые. Тела свои ни мазями, ни маслами не натирали, чтобы те лучше пахли. И вообще о запахах не беспокоились. Ограничивались тем, что мыли волосы и долго расчесывали их – это было их главное богатство. Пришлось помыться в реке, с большим трудом улучив свободную минутку. Поскрести себя заскорузлыми пальцами без всякого мыла и шампуней. Для Тараса, привыкшего думать, что все греки большую часть свободного времени проводят в банях, это было откровение. Впрочем, за всех греков он отвечать не мог, но вот спартанцы, к его большому сожалению, бани презирали.
Пройдясь несколько раз вдоль строя «провинившихся», педоном остановился напротив Тараса и, прищурившись на солнце, светившем ему в лицо, спросил негромким шипящим голосом, словно змея:
– Это ты, Гисандр, отказался подчиниться приказу своего командира? И еще подбил на это своих товарищей.
И вздрогнул от неожиданности, когда тот попытался оправдаться.
– Я считал, мы не должны гневить богов из-за жизни презренных илотов, – сказал Тарас бодрым голосом, будучи абсолютно уверенным в своей правоте, – Тем более что они уже были примерно наказаны до этого. Я считаю, Деметрий напрасно устроил резню в храме Посейдона.
– Ты слишком многословен для жителя Лакедемона, Гисандр, – заметил возмущенный поведением Тараса чиновник, – И слишком самонадеян, как и твой отец. Твоя главная задача – подчиняться командиру. А ее ты не выполнил. Это поведение недостойно будущего гражданина. Подумай об этом.
Тарас машинально кивнул, но сам подумал о другом: «Он знает моего отца, но не усомнился в том, что я это я. Значит, мы действительно похожи с Гисандром, как родные братья. Впрочем, главное, чтобы "отец" меня не раскусил. А это, думаю, будет посложнее, чем пудрить мозги остальным спартанцам».
Решив, что тут больше говорить не о чем, – преступление против общества налицо, – скорый на расправу Менандр повернулся к стоявшему слева от него надзирателю лагеря, крепкому старику среднего роста по имени Элой, одетому в слегка удлиненный гиматий.
– Этих, – указал он своей жилистой загорелой рукой на спутников Тараса, – пороть до обеда. Гисандра до самого вечера. Три дня не кормить всех. Это послужит им уроком.
И развернулся, чтобы уйти, потеряв всякий интерес к стоявшим перед ним парням.
– За что? – громко возмутился Тарас, задохнувшись от несправедливости. И тут же пожалел об этом.
– Ты еще смеешь возражать? – Лицо высокомерного Менандра покраснело от гнева. Он снова шагнул навстречу нарушителю дисциплины. – Возражать педоному Спарты?
Тарас опустил глаза и еле сдержался, но промолчал. Однако было поздно.
– Пороть его до заката, – вынес новый приговор Менандр, – И не кормить пять дней. А потом пусть этот недостойный эфеб неделю рвет тростник для остальных членов агелы.
Тарас вновь открыл было рот, чтобы сказать хоть слово в свою защиту, но поймал на себе испепеляющий взгляд узких змеиных глаз педонома и вовремя осознал, что спорить бесполезно. Еще одно слово и его просто забьют до смерти в воспитательных целях. Тут с этим быстро. А неделю издевательств он, может быть, выдержит.
Пороли их профессионально, с удовольствием. Делали это помощники надзирателя Элоя и еще два надзирателя с помощником, руководившие агелами Клеона и Маханида. В глубине души Тарас даже был благодарен надзирателям за то, что они взяли на себя эту роль. Ведь если бы ее поручили самому командиру агелы, Деметрию, – а такая гадкая мыслишка проскальзывала в уме Тараса, – то спецназовец вряд ли смог бы вынести это унижение и не взбунтоваться. Дал бы ему разок по морде и тогда пиши пропало. Не быть тебе, Гисандр, гражданином Спарты. Но обошлось.
Нравоучительное избиение происходило на глазах у всех молодых спартанцев, собравшихся в центре лагеря, где были установлены каменные скамьи специально на случай исполнения таких наказаний. Ни Тараса, ни Эгора, ни других проштрафившихся, которые, впрочем, ни словом не обмолвились, что винят его во всем, никто к месту пыток не привязывал. Вставай и беги, если больно, или проси пощады.
Однако по всему было видно, что выдержать порку для молодого спартанца было чем-то вроде соревнования: кто дольше продержится. И Эгор с Архелоном даже подшучивали друг над другом, направляясь к каменным скамьям, вокруг которых земля была какой-то подозрительно бурой. Даже Плидистрат с Книдом, оба еще не залечившие раны, не посмели возразить педоному и приняли наказание с улыбкой на лице. Бывший «тайфуновец», на себе испытавший немало тягот и лишений по службе еще в прошлой жизни, все равно еще никак не мог принять до конца здешние привычки. Впрочем, его никто и не упрашивал. Ему только приказывали. И теперь Тарасу предстояло испытать на собственной шкуре воспитательный метод Лакедемона.
Когда все пятеро улеглись животом на нагретые солнцем скамьи, которых здесь имелось в достатке, надзиратели, не откладывая, принялись за исполнение наказания, которое было долгим.
Пороли их ивовыми прутьями, смоченными в каком-то едком рассоле и обжигавшими, словно раскаленное железо. Когда все было готово, послышалась команда Элоя. В воздухе раздался свист сразу нескольких прутьев, которые опустились на голые спины учеников. Тарас сжался от неминуемого заряда боли. Но после нескольких первых ударов, заставивших его вздрагивать всем телом, но показавшихся вполне терпимыми, решил, что наказание не такое уж страшное. И может быть, существует только для вида. Однако вскоре оказалось, что до сих пор надзиратели-учителя всего лишь разминались, работая не в полную силу, а теперь стали вкладывать душу в каждый удар.
Когда он пролежал под их методичными взмахами первые двадцать минут, а тело его покрылось волдырями и ссадинами, спецназовцу впервые захотелось вскочить со скамьи, пока еще оставались силы, и набить морду этим садистам. Он мог бы один разбросать их в разные стороны, руки-то были свободны. Но продолжал терпеть. Боль накатывалась волнами, тело горело огнем. Однако только так здесь становились гражданами.
То и дело он стал впадать в забытье и даже не заметил, как разошлись зрители, отправленные окриком надзирателей на какие-то работы. Пропустил время обеда, когда его собраться по несчастью, более молчаливые, чем Гисандр, были отпущены. Находясь в полубреду, Тарас уже не видел, как они покинули место экзекуции. А потом все же не выдержал и потерял сознание. Когда его окатили водой, боец, очнувшись, решил, что пытка окончена. Но он ошибся. Его лишь привели в чувство и пороли еще несколько часов. И лишь затем оставили в покое. Но он и этого не заметил, поскольку снова был без сознания. Надзиратели, убедившись в том, что он еще не умер, разошлись с чувством выполненного долга, предоставив Тараса самому себе. А он очнулся лишь ночью и, бешено озираясь по сторонам, добрался до своего тростникового ложа, рухнув на него без сил.
На следующее утро вновь явились надзиратели и, осмотрев раны и пылавшее жаром лицо Тараса, разрешили ему отлежаться пару дней, чем он и занимался, поверив в чудо, когда осознал себя еще среди живых. Надзиратели, в числе которых был сам Элой, даже спрашивали его, осознал ли он свои ошибки. Тарас кивал и улыбался, оглядывая их мутным взором и считая духами, пришедшими с того света.
Но закаленный службой организм все же оклемался. И как только это случилось, ему было поручено в полном соответствии с приказом Менандра, рвать руками жесткие стебли тростника, чтобы обеспечить материалом все три агелы, устроившие себе лежбища неподалеку от берега Эврота, где, собственно, и рос сам тростник.
Домов как таковых в лагере не было, если не считать несколько хибар из того же тростника, выстроенных для надзирателей. Все молодые спартанцы спали под открытым небом. А если вдруг выдавались холодные ночи, что случалось крайне редко, – подкладывали себе в тростниковые кровати листья ликофона, странного растения, похожего с виду на крапиву, которое жалило их голые тела и немного согревало. Тарас тоже однажды попробовал спать на нем, но удовольствия не получил и предпочитал согреваться только своим теплом или накидкой.
Ели они, когда это случалось, за общими столами грубой работы, стоявшими в жидкой тени нескольких деревьев. Ели по команде, почти как в армии. Впрочем, Тарас, оказавшись в лагере, смог поесть там только два раза, а потом угодил под незаслуженное наказание. И вот уже несколько дней обходил эти столы стороной, питаясь только водой из Эврота. Пробовал грызть и сосать тростник, но тот оказался мерзким на вкус. Однако голод терзал его уже так сильно, что когда во время работы ему посчастливилось обнаружить на дне реки несколько устриц, он, не раздумывая, разбил их о камень и съел, проглотив сырыми их скользкие холодные тельца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Однако не прошло и получаса, как из темноты, окутавшей храм Посейдона, донеслись первые крики, перекрывая шум ветра и близкого моря. Вскоре они стали раздаваться чаще, кое-где даже заполыхали огни факелов, и Тарасу стало окончательно ясно, что Посейдон решил не вмешиваться в дело илотов, предоставив их власти своих земных хозяев. А те вернулись неожиданно быстро, не прошло и пары часов, разгоряченные и окровавленные. Ни одного илота они с собой не привели. Вопрос был снят.
Глава двенадцатая
Попытавшись перевернуться на бок, Тарас застонал. Боль пронзила всю спину и ноги, заставив отказаться от этой попытки. Он снова лег на живот, стиснув зубы. Жар от многочасовой порки уже почти спал, и ему стало немного легче. Он валялся на своей подстилке из тростника уже третий день, но рубцы на спине еще не совсем затянулись, причиняя ему немало страданий.
«Ну и сволочь же этот педоном», – мысленно выругался Тарас, вспоминая события последней недели.
Деметрий исполнил свою угрозу. Едва агела вернулась на берега Эврота, снова оказавшись в том лагере, откуда ее отправили исполнять криптии, как он тут же настучал надзирателю. А тот передал дальше по инстанции педоному, находившемуся в недалекой Спарте и ведавшему, как выяснилось, воспитанием подрастающего поколения всей страны. Поколение это, собранное в смешанные по возрасту группы от семи до двадцати лет, было разбросано по военизированным лагерям, подобным тому, в котором теперь оказался Тарас. Здесь, как выяснилось, и проходило обучение молодежи на протяжении многих лет.
С нескрываемой радостью Тарас узнал, что один из главных экзаменов – многочасовая порка в храме Артемиды, который служил пропуском в настоящую жизнь для пятнадцатилетнего юнца, – он уже «выдержал» несколько лет назад и теперь имел право носить настоящее оружие – меч и копье, – которое, однако, им пока не давали, заставляя драться учебным. Но радоваться было рано. По возвращении с криптий их скоро ждала еще одна порка в том же храме, завершающая обучение, после которого он и все его одногодки станут совершеннолетними. «Водку можно будет пить, – усмехнулся Тарас, снова ощутив боль в спине, – и сигареты покупать».
Официального статуса экзамена эта порка уже не имела, но считалась важной частью церемонии и даже праздником. Так сказать, выпускной бал. Пропуск во взрослую жизнь. Что там будет потом, после этого бала, Тарас сейчас даже не загадывал. До него еще следовало дожить, причем в прямом смысле слова. Очень уж болезненным было обучение. Многие не дотягивали.
Как Деметрий избежал наказания за то, что ворвался в храм и устроил там резню, Тарасу было неизвестно, однако факт оставался фактом: получив жалобу от надзирателя, руководившего лагерем, педоном буквально на следующий же день прибыл в расположение лагеря, где по соседству обитали три агелы: Деметрия, Клеона и Механида. И вскоре Тараса, а также Эгора, Архелона и Халкидида, и даже раненых Плидистрата с Книдом, вызвали «на ковер» к главному педагогу Спарты, которого здесь называли немного иначе, чем привык Тарас. Остальных участников «восстания» – пятнадцать парней из «молодежи» соседних агел – никто сюда не приглашал. Видно, Механид с Клеоном своих не выдали.
Разговор состоялся рано утром, но не в хижине надзирателя, а прямо посреди лагеря, точнее на берегу Эврота, несущего свои воды через холмистую и плодородную равнину к морю. Провинившихся выстроили в шеренгу, а педоном некоторое время прогуливался мимо них, всматриваясь в лица таким хищным взглядом, словно собирался немедленно всех четвертовать. Звали его Менандр. Это был высокий и тощий человек с вытянутым лицом, обрамленным длинными волосами, от которого пахло едким потом за версту. Впрочем, примерно так же здесь пахли все, и Тарас уже начал привыкать к местным обычаям.
Прибыв из похода в лагерь, он ожидал как минимум немедленной отправки всей агелы в баню, чтобы помыться после стольких дней, проведенных в пыли и грязи. Но не тут-то было. Оказалось, спартанцы баню не признавали и ходили немытые. Тела свои ни мазями, ни маслами не натирали, чтобы те лучше пахли. И вообще о запахах не беспокоились. Ограничивались тем, что мыли волосы и долго расчесывали их – это было их главное богатство. Пришлось помыться в реке, с большим трудом улучив свободную минутку. Поскрести себя заскорузлыми пальцами без всякого мыла и шампуней. Для Тараса, привыкшего думать, что все греки большую часть свободного времени проводят в банях, это было откровение. Впрочем, за всех греков он отвечать не мог, но вот спартанцы, к его большому сожалению, бани презирали.
Пройдясь несколько раз вдоль строя «провинившихся», педоном остановился напротив Тараса и, прищурившись на солнце, светившем ему в лицо, спросил негромким шипящим голосом, словно змея:
– Это ты, Гисандр, отказался подчиниться приказу своего командира? И еще подбил на это своих товарищей.
И вздрогнул от неожиданности, когда тот попытался оправдаться.
– Я считал, мы не должны гневить богов из-за жизни презренных илотов, – сказал Тарас бодрым голосом, будучи абсолютно уверенным в своей правоте, – Тем более что они уже были примерно наказаны до этого. Я считаю, Деметрий напрасно устроил резню в храме Посейдона.
– Ты слишком многословен для жителя Лакедемона, Гисандр, – заметил возмущенный поведением Тараса чиновник, – И слишком самонадеян, как и твой отец. Твоя главная задача – подчиняться командиру. А ее ты не выполнил. Это поведение недостойно будущего гражданина. Подумай об этом.
Тарас машинально кивнул, но сам подумал о другом: «Он знает моего отца, но не усомнился в том, что я это я. Значит, мы действительно похожи с Гисандром, как родные братья. Впрочем, главное, чтобы "отец" меня не раскусил. А это, думаю, будет посложнее, чем пудрить мозги остальным спартанцам».
Решив, что тут больше говорить не о чем, – преступление против общества налицо, – скорый на расправу Менандр повернулся к стоявшему слева от него надзирателю лагеря, крепкому старику среднего роста по имени Элой, одетому в слегка удлиненный гиматий.
– Этих, – указал он своей жилистой загорелой рукой на спутников Тараса, – пороть до обеда. Гисандра до самого вечера. Три дня не кормить всех. Это послужит им уроком.
И развернулся, чтобы уйти, потеряв всякий интерес к стоявшим перед ним парням.
– За что? – громко возмутился Тарас, задохнувшись от несправедливости. И тут же пожалел об этом.
– Ты еще смеешь возражать? – Лицо высокомерного Менандра покраснело от гнева. Он снова шагнул навстречу нарушителю дисциплины. – Возражать педоному Спарты?
Тарас опустил глаза и еле сдержался, но промолчал. Однако было поздно.
– Пороть его до заката, – вынес новый приговор Менандр, – И не кормить пять дней. А потом пусть этот недостойный эфеб неделю рвет тростник для остальных членов агелы.
Тарас вновь открыл было рот, чтобы сказать хоть слово в свою защиту, но поймал на себе испепеляющий взгляд узких змеиных глаз педонома и вовремя осознал, что спорить бесполезно. Еще одно слово и его просто забьют до смерти в воспитательных целях. Тут с этим быстро. А неделю издевательств он, может быть, выдержит.
Пороли их профессионально, с удовольствием. Делали это помощники надзирателя Элоя и еще два надзирателя с помощником, руководившие агелами Клеона и Маханида. В глубине души Тарас даже был благодарен надзирателям за то, что они взяли на себя эту роль. Ведь если бы ее поручили самому командиру агелы, Деметрию, – а такая гадкая мыслишка проскальзывала в уме Тараса, – то спецназовец вряд ли смог бы вынести это унижение и не взбунтоваться. Дал бы ему разок по морде и тогда пиши пропало. Не быть тебе, Гисандр, гражданином Спарты. Но обошлось.
Нравоучительное избиение происходило на глазах у всех молодых спартанцев, собравшихся в центре лагеря, где были установлены каменные скамьи специально на случай исполнения таких наказаний. Ни Тараса, ни Эгора, ни других проштрафившихся, которые, впрочем, ни словом не обмолвились, что винят его во всем, никто к месту пыток не привязывал. Вставай и беги, если больно, или проси пощады.
Однако по всему было видно, что выдержать порку для молодого спартанца было чем-то вроде соревнования: кто дольше продержится. И Эгор с Архелоном даже подшучивали друг над другом, направляясь к каменным скамьям, вокруг которых земля была какой-то подозрительно бурой. Даже Плидистрат с Книдом, оба еще не залечившие раны, не посмели возразить педоному и приняли наказание с улыбкой на лице. Бывший «тайфуновец», на себе испытавший немало тягот и лишений по службе еще в прошлой жизни, все равно еще никак не мог принять до конца здешние привычки. Впрочем, его никто и не упрашивал. Ему только приказывали. И теперь Тарасу предстояло испытать на собственной шкуре воспитательный метод Лакедемона.
Когда все пятеро улеглись животом на нагретые солнцем скамьи, которых здесь имелось в достатке, надзиратели, не откладывая, принялись за исполнение наказания, которое было долгим.
Пороли их ивовыми прутьями, смоченными в каком-то едком рассоле и обжигавшими, словно раскаленное железо. Когда все было готово, послышалась команда Элоя. В воздухе раздался свист сразу нескольких прутьев, которые опустились на голые спины учеников. Тарас сжался от неминуемого заряда боли. Но после нескольких первых ударов, заставивших его вздрагивать всем телом, но показавшихся вполне терпимыми, решил, что наказание не такое уж страшное. И может быть, существует только для вида. Однако вскоре оказалось, что до сих пор надзиратели-учителя всего лишь разминались, работая не в полную силу, а теперь стали вкладывать душу в каждый удар.
Когда он пролежал под их методичными взмахами первые двадцать минут, а тело его покрылось волдырями и ссадинами, спецназовцу впервые захотелось вскочить со скамьи, пока еще оставались силы, и набить морду этим садистам. Он мог бы один разбросать их в разные стороны, руки-то были свободны. Но продолжал терпеть. Боль накатывалась волнами, тело горело огнем. Однако только так здесь становились гражданами.
То и дело он стал впадать в забытье и даже не заметил, как разошлись зрители, отправленные окриком надзирателей на какие-то работы. Пропустил время обеда, когда его собраться по несчастью, более молчаливые, чем Гисандр, были отпущены. Находясь в полубреду, Тарас уже не видел, как они покинули место экзекуции. А потом все же не выдержал и потерял сознание. Когда его окатили водой, боец, очнувшись, решил, что пытка окончена. Но он ошибся. Его лишь привели в чувство и пороли еще несколько часов. И лишь затем оставили в покое. Но он и этого не заметил, поскольку снова был без сознания. Надзиратели, убедившись в том, что он еще не умер, разошлись с чувством выполненного долга, предоставив Тараса самому себе. А он очнулся лишь ночью и, бешено озираясь по сторонам, добрался до своего тростникового ложа, рухнув на него без сил.
На следующее утро вновь явились надзиратели и, осмотрев раны и пылавшее жаром лицо Тараса, разрешили ему отлежаться пару дней, чем он и занимался, поверив в чудо, когда осознал себя еще среди живых. Надзиратели, в числе которых был сам Элой, даже спрашивали его, осознал ли он свои ошибки. Тарас кивал и улыбался, оглядывая их мутным взором и считая духами, пришедшими с того света.
Но закаленный службой организм все же оклемался. И как только это случилось, ему было поручено в полном соответствии с приказом Менандра, рвать руками жесткие стебли тростника, чтобы обеспечить материалом все три агелы, устроившие себе лежбища неподалеку от берега Эврота, где, собственно, и рос сам тростник.
Домов как таковых в лагере не было, если не считать несколько хибар из того же тростника, выстроенных для надзирателей. Все молодые спартанцы спали под открытым небом. А если вдруг выдавались холодные ночи, что случалось крайне редко, – подкладывали себе в тростниковые кровати листья ликофона, странного растения, похожего с виду на крапиву, которое жалило их голые тела и немного согревало. Тарас тоже однажды попробовал спать на нем, но удовольствия не получил и предпочитал согреваться только своим теплом или накидкой.
Ели они, когда это случалось, за общими столами грубой работы, стоявшими в жидкой тени нескольких деревьев. Ели по команде, почти как в армии. Впрочем, Тарас, оказавшись в лагере, смог поесть там только два раза, а потом угодил под незаслуженное наказание. И вот уже несколько дней обходил эти столы стороной, питаясь только водой из Эврота. Пробовал грызть и сосать тростник, но тот оказался мерзким на вкус. Однако голод терзал его уже так сильно, что когда во время работы ему посчастливилось обнаружить на дне реки несколько устриц, он, не раздумывая, разбил их о камень и съел, проглотив сырыми их скользкие холодные тельца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47