Майк настойчиво повторил движение.
– Ну хорошо, – сказал доктор, отходя к туалетному столику за зеркалом. – Вы, я вижу, достойный потомок Нарцисса.
Майк взял из его рук зеркало в перламутровой оправе, руки дрожали, когда он поднес его к лицу. Он посмотрел в свои глаза." Теперь они были синими. А раньше – карими. Полупрозрачное желе скрадывало черты лица. Два черных отверстия трубочек, вставленных в ноздри. Черно-багровая прорезь там, где должен быть рот. Еще он мог различить неясные очертания бровей. И это все.
Он отдал зеркало обратно.
– Завтра, – сказал Мак-Гиви. Майк кивнул. Завтра...
* * *
Ты часто грезишь обо мне, правда? Ты знаешь, что это так. Я Зомби. Они называли меня другим именем. Они называли меня Обществом. Это был неверный термин. Он был слишком понятным и слишком общим, и таким же является новое определение. Но разве имя Зомби не подходит мне? Я подразумеваю пустые глаза, рутину, раз и навсегда заданный образец. Подумай о пустых взглядах сквозь время. Вернись далеко, далеко назад. Вернись далеко назад к той девушке – все имена сейчас забыты, затеряны в тумане Времени, – которая была зарезана в некотором штате, именуемом Нью-Йорк, в некотором городе с таким же названием. Вот она. Видишь? Она лежит на пороге этого дома, пока он опускает и поднимает руку с ножом, опускает и поднимает, опускает и поднимает, словно карусельные лошадки качаются взад-вперед на хорошо смазанных осях. Однако здесь нет ничего похожего на ярмарочное веселье. Посмотри на сцену в том окне. Туда, за отогнутый угол розовой занавески. Там стоят люди, глядят, глазеют. Пустые, отрешенные взгляды. И посмотри украдкой, тайно, на все эти окна во всех этих домах и многоэтажных зданиях. Такие же люди с такими же глазами. Рыбьи взгляды. Ты когда-нибудь видел умирающую рыбу, лежащую на мели? Сперва она бьется, а потом просто лежит и смотрит в никуда пустыми глазами. Эти взгляды на этих лицах точно такие же, как у нее. И на всех этих лицах в подземке и в самолетах. Глаза этого человека, который сидит в башне с винтовкой на коленях и снова и снова облизывает губы. И глаза людей, которых он убил: пустота. А ты часто грезишь обо мне, не так ли? И, может быть, однажды ты хоть ненадолго задумался о времени, когда ты видел жизнь во всех этих глазах вокруг тебя. Ты ездил на одну из этих якобы всемирных выставок. Ты стоял в очереди три часа двадцать минут и десять секунд; и ты знаешь, что прошло именно столько времени, потому что тебе сказали об этом большие электронные часы с индикацией секунд, висящие вверху. И за все это время эти люди сказали только две сотни слов, в основном веля детям замолчать и прося жен и/или мужей постеречь место, пока они сходят в туалет или попить. И пустые взгляды. Потом, по прошествии стольких секунд, каждый проходил через двойные бронзовые двери, похожие на металлические губы, в тоннелеобразный зал. Один напирал на другого, образуя бутерброд из людей, все рассматривали экспонаты. И один экспонат зажигал на всех лицах свет. Ты помнишь его. Это был обучающий экран, демонстрирующий модель оплодотворения женского яйца мужским семенем. Там было полностью воспроизведено строение всех органов и частей, двигающихся в ритме древнего, сущего до Бога акта. Регулярно (каждые десять минут!) оплодотворялось дурацкое пластиковое яйцо. И все глаза загорались при виде непрерывной демонстрации машиной человеческих функций. И ты не думал, что в их глазах была похоть, правда? Ты был внезапно испуган тем, что это была зависть. Зависть к хромовому мужчине и пластиковой женщине. После этого они равнодушно проходили мимо других машин и компьютеров, и эхо механического любовного акта на миг зажигало что-то в темных уголках их мозгов. Ты часто грезишь обо мне, не так ли? Ты знаешь, что это так.
* * *
Он очнулся от наркоза, когда Мак-Гиви сказал:
– Повязка удалена, и все в порядке! Майк посмотрел в протянутое зеркало и понял, что это на самом деле так. Его лоб, затененный массой черных, коротко подстриженных волос, был высоким, с чуть наметившимися морщинами. В синих глазах светился ум. У него был римский нос, а губы были как раз таких пропорций, чтобы гармонировать с носом, – не очень тонкие и не очень пухлые. Кожа была гладкой. Уши плотно прилегали к черепу. Это лицо было не просто красивым – такие называют чеканными.
– Мои поздравления! – сказал Майк.
– Не мне – механизмам.
Затем настало время хорошо питаться и крепко спать. А еще были занятия с механическим психиатром – для сглаживания травм, нанесенных изменением личности. Еда была вкусной, кровать была мягкой, беседы с механическим психиатром успокаивали. И Майк сохранил себя, все то, что было Майком Джорговой. Проходили дни, и в его жизнь входили новые вещи: книги, которые он учился читать, музыка, которая не давила на подсознание. И он все больше и больше проникался ненавистью к Анаксемандру Кокли. Он ненавидел его все сильнее и сильнее. Майк ненавидел Кокли за то, что тот исковеркал первые двадцать шесть лет его жизни.
И первые двадцать четыре года жизни Лизы...
Она всегда была с ним, куда бы он ни шел и что бы он ни делал. Ее образ всегда скрывался в глубине его сознания, готовый по его желанию занять центральное место в его мыслях. Она таилась, ждала, вдохновляла.
Он помнил, как впервые принес ей цветы, когда ей было двенадцать лет, а ему – четырнадцать. И о том, как они гадали на лепестках, и что предвещало это гадание.
Он помнил первый поцелуй...
И первое слияние в любви...
На четвертый день восстановительного отдыха Мак-Гиви вызвал Майка по интеркому к бассейну, на прибрежную площадку для увеселений. Он сказал, что они должны увидеть важный фрагмент Шоу. И велел поторопиться.
Бассейн и охватывающая его площадка для приема гостей были чудом инженерного гения и художественного вкуса. Бассейн был огромным мерцающим самоцветом в оправе из вулканического камня, привезенного черт знает откуда и пестревшего теми же цветами, которые росли в фонтане в гостиной, – зелеными и оранжевыми. Бассейн был не правильной формы, берега его причудливо изгибались, и оттого он казался больше, чем на самом деле. Нависавшая над водой площадка была огорожена черными железными перилами – кроме того места, откуда пловец мог прыгнуть с высоты в самую глубину бассейна. В отдалении от края площадки размещались укрытые звуконепроницаемыми конусами уютные уголки, где можно было посидеть и послушать музыку, не мешая остальным. Еще дальше стояли книжные шкафы – с настоящими книгами, изданными столетия назад. Это были редкости, доступные только богачам. Но здесь книги читали. И это было еще большей редкостью. Это вообще было неслыханно! И наконец, там стояли три аура-кресла Шоу. Они были нелегально, подпольно установлены Флексеном. Это служило двум целям: во-первых, местожительство доктора сохранялось в тайне, потому что эти кресла не устанавливались служащими Шоу; во-вторых, ауры не были оснащены стандартными подслушивающими устройствами, позволяющими Шоу проникать в любой дом, повсюду. Это было одностороннее окно в мир – какое было, быть может, только у Анаксемандра Кокли.
Мак-Гиви сидел в одном из кресел, аура была выключена.
– Что это?
– Они собираются продемонстрировать зрителям вашу поимку.
– Мою...
– Не настоящую ВАШУ поимку. Они не могут позволить людям думать, что вы сбежали безнаказанно. Вы должны понести кару. Кроме того, это дает им шанс показать более эффектное зрелище, чем обычно. Никто не озаботится тем, больно ли вам, убежав, потому что вы обманули всех.
– Но кто...
– Смотрите и решайте сами. – Мак-Гиви погрузился в ауру. Она заиграла вокруг него всеми цветами, скрыв его. Секундой позже Майк сделал то же самое.
"Эмоции полицейских не особо чисты – ведь это не Исполнители с ясным мышлением, тренированными ид и эго. Они излучают что-то похожее на ненависть... И вы/ он, Майк Джоргова, испытывает к ним ответную ненависть. Слева от него/вас аллея. Справа от него/вас аллея. А впереди – открытое пространство, где сквозь ночной туман пробивается вой сирен.
Влево?
Вправо? Он/вы полон ненависти, бурлящей и кипящей. Он/вы полон страха, горького и сладкого, до звона в голове и колотья в сердце. Темнота внутри и снаружи. Видение Вод Забвения...
Он/вы сворачивает направо, двигаясь неожиданно быстро. Ноги поднимаются и опускаются, руки согнуты в локтях, он/вы пытается убежать от Судьбы. Но Судьба, в образе полицейских, возникает в конце аллеи.
Они высоки – и вооружены.
Он/вы поворачивается и видит полицейских и в другом конце аллеи. Полицейские с широкими, крупными лицами, несколько смутно видимыми. Его/ваше лицо тоже вырисовывается несколько смутно, потому что машины с трудом могут передать всю эту ненависть и страх.
Из оружия полицейского вырывается голубой луч.
Он поражает его/вас в ухо.
Его/ваше ухо разрывается, как рваный листик салата из древнего, засохшего винегрета. Из него струится кровь. Он/вы кричит в агонии, а пришедший с противоположной стороны луч отрывает его/ваше другое ухо. Но он/вы можете слышать мертвыми ушами странные звуки: рокот таинственного океана, крики животных с рогами вместо глаз, вой холодного ветра. Справа стреляют в его/ ваш нос, и он/вы падает на землю, булькая и извергая различные жидкости. Они прекращают это бульканье, выстрелив слева в его/ваш рот. Они наступают – размеренно и непреклонно. Он/вы пытается встать. Луч ударяет по его/вашим ногам, сжигая брюки и плоть.
Кровь и куски мяса фонтаном летят из его/ ваших ног, устилая песок аллеи. Он/вы пытается кричать, но у него/вас нет рта. Он/вы плачет. Они выжигают его/ваши глаза. Но он/вы по-прежнему излучает – излучает ненависть и страх. Тогда они рвут на части его/ваш мозг, и..."
Майк отключил ауру, но остался сидеть в кресле. Его била дрожь.
Во рту был привкус рвоты. Ему было плохо. Это не был Исполнитель. Это был просто человек, боявшийся за свою жизнь. Любой в такой страшной ситуации излучал бы хорошо; однако у Исполнителя излучение было бы чище, отрицательные эмоции лежали бы на самой поверхности. Неужели зрители так глупы?
– Они никогда не наблюдали смерть ТРЕНИРОВАННОГО Исполнителя. Им не с чем сравнивать.
– Но это же очевидно! – запротестовал Майк. – Никакой глубины!
Мак-Гиви выпрямился в кресле.
– Ну ладно. Допустим, зрители знают. Допустим, они на самом деле знают, что это не Майк Джоргова был растерзан в темной аллее.
– Но они не должны терпеть такой обман!
– Почему бы и нет?
Майк не нашел, что ответить.
– Взгляните. – Мак-Гиви встал. – Они спокойно отнеслись к жестокому убийству. Для них в том, что произошло, не было настоящего ужаса – по крайней мере, не было достаточно ужаса, чтобы вызвать протест.
Майка опять затрясло.
– Если они получили уникальную программу, если они могли испытать Смерть, не умирая, если они могли ощутить чувства казнимого без всякого вреда для самих себя, какое им дело до того, передавал ли все это настоящий Майк Джоргова или же просто какой-то несчастный идиот, один из винтиков огромной машины? Винтик, который стал не нужен или у которого стерлась резьба.
– Им нравятся такие вещи?
– Еще как. Такие штуки получают самый высокий рейтинг.
– Мне хочется пить. Хочется “Прохладной колы”, – сказал Майк. – Реклама на подсознание?
– Да. – Шоу продает в четыре раза больше продуктов после того, как их рекламируют в передачах вроде этой. Они возбуждают у зрителя желание, которое он удовлетворяет одним способом: покупая, покупая и покупая.
Майк присвистнул.
– В том, что произошло, есть одна хорошая сторона, – сказал Мак-Гиви.
– Хорошая?
– Да. Теперь вы официально мертвы. Вы можете выйти во внешний мир, не беспокоясь о том, что вас раскроют.
– Так я вернусь за Лизой?
– Вы по-прежнему настаиваете на том, чтобы вернуться?
– Да.
– Вы, Исполнители, дружная компания. Сторм поступил так же.
– Сторм? Он тоже решил действовать в первых рядах?
– Да. Он взял себе другое имя: Фредрик.
– О Боже!
– Да-да. Вы продолжаете настаивать на том, чтобы отправиться за Лизой самому?
Он подумал о Томе Сторме – Фредрике, распростертом поперек сиденья аэромобиля, о теле, лишенном головы. А еще он подумал о Лизе и Кокли и принял решение:
– Я вернусь туда за ней. Мак-Гиви вздохнул:
– Очень хорошо. Тогда вас доставят в тайное место для прохождения подготовки. Вас будут учить методам самозащиты, персональным приемам, хитростям и все такое. Вы познакомитесь с Нимми, лучшим из наших людей.
– Нимми? Кто это?
– Роджер Нимрон. Президент.

Часть вторая
Уроки революции
Глава 1
Майк Джоргова смотрел в окно – на пустоши, уносящиеся назад. Много снега растаяло со времени его побега. Серые холмы талого снега лежали на уступах обрывов, куда их сбросила снегоуборочная техника. Всюду проступала жидкая коричневая грязь. Снег создавал трудности даже для аэромобилей, поскольку его поверхность не была достаточно прочной опорой для воздушной подушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20