Чувствовал я себя паршиво. Некоторые люди так зацикливаются на своих
неудачах. Но почему бы им просто не пресечь их? Но это уже вне моей
компетенции. Я ждал. И ждал. И ждал.
Он тщательно протер стекла, насадил очки обратно на нос и вернулся.
Он не смотрел на меня. Он сидел, сгорбившись, на своем стуле, особенно
несчастный на фоне великолепной панели вишневого дерева, украшавшей стойку
бара.
- Сделать тебе "Черного Джека"?
- Прекрасная идея.
Он заказал два одинаковых коктейля убийственной крепости. Принес их
на наш столик. К нему подсунулся какой-то парень, судя по всему, его
клерк.
- Мистер Хук!
- Да, Марк?
- Там пришел мистер Мертц. Он интересуется "Метьюз - 52".
- Ну так продай ему.
- Но вы говорили...
- Выкинь из головы все, что я говорил. Прекрасная цена за прекрасную
вещь. Продай ему.
Он взял свой бокал, приподнял его в мою честь и выпил все разом до
дна. Потом поставил локти на стол и обхватил ладонями свою лысую голову.
- Никак не привыкну. Свои старые очки я забыл на буфете.
- Так разбей эти к чертовой матери.
Ноконец разозлившись, он ударил кулаком по столу.
- Ты даже понятия не имеешь, Трев, как это ужасно, когда ты вдруг
обнаруживаешь, что кто угодно может отпускать шуточки в твой адрес.
- Могу себе представить.
- Ничего ты не можешь себе представить. Господи. Все усилия впустую.
- А ты только сейчас это понял?
- Нет. Все, что ты сказал мне, я знаю давным-давно. Это точно - я
теперь просто старая плешивая дворняга. Но я благодарен тебе, Трев, за то,
что ты мне это все-таки сказал. Не хочешь ли ты купить у меня... парочку
обрывков бечевки?
Он широко ухмыльнулся и наморщил нос.
Я понял, что все в порядке, и спросил его напсчет "Трещотки", в
первый момент невероятно шокировав его тем, что я вообще интересуюсь этой
старой посудиной. Посудину он хорошо помнил, но как ни старался, так и не
мог сообразить, что же с ней сталось в конце концов. В итоге он полез в
записную книжку, где нашел пометку, что владелец прислал двоих ребят
отогнать так называемую яхту обратно в Техас и попробывать продать ее там.
Ребята возвращались дважды, пытаясь устроить переезд так, чтобы она не
развалилась по дороге.
- А Говард Бриндль хорошо за ней присматривал?
- Я так желею, что он больше у меня не работает. Мне бы дюжину таких
Говардов Бриндлей - я бы горы свернул. Нельзя сказать, чтобы он очень гнул
спину на то, чтобы все было в порядке, но если ты говорил ему: нужно,
чтобы было так-то и так-то, то мог быть уверен, что так оно и будет. А
если бы это его хоть немного заинтересовало, он мог бы стать великолепным
торговым агентом.
- Это Том Коллайр рекомендовал его тебе?
- Должно быть, он. Я точно не помню. Или миссис Харрон. Или оба
сразу.
- И никогда никаких проблем?
Он покачал головой.
- Чего это ты так им интересуешься?
- Забавный вопрос.
- Да уж, пожалуй. Фархоузер вряд ли вернет себе потраченные на ремонт
деньги, даже если когда-нибудь и продаст эту свою посудину. Да и дочь он,
наверное, до сих пор разыскивает.
- Сьюзен? Ту девчонку, которая жила с Говардом на "Трещотке"?
- Вовсе не жила. То есть ни малейшего намека на "жила с Говардом". Он
только, кажется, ссудил ей немного денег, чтобы добраться домой. Он сказал
это парням, которые явились его разыскивать, и сказал то же самое мне - в
смысле, что у него не было с этой девчонкой абсолютно ничего. Он просто
позволил ей жить на борту и немного придти в себя, прежде чем она вернется
домой; и никогда ни о чем не спрашивал. Он сказал, что под конец серьезно
подумывал, чтобы в любом случае связаться с ее родней, но потом решил все
же этого не делать. Я думаю, она совсем не хотела возвращаться в Техас, и
если ее сейчас там нет, то больше никогда и не будет.
- Может быть, теперь она и дома.
- Ладно, так почему ты расспрашиваешь насчет Говарда?
- Так, небольшое обозрение. Как было имя Фархоузера?
- Джефферсон.
Я поблагодарил его. Возвращаясь к машине, я обернулся и увидел, что
Райн Хук разглядывает себя в небольшое зеркало, высевшее на стене.
Кажется, он решил все-таки заняться собой. Но пока что выглядел чертовски
старым.

Вернулся на "Молнию" я только в половине четвертого. Сотворил себе
огромный сандвич и откусил ровно половину. Пошарив по карте райнов в
телефонной книге, я нашел квадрат пятьсот двенадцать, включавший в себя
нужную мне часть Техаса, и запросил в местном справочном домашний номер
Джефферсона Фархоузера.
Набрав указанный номер, я услышал в трубке густой женский голос. Я
едва сумел определить, что он женский - это был почти баритон. Я сказал,
что хочу поговорить с Джефом, а она поинтересовалась, которого Джефа я
имею в виду, потому что, сказала она, Джеф-младший в данный момент
находится на Кубе, или в какой-то другой чертовой коммунистической стране,
а если я хочу поговорить с Джефом-старшим, то тогда мне чертовски не
повезло, потому что шесть месяцев назад, но, может быть, неделей меньше,
его сердце взяло и взорвалось, как кукуруза на раскаленной сковородке, и
этот сукин сын умер прежде, чем свалился на пол, а кроме этого, я
задерживаю ее, потому что ее ждут гости и разопьют без нее всю текилу, и
что б я знал, у нее тут нечто вроде вечеринки, к которой я могу
присоединиться, если мне скучно сидеть дома одному и хочется выпить и
посмеяться. Я сказал, что я был бы счастлив, но в данный момент нахожусь
во Флориде, и, пожалуй, мой приезд займет слишком много времени, но она
сказала, что это пустяки, потому что ее вечеринка началась еще с Кануна
Рождества и вряд ли закончится раньше следующего. А когда я спросил
наконец, воспользовавшись паузой, кто она такая, она сказала, что она -
Бонни Фархоузер, бедная безутешная вдова.
Я сказал, что я ищу следы Сьюзен, блудной дочери покойного. И не
могла бы она мне помочь как-нибудь связаться с девочкой. На что она
ответила, что желала бы получить наличными все те деньги, которые
Джеф-старший угробил на этих койотов-ищеек и поиски своей развеселой
доченьки.
- А если ты хочешь знать все начистоту, мылый мой мальчик из Флориды,
так я тебе скажу. У нас в банке лежит огромный мешок денег, и все они на
закрытом счету, а мы них имеем раз в год какие-то паршивые проценты, и все
это потому, что завещание не вступит в силу, пока ее не найдут, а мертвой
она не может быть объявлена еще годы, годы и годы. Черт бы ее побрал!
Любой дурак скажет тебе, что это тощее и ноющее создание сдохло под
каким-нибудь забором еще тысячу лет назад и похоронена собственными
сутенерами. У меня нет охоты играть в эти игры. Все равно, что играть в
волейбол без мяча. Но ты, дурак, все-таки можешь заявиться к нам, самые
милые развлечения начнутся, когда чуть-чуть потеплеет.
Расхаживая по палубе, а дожевывал свой сэндвич и пытался представить,
что бы мне сказал по этому поводу Майер. Он сказал бы: не расхаживай взад
и вперед, когда ешь, у тебя сыпятся крошки и ты их затаптываешь.
От нечего делать я выдвинул маленький ящик телефонного столика и
принялся шарить в невероятной свалке, которая образовалась тас уже
давным-давно, потому что я слишком часто выгружал туда содержимое моих
карманов. Очень скоро я наткнулся на пленку, которую всучила мне Гуля.
"Забери ее, - сказала она мне тогда. - Я не хочу выкидывать эти кадры, но
и не хочу, чтобы они снова попадались мне на глаза, а то я опять свихнусь.
Но ты их все же сохрани, чтобы потом, когда мы с тобой будем уже старыми и
седыми, мы моглм посмотреть на них снова вместе и вместе посмеяться".
Двенадцать квадратных снимков, двенадцать негативов, разрезанных по
три. Я подсел к самой лампе и просмотрел первые девять один за другим. Я
немного знал окресности Санта-Круса. А вот то самый катамаран их Хоустона,
который она мне показывала. На двух кадрах был Говард. Улыбающийся.
Широкоплечий. Счастливый. И, наконец, последние три. Кадры, которые едва
не свели с ума мою Лу Эллен. Кадры с воображаемой мисс Джой Херрис. Пустой
бак "Лани". Пустая крышка люка. Перила, над которыми никто не склонился.
Вглядевшись, я заметил, что на последних трех цвета не так хороши,
как на предыдущих кадрах. Может быть, из-за смены освещения.
Автоматические аппараты очень плохо воспроизводят кадры против света, к
тому же, эти потеки проявителя...
Нол вдруг я сообразил, что потеки проявителя здесь совершенно
непричем. А гораздо больше это смахивает на желто-зеленое пятно через все
три кадра. Только последние три.
Я почувствовал, как похолодело у меня в животе, и как бешено
колотится о ребра мое готовое вот-вот выскочить сердце. Дрожащими руками я
запихивал пленку и снимки обратно в пакет. Я рассыпал их дважды, но после
того, как мне удалось наконец привести все в порядок, я схватил, как
хватается за соломинку утопающий, телефонную трубку и набрал номер.

11
Я знал, что Гейб Марчмен должен быть дома - просто потому, что он
никуда не выезжает. Он имкл мудрость купить что-то вроде ранчо к западу от
Лодердейла, пятиакровую заброшенную ферму. В самом центре он поставмл дом
и больше не переступал границ своей земли. Когда-то он был армейским
фотографом, одним из самых лучших, пока шальная бомба не рахдробила ему
ноги по самые коленные чашечки, на всю жизнь приковав его к инвалидному
креслу. На маленькой ферме, кроме него самого, жила его жена Дорис,
китайско-гавайской национальности, семеро их детей, шесть лошадей и
бесчисленное множество собак, кошек, гусей, уток и прочей живности.
Словом, королевство было маленькое, шумное и бестревожное. Одной из
достопримечательностей фермы была фотолаборатория хозяина, почти такая же
большая, как жилой дом. Он проделывал там свои эксперименты, всячески
колдовал и считал себя одним из счастливейших людей на свете.
Мы с Дорис вышли навстречу друг другу одновременно: она из дома, я из
машины.
- Он ужасно сердит на тебя, Тревис, так что тебе и вправду придется
остаться на барбекю. Он ведь очень любит поболтать с тобой. И поболтать, и
распросить тебя обо всем, что творится в мире.
- Я должен остаться, потому что он сердит?
- Потому что, как он сам сказал тебе по телефону, ты никогда не
приедешь просто так, а только если у тебя что-то случилось.
- Вот ведь странность, правда? Это потому, что каждый раз я боюсь
остаться здесь навсегда. Я очень люблю бывать у вас. Что происходит?
Дорис вынесла из Китая восхитительный оттенок кожи и детское
телосложение, что делало ее похожей скорее на сестру собственной старшей
дочери, которой было уже лет тринадцать.
- Что происходит? - переспросила она. - Мы расстрачиваем дни своей
жизни на никчемные вещи, тогда как должны были заботиться совсем о другом.
Все-таки я надеюсь, что ты останешься и поешь с нами. Да? Прекрасно!
Пойдем, поздороваешься с Гейбом.
Мы обошли большой дом и вошли со стороны сада. Гейб, пыхтя,
инспектировал длину нового бассейна, передвигаясь исключительно силой
своих мощных рук. Увидев нас, он задержался и поднял вверх три пальца.
- На три гребка больше, - пояснила она. - Его лучший результат был
сорок, а он все хочет его побить.
- Помогает?
- Да, конечно! Весь тот год он в первый раз почти не чувствовал
болей. Бедный трудяга. Он ненавидит упражнения.
Очень скоро Гейб выкарабкался из бассейна, влез в мохнатый купальный
халат и, склонившись над лестницей, принялся вытирать мокрые волосы. Потом
устроился на своих легких костылях и лихо подлетел к нам.
Усевшись на стеклянную крышку стола на веранде, он изучающе оглядел
меня.
- Ну, что у тебя там?
- Ничего себе приветствие!
- Ничего себе голос у тебя был, когда я поднял трубку! Я бы очень
удивился, если бы это не отразилось на том челевеке, чей голос я слышал.
Ну так, я тебе скажу, какой бы ни была твоя проблема на этот раз, она
скорее личная, чем профессиональная.
- Дорогой! - сказала Дорис.
- Все в порядке, - сказал я. - Не вижу ничего удивительного в том,
что для Гейба все написано на моей физиономии. Я думаю, для него это не
первая перекошенная физиономия с проблемой скорее личной, чем
профессиональной.
- Глаза - зеркало души, - ответил Гейб. - Но о многом говорят
иморщины на лбу, и сжатые губы. Но в основном, конечно, глаза.
- Некто, очень дорогой мне человек, попал в ужасное положение. Я не
знаю. Может быть, и нет. Все зависит от того, что ты мне скажешь. Я,
признаться, почти не хотел обращаться к тебе.
- Тебе нужна моя лаборатория?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38