– Его все считали святым, и я во всю мою жизнь не видал лица прелестнее, мягче и добрее, как этот превосходный старец. К нему шли „скорбные совестью“ от всех мест: от запада, и севера, и моря, с жаждою облегчить свою душу – и облегчали. Старец Парфений был очень прост и доступен для всех, и, пользуясь этим, ему часто докучали записные охотницы до духовных бесед, особы, от коих никакое святое место не свободно. Он редко имел покой, но простолюдинкам, которые приходили в Киев издалече с намерением поклониться святыням и „вынуть душу перед Парфением“, он никогда не отказывал в свидании. Обыкновенно эти свидания по большей части были в то же время и исповедью, после которой схимник разрешал немощную душу и отпускал ее с обновленною силою и смелостью, с которой та и подходила завтра к чаше. Разрешение его благотворно действовало на таких женщин, которые по целому десятку лет не могли слышать звона и перенести ноги через церковный порог. Как и чем, то есть какими убеждениями он этого достигал, я не знаю, да и из людей ему близких никто не знал, но из сих последних людей один отец Варлаам (впоследствии архимандрит и наместник Лавры) сказывал мне, что после исповеди иных русских (то есть великорусских) крестьянок на схимника было жалко смотреть.
– Взойдешь, – говорит, – бывало к нему, а он, стоя на коленах, обопрется лбом о налойчик и долго, долго горестно плачет.
По этому можно судить, как откровения приводилось выслушивать этой чистой душе, давно ушедшей от мира и страстей”[6].
* * *
Преподобный Парфений Киево-Печерский (1790–1855), в миру Петр Иванович Краснопевцев, родился в селе Симоново Тульской губернии в семье церковного причетника. Мистическая одаренность святого проявлялась с юности, он очень рано выбрал монашеский путь.
“В начале моего просфорного послушания, – рассказывал сам Парфений, – случилось мне однажды наслушаться невольно праздных бесед между ребятами, и в сумерки, когда прилег я отдохнуть, взбрело на мысль мне слышанное. А я еще был неискусен, не отогнал этой мысли, остановился на ней, и наконец думаю: да как это люди грешат, что же за приятность в грехе плотском? Далее и далее эта мысль начинает занимать меня; никак уж и не отвяжусь от нее. Вдруг стучат в дверь и зовут меня на послушание. Я пошел немедля, принялся по обычаю за дело от всей души с молитвою, и помыслы, меня занимавшие, исчезли совершенно, так что я и забыл о них. Протрудившись до полуночи, совершил я обычное правило и уснул. Рано утром меня зовут к Наместнику. Когда я пришел к нему, он повел меня в кабинет и говорит: „Скажи мне, Петр, как бы отцу духовному, не согрешил ли ты в чем-либо особенно?“ Я смутился; думаю, перебираю в мыслях прошедшее и ничего не нахожу. „Нет, – говорю, – не знаю ничего, кажется, в чем бы укорила меня совесть“. – „Подумай, – говорит он, – испытай себя хорошенько“. Опять думаю; нет, ничего не припомню. Тогда он говорит мне: „Ну, что-нибудь да есть. Я видел ныне во сне, будто стою в великой церкви… Ты входишь в церковь, подходишь к иконе, кладешь поклон; Пресвятая Владычица, как бы живая, отвращает от тебя лицо… Подумай же еще: если ты не согрешил делом, то не помыслил ли чего… Тогда я вдруг как бы озарился светом, вспомнил смущавшие меня помыслы и исповедал их Наместнику“”.
“Этот случай, – прибавлял старец Парфений, – указал мне, до какой степени должно хранить себя даже от приближения к нечистым помыслам и как тщательно должны мы блюсти чистоту не только телесную, но и умственную, – если Пресвятая Владычица отвращается от нас и за помышленияо чуждых грехопадениях! Вот что значит: „от тайных моих очисти мя, и от чуждих пощади раба твоего“”.
* * *
В 1830 году он был посвящен в сан иеромонаха, еще через восемь лет митрополит Филарет постриг его в схиму. Многие годы Парфений провел в полузатворе, молился, читал, переписывал книги. В келье его ничего не было, кроме голых стен, распятия на небольшом столике, иконы Пресвятой Богородицы и деревянной скамьи без всякого покрова. Получив откровение свыше, Парфений стал принимать посетителей. Как и преподобный Серафим Саровский, он в течение всей жизни читал Евангелие ежедневно, этому же учил своих многочисленных духовных детей, приходивших в Глосеево.
Парфений любил этот уединенный монастырь. “Здесь носится дух преподобных отец наших Печерских, – говорил он. – И если есть на земле утешение и радость, то в этом пустынном безмолвии. Люди отлучают нас от Бога, а пустыня приближает нас к нему”.
Николай Лесков называет Парфения “неразгаданным человеком, тихая слава которого была равна его смирению, даже превосходившему смирение его владыки”.
А вот что пишет священник В.Зноско: “Иеросхимонах Парфений являл собой образ жития, подобного древним великим подвижникам. Путь своего духовного совершенствования проходил он почти на глазах владыки, который, усмотрев в нем пламенного ревнителя святоподвижничества, собственными руками облек его в схиму в пещерах преподобного Антония и наименовал Парфением. Впоследствии их духовный союз стал настолько крепок, что маститый архипастырь решил избрать Парфения духовным отцом…”
Автор жития старца Парфения так изобразил его духовные отношения со святым Филаретом: “Велика была любовь святителя к старцу, но беспредельна и преданность старца к святителю. И этот духовный союз составлял для обоих утешение в их подвижническом странствии в этой жизни. Душа архипастыря, утомлявшаяся нередко многотрудными обязанностями, возлагаемыми его саном, отдыхала в беседе просвещенного духом старца. А душа старца с безусловным доверием опиралась на мудрость архипастыря”.
Вот с какими людьми предстояло жить теперь старцу-“проказнику”!
“С преподобным преподобен будеши”
Для киевлян дача митрополита стала теперь новым местом паломничества: одни искали благословения или денежной помощи у Филарета Милостивого, другие – исцеления или душеспасительной беседы у преподобного Парфения, третьи мечтали получить откровения о своей судьбе у прозорливого старца Феофила. Все это нарушало привычный ход монастырской жизни, на самой же митрополичьей даче дым в буквальном смысле стоял коромыслом.
Старец Феофил явился в Глосеево со своим собственным уставом. С первых же дней своего переселения на дачу, несмотря на летнее время, он топил в комнате печь, причем старался подгадать, чтобы митрополит в это время был занят молитвою или письменными делами. Прикрыв заслонку, Феофил напускал столько едкого дыма, что келейники вынуждены были отворять двери и окна, чтобы хоть чуть проветрить. Владыка же просиживал все это время в саду, находясь в томительном ожидании.
Кроме того, отец Феофил расплодил массу клопов и развел в комнате такую сырость и грязь, что испортил обои и крашеный пол. Когда схимники садились втроем за трапезу, Феофил старался разлить как можно больше на скатерть, для чего как бы нечаянно опрокидывал свою посуду на стол и заставлял этим митрополита и отца Парфения преждевременно вставать из-за стола. Если же и этого было недостаточно, он притворялся больным и начинал громко и часто икать, стараясь испортить владыке аппетит.
Терпение схимника Парфения старец тоже испытывал без всякого сожаления. Ночью отец Феофил надевал сапоги отца Парфения и, оставив тому валенки или лапти, скрывался на целый день в лесу. На исходе ночи, когда обитатели дачи наконец погружались в сон, он обыкновенно вскакивал с постели и начинал во весь голос петь:
– Се жених грядет в полунощи!!
Из-за его воплей отец Парфений, который каждый день служил раннюю обедню в домовой церкви митрополичьей дачи, совсем лишился возможности отдохнуть. Но это еще не все… Отец Феофил являлся в церковь за четверть часа до прихода отца Парфения, облачался в священнические одежды и начинал с пономарем служение. Когда в церкви появлялся отец Парфений, ему ничего не оставалось, как быть свидетелем, но отнюдь не участником богослужения…
Митрополит, ежедневно узнавая о новых выходках “проказника” и наблюдая, как богомольцы бессменно толпятся около крыльца, ожидая выхода любимого старца Феофила, только хмурил брови и вертел в руках костяные четки. Однажды, призвав к себе старца после утреннего чая, митрополит сказал:
– Ну, брат Феофил, вот что… Бог благословит… Собирайся, старый воробей, на прежнее гнездышко, в Китаев… Там тебе вольготнее будет.
– Стопы моя направи по словеси Твоему! – ответил на это Феофил, как говаривал в таких случаях и прежде.
С этих пор старец переселился в Китаев и жил там очень спокойно. Никто уже не обращал внимания на его образ жизни, никто не стремился положить конец его выходкам.
Новые предсказания старца
Однажды митрополит Филарет предложил игуменье Киево-Флоровского монастыря Серафиме съездить вместе с ним в Китаев. В монастыре в тот день царила невообразимая суета: все выметалось, чистилось, прибиралось. Филарет поздно сообщил о своем приезде, и застигнутые врасплох пономари бегали по церкви, приготовляя облачения, а ризничий и начальник пустыни очень утомились, отдавая различные распоряжения. В Китаеве надеялись, что все пройдет хорошо, и литургия будет отслужена с подобающей торжественностью и благолепием. Увы, в монастыре совсем забыли о схимнике Феофиле, рядом с которым никто не мог чувствовать себя в безопасности.
Старец принял участие в богослужении, однако на литургии и на молебне молился, стоя ото всех вполоборота. Потом митрополит Филарет стал благословлять народ, а игуменья Серафима направилась к воротам, чтобы ехать домой. Тут ей встретился отец Феофил, причем лицо его было необыкновенно угрюмо. Не отвечая на приветствие игуменьи, он вынул из кармана бутылку с песком и обсыпал Серафиму с головы до ног. Все пришли в замешательство, а больше всех – сама Серафима.
Вскоре этот странный поступок получил объяснение. Игуменья Флоровского монастыря внезапно слегла от какой-то неизвестной болезни и через несколько дней отдала Богу душу…
* * *
В сентябре 1851 года в Киев приехал Николай I. Император присутствовал в Лавре на литургии, которую служил владыка Филарет, был на смотре войск, посещал храмы, монастыри и крепостные сооружения. В один из дней Николай Павлович, побывав на Аскольдовой могиле, отправился к себе на квартиру. Тут-то и произошло одно знаменательное происшествие.
Когда экипаж проезжал по Печерску и сворачивал на одну из прилегающих улиц, навстречу из-за угла выехал отец Феофил на своем бычке. Царский экипаж остановился. Увидев монаха в оборванном полукафтане, император пожелал узнать, кто он такой.
– Кто ты? – спросил Николай Павлович, строго глядя на Феофила.
– Божий я человек…
– Вижу, что Божий, – усмехнулся император. – Но откуда ты? Куда едешь?
– Откуда я, там меня уже нет… Где я сейчас, все видят, где буду после – одному Богу ведомо…
Император удивленно воззрился на своих сопровождающих. Те поспешили объяснить, что встречный простец – юродивый монах Киево-Печерской лавры.
– Юродивый монах? – переспросил Николай Павлович. – Странно…
И, желая покончить с этой неловкой сценой, царь добродушно сказал:
– Ну, юродивый монах, поезжай с Богом… Пожелай и мне счастливого пути…
– Нет тебе, государь, счастливого пути… Терние у тебя впереди, терние… – ответил старец Феофил, спокойно взбираясь на свою повозку.
* * *
Год спустя, накануне войны с Турцией, которая привела к несчастной Крымской кампании, Николай снова прибыл в Киев. Он посетил своего друга, владыку Филарета, и долго беседовал с ним наедине. Государем владели мрачные предчувствия. Давно позади была русско-турецкая война 1828– 1829годов, когда русские войска взяли Карс и Эрзурум, разгромили турецкую армию в Болгарии, штыками завоевали свободу для православной Греции. Теперь затевалась новая война. Защищая права православных славян, изнемогающих под турецким игом, Николай I вызвал недовольство Англии и Франции, государств, которые привычно ставили расчет и экономическую выгоду выше каких-либо нравственных соображений.
Намекая Филарету на тревожное состояние политических дел, император сказал, что над страной расстилается грозовая туча.
– Как бы я хотел знать, что ожидает Россию в будущем! – воскликнул Николай.
– Сего никтоже весть, токмо Един Бог, – заметил митрополит.
– Знаю, что так… Но нет ли у вас в Лавре, владыка, одухотворенных старцев, у которых я мог бы спросить совета?
– Есть, государь, – ответил на это митрополит. – Есть такой… Правда, это человек странный… ведет он себя часто неподобающе, но я лично не раз бывал свидетелем его прозорливости.
– Уж не тот ли это оборванный старец, что разъезжает по городу в тележке, запряженной бычком?
– Он, государь… Иеросхимонах Феофил… Если угодно вашему императорскому величеству, я немедля за ним пошлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Взойдешь, – говорит, – бывало к нему, а он, стоя на коленах, обопрется лбом о налойчик и долго, долго горестно плачет.
По этому можно судить, как откровения приводилось выслушивать этой чистой душе, давно ушедшей от мира и страстей”[6].
* * *
Преподобный Парфений Киево-Печерский (1790–1855), в миру Петр Иванович Краснопевцев, родился в селе Симоново Тульской губернии в семье церковного причетника. Мистическая одаренность святого проявлялась с юности, он очень рано выбрал монашеский путь.
“В начале моего просфорного послушания, – рассказывал сам Парфений, – случилось мне однажды наслушаться невольно праздных бесед между ребятами, и в сумерки, когда прилег я отдохнуть, взбрело на мысль мне слышанное. А я еще был неискусен, не отогнал этой мысли, остановился на ней, и наконец думаю: да как это люди грешат, что же за приятность в грехе плотском? Далее и далее эта мысль начинает занимать меня; никак уж и не отвяжусь от нее. Вдруг стучат в дверь и зовут меня на послушание. Я пошел немедля, принялся по обычаю за дело от всей души с молитвою, и помыслы, меня занимавшие, исчезли совершенно, так что я и забыл о них. Протрудившись до полуночи, совершил я обычное правило и уснул. Рано утром меня зовут к Наместнику. Когда я пришел к нему, он повел меня в кабинет и говорит: „Скажи мне, Петр, как бы отцу духовному, не согрешил ли ты в чем-либо особенно?“ Я смутился; думаю, перебираю в мыслях прошедшее и ничего не нахожу. „Нет, – говорю, – не знаю ничего, кажется, в чем бы укорила меня совесть“. – „Подумай, – говорит он, – испытай себя хорошенько“. Опять думаю; нет, ничего не припомню. Тогда он говорит мне: „Ну, что-нибудь да есть. Я видел ныне во сне, будто стою в великой церкви… Ты входишь в церковь, подходишь к иконе, кладешь поклон; Пресвятая Владычица, как бы живая, отвращает от тебя лицо… Подумай же еще: если ты не согрешил делом, то не помыслил ли чего… Тогда я вдруг как бы озарился светом, вспомнил смущавшие меня помыслы и исповедал их Наместнику“”.
“Этот случай, – прибавлял старец Парфений, – указал мне, до какой степени должно хранить себя даже от приближения к нечистым помыслам и как тщательно должны мы блюсти чистоту не только телесную, но и умственную, – если Пресвятая Владычица отвращается от нас и за помышленияо чуждых грехопадениях! Вот что значит: „от тайных моих очисти мя, и от чуждих пощади раба твоего“”.
* * *
В 1830 году он был посвящен в сан иеромонаха, еще через восемь лет митрополит Филарет постриг его в схиму. Многие годы Парфений провел в полузатворе, молился, читал, переписывал книги. В келье его ничего не было, кроме голых стен, распятия на небольшом столике, иконы Пресвятой Богородицы и деревянной скамьи без всякого покрова. Получив откровение свыше, Парфений стал принимать посетителей. Как и преподобный Серафим Саровский, он в течение всей жизни читал Евангелие ежедневно, этому же учил своих многочисленных духовных детей, приходивших в Глосеево.
Парфений любил этот уединенный монастырь. “Здесь носится дух преподобных отец наших Печерских, – говорил он. – И если есть на земле утешение и радость, то в этом пустынном безмолвии. Люди отлучают нас от Бога, а пустыня приближает нас к нему”.
Николай Лесков называет Парфения “неразгаданным человеком, тихая слава которого была равна его смирению, даже превосходившему смирение его владыки”.
А вот что пишет священник В.Зноско: “Иеросхимонах Парфений являл собой образ жития, подобного древним великим подвижникам. Путь своего духовного совершенствования проходил он почти на глазах владыки, который, усмотрев в нем пламенного ревнителя святоподвижничества, собственными руками облек его в схиму в пещерах преподобного Антония и наименовал Парфением. Впоследствии их духовный союз стал настолько крепок, что маститый архипастырь решил избрать Парфения духовным отцом…”
Автор жития старца Парфения так изобразил его духовные отношения со святым Филаретом: “Велика была любовь святителя к старцу, но беспредельна и преданность старца к святителю. И этот духовный союз составлял для обоих утешение в их подвижническом странствии в этой жизни. Душа архипастыря, утомлявшаяся нередко многотрудными обязанностями, возлагаемыми его саном, отдыхала в беседе просвещенного духом старца. А душа старца с безусловным доверием опиралась на мудрость архипастыря”.
Вот с какими людьми предстояло жить теперь старцу-“проказнику”!
“С преподобным преподобен будеши”
Для киевлян дача митрополита стала теперь новым местом паломничества: одни искали благословения или денежной помощи у Филарета Милостивого, другие – исцеления или душеспасительной беседы у преподобного Парфения, третьи мечтали получить откровения о своей судьбе у прозорливого старца Феофила. Все это нарушало привычный ход монастырской жизни, на самой же митрополичьей даче дым в буквальном смысле стоял коромыслом.
Старец Феофил явился в Глосеево со своим собственным уставом. С первых же дней своего переселения на дачу, несмотря на летнее время, он топил в комнате печь, причем старался подгадать, чтобы митрополит в это время был занят молитвою или письменными делами. Прикрыв заслонку, Феофил напускал столько едкого дыма, что келейники вынуждены были отворять двери и окна, чтобы хоть чуть проветрить. Владыка же просиживал все это время в саду, находясь в томительном ожидании.
Кроме того, отец Феофил расплодил массу клопов и развел в комнате такую сырость и грязь, что испортил обои и крашеный пол. Когда схимники садились втроем за трапезу, Феофил старался разлить как можно больше на скатерть, для чего как бы нечаянно опрокидывал свою посуду на стол и заставлял этим митрополита и отца Парфения преждевременно вставать из-за стола. Если же и этого было недостаточно, он притворялся больным и начинал громко и часто икать, стараясь испортить владыке аппетит.
Терпение схимника Парфения старец тоже испытывал без всякого сожаления. Ночью отец Феофил надевал сапоги отца Парфения и, оставив тому валенки или лапти, скрывался на целый день в лесу. На исходе ночи, когда обитатели дачи наконец погружались в сон, он обыкновенно вскакивал с постели и начинал во весь голос петь:
– Се жених грядет в полунощи!!
Из-за его воплей отец Парфений, который каждый день служил раннюю обедню в домовой церкви митрополичьей дачи, совсем лишился возможности отдохнуть. Но это еще не все… Отец Феофил являлся в церковь за четверть часа до прихода отца Парфения, облачался в священнические одежды и начинал с пономарем служение. Когда в церкви появлялся отец Парфений, ему ничего не оставалось, как быть свидетелем, но отнюдь не участником богослужения…
Митрополит, ежедневно узнавая о новых выходках “проказника” и наблюдая, как богомольцы бессменно толпятся около крыльца, ожидая выхода любимого старца Феофила, только хмурил брови и вертел в руках костяные четки. Однажды, призвав к себе старца после утреннего чая, митрополит сказал:
– Ну, брат Феофил, вот что… Бог благословит… Собирайся, старый воробей, на прежнее гнездышко, в Китаев… Там тебе вольготнее будет.
– Стопы моя направи по словеси Твоему! – ответил на это Феофил, как говаривал в таких случаях и прежде.
С этих пор старец переселился в Китаев и жил там очень спокойно. Никто уже не обращал внимания на его образ жизни, никто не стремился положить конец его выходкам.
Новые предсказания старца
Однажды митрополит Филарет предложил игуменье Киево-Флоровского монастыря Серафиме съездить вместе с ним в Китаев. В монастыре в тот день царила невообразимая суета: все выметалось, чистилось, прибиралось. Филарет поздно сообщил о своем приезде, и застигнутые врасплох пономари бегали по церкви, приготовляя облачения, а ризничий и начальник пустыни очень утомились, отдавая различные распоряжения. В Китаеве надеялись, что все пройдет хорошо, и литургия будет отслужена с подобающей торжественностью и благолепием. Увы, в монастыре совсем забыли о схимнике Феофиле, рядом с которым никто не мог чувствовать себя в безопасности.
Старец принял участие в богослужении, однако на литургии и на молебне молился, стоя ото всех вполоборота. Потом митрополит Филарет стал благословлять народ, а игуменья Серафима направилась к воротам, чтобы ехать домой. Тут ей встретился отец Феофил, причем лицо его было необыкновенно угрюмо. Не отвечая на приветствие игуменьи, он вынул из кармана бутылку с песком и обсыпал Серафиму с головы до ног. Все пришли в замешательство, а больше всех – сама Серафима.
Вскоре этот странный поступок получил объяснение. Игуменья Флоровского монастыря внезапно слегла от какой-то неизвестной болезни и через несколько дней отдала Богу душу…
* * *
В сентябре 1851 года в Киев приехал Николай I. Император присутствовал в Лавре на литургии, которую служил владыка Филарет, был на смотре войск, посещал храмы, монастыри и крепостные сооружения. В один из дней Николай Павлович, побывав на Аскольдовой могиле, отправился к себе на квартиру. Тут-то и произошло одно знаменательное происшествие.
Когда экипаж проезжал по Печерску и сворачивал на одну из прилегающих улиц, навстречу из-за угла выехал отец Феофил на своем бычке. Царский экипаж остановился. Увидев монаха в оборванном полукафтане, император пожелал узнать, кто он такой.
– Кто ты? – спросил Николай Павлович, строго глядя на Феофила.
– Божий я человек…
– Вижу, что Божий, – усмехнулся император. – Но откуда ты? Куда едешь?
– Откуда я, там меня уже нет… Где я сейчас, все видят, где буду после – одному Богу ведомо…
Император удивленно воззрился на своих сопровождающих. Те поспешили объяснить, что встречный простец – юродивый монах Киево-Печерской лавры.
– Юродивый монах? – переспросил Николай Павлович. – Странно…
И, желая покончить с этой неловкой сценой, царь добродушно сказал:
– Ну, юродивый монах, поезжай с Богом… Пожелай и мне счастливого пути…
– Нет тебе, государь, счастливого пути… Терние у тебя впереди, терние… – ответил старец Феофил, спокойно взбираясь на свою повозку.
* * *
Год спустя, накануне войны с Турцией, которая привела к несчастной Крымской кампании, Николай снова прибыл в Киев. Он посетил своего друга, владыку Филарета, и долго беседовал с ним наедине. Государем владели мрачные предчувствия. Давно позади была русско-турецкая война 1828– 1829годов, когда русские войска взяли Карс и Эрзурум, разгромили турецкую армию в Болгарии, штыками завоевали свободу для православной Греции. Теперь затевалась новая война. Защищая права православных славян, изнемогающих под турецким игом, Николай I вызвал недовольство Англии и Франции, государств, которые привычно ставили расчет и экономическую выгоду выше каких-либо нравственных соображений.
Намекая Филарету на тревожное состояние политических дел, император сказал, что над страной расстилается грозовая туча.
– Как бы я хотел знать, что ожидает Россию в будущем! – воскликнул Николай.
– Сего никтоже весть, токмо Един Бог, – заметил митрополит.
– Знаю, что так… Но нет ли у вас в Лавре, владыка, одухотворенных старцев, у которых я мог бы спросить совета?
– Есть, государь, – ответил на это митрополит. – Есть такой… Правда, это человек странный… ведет он себя часто неподобающе, но я лично не раз бывал свидетелем его прозорливости.
– Уж не тот ли это оборванный старец, что разъезжает по городу в тележке, запряженной бычком?
– Он, государь… Иеросхимонах Феофил… Если угодно вашему императорскому величеству, я немедля за ним пошлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21