Иные думы давят череп мне. Можете продолжать без меня, сказал я им. Странно, правда: бьются за благо народа, а наживаются сами? Здесь недалеко есть одно коровье стадо, откуда большое начальство снабжается экологическим молоком. Слышала наверно, без нитратов и пестицидов. Там специальный луг, особый, проверенный спецнавоз и другие прелести. А обхаживает их профессор ветеринарных наук. Так вот, все сведется к тому, что у этих буренок просто поменяются клиенты. А спецсиськи останутся.
- Фу, - поморщилась Мария Петровна.
- Да, да. Идет битва за спецсиськи, за льготную жизнь. На всех этажах, снизу до верху. От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей. А писаки все это обкладывают теориями. Политологов всяких развелось, каких-то велеречивых социологов, оборзевателей ожиревших, политологов с ограниченной ответственностью. И все, как на подбор, либо ещё неоперившиеся, либо уже ощипанные.
- Ну и язычок у тебя, иногда даже завидно, - Мария Петровна восхищенно качнула головой.
- Давно не виделись, ты просто отвыкла. Так вот. Больше всего им нравится в игры играть. То одну карту разыграют, то другую. У них, я думаю, даже вместо любви, извини, что-нибудь тоже игрушечное придумано. Их даже женщины не вдохновляют. Недееспособность - вот главное их качество. Полная недееспособность. А история - дама и с характером, и с юмором. Оглянись, назови хотя бы одного нашего деятеля, над которым она бы не посмеялась. Сначала над побежденными, потом над победителями. И так каждый раз. Ну хватит, о чем это я толкую с прекрасной гостьей. Позор. Значит действительно старею. Но знаешь в одиночестве лучше думается. Мыслей много приходит интересных, а поговорить не с кем. Ты б хоть иногда заезжала. Ты ешь малину. Не скучно? Не торопишься?
- Нет, нет, что ты. С таким собеседником. Тебе ещё придет
ся выставлять меня. Неужели кругом так плохо? Неужели некому задуматься о будущем?
- Ах Маша Петровна. Да что мы японцы что ли какие-нибудь, чтобы о будущем думать? Мы взад смотрим. Сколько можно ходить по собственным следам.
- А я знаю, что нас спасет. Обыкновенная любовь. Любовь мужчины и женщины. Любовь к детям, к внукам. К своему дому.
- Хорошая мысль, но... Годится для тоста, а не для жизни. Слишком просто.
- Грише недавно влетело, за какой-то сверхновый узел связи, - Мария Петровна решила слегка подправить отклонившийся от курса разгровор.
- Он звонил мне неделю назад, я ему все объяснил. Но чтоб ругать, он мне ничего не говорил.
- Он не скажет. А что это за узел?
- Обеспечивает высший эшелон. Да не переживай ты, ничего страшного.
- Я не переживаю. В моем возрасте уже ничего не страшно, Никита Михайлович. Вот разве за внуков. А теперь и за Гришу.
- Пусть держится от них подальше. Идеи у многих из них может и хорошие, но... С ними очень легко тонуть, милая Маша Петровна, ни за что не выплывешь. Пусть берет пример с меня. Вот отдохну немного, успокоюсь и - в санаторий. Чихал я на них. Знаешь, чем отличаются нормальные люди от идиотов? Нормальным тоже приходят в голову идиотские мысли, но они их отгоняет. А идиоты им следуют. Да что мы все о политике да о политике. Нет бы о чем-то приятном. Я вот давно хотел уточнить, у вас кто, кобелек или сучка? - внезапно спросил Семигоров.
- Что, что? - Мария Петровна опешила от такого разворота.
- Собака мне твоя понравилась. Вид устрашающий, а характер положительный.
- Букан? Кобель, - она произнесла это с удовольстувием, словно выругалась. - Без родословной. Помесь кого-то с кем-то. И не очень-то он спокойный. Если увидит... эту самую, собачью мадам, цепь оборвет. Неужели все кобели такие?
- Все, Маша Петровна. Все до единого, смею тебя уверить. Жаль конечно, а то мы бы кутенка взяли. Глядишь и породнились бы, - он захохотал.
- Да ну тебя. Когда ты только станешь серьезным? Ведь пенсионер уже.
- Это неистребимо, Маша Петровна. Органика.
Семигоров пошел провожать её и не спеша топал сзади, мурлыча под нос какую-то бодрую строевую классику. У машины он церемонно раскланялся и приложился к ручке.
Мария Петровна захлопнула дверцу и через минуту уже мчалась по шоссе. Визит был полезным, хотя ничего существенного она и не узнала. Теперь она твердо была уверена, пора вмешаться, иначе будет поздно. Сопоставив факты, слухи, разговоры знакомых, она не сомневалась, что Гриша успел ввязаться в потасовку. Она снова ощутила холодок в сердце, но уже не тоскливый, а бодрящий, похожий на тот, который испытывают перед прыжком с высокого берега в море.
Ей вдруг остро, как никогда, захотелось оказаться в родном городе. Там все выглядит таким же ласковым, как в детстве: прикосновение ветра, солнечный свет, даже крики грачей на тополях. Вечером в сиреневых сумерках над парком все также ярко горят крупные звезды, и под шелест листьев легко приходят воспоминания: полузабытые песни и голоса, прежние привязанности и порывы. Жизнь снова кажется долгой, в ней проступают глубина и смысл. Нужно чаще бывать в городе детства, тогда человек не сойдет с ума, поймет величие простых истин и, почувствовав огромность мира и силу вечности, успокоится душой и станет добрее. Ах, милый мой генерал Гриша, объясни мне, думала она, где в вашей государственности место для простой любви? Для семьи, для детей и внуков? Неужели у спускового крючка, в окопе? Объясни на простом человеческом языке. Не можешь? А я могу. Дом - вот мое государство. А в нем - ты, я, наши дочь и внучка, наши альбомы и книги, наш сад и все эти милые места, где мы живем. И плевать я хотела вон с того высокого дуба на вашу возню, на всех этих лидеров, спикеров, председателей и премьеров. Набив карманы, они возомнили себя пророками, властителями дум, решили, что это они определяют мою жизнь, а моя собственная душа - ничто. Они всерьез думают, будто нужны нам, что мы без них не проживем, не сообразим, кого любить, чему радоваться, чему горевать, когда смеяться, а когда молчать. Вообразили, что знают что-то такое, чего не знаем мы. Что имеют право управлять нами. Что кругом слепцы, верящие их фальшивым улыбкам и сладким речам, написанным за деньги сочинителями. Нет, Гриша, никуда я тебя не пущу.
Глава 12. ТЕРРОРИСТ
Красильников сидел на скамье у вивария и курил. Больше месяца с подачи златозубого Седлецкого он проработал здесь на благо науки.
Несмотря на ласковое солнце и птичий щебет, доносившийся со стороны леса, на душе было тоскливо. Радоваться было нечему: он только что отнес в кочегарку на сжигание ещё двух белых кролей - не смог он их выходить, как ни старался. И кислород не помог. Теперь в живых остался один, последний. А в кармане уже хрустели казенные деньги для закупки ещё двух десятков. Для новых опытов и диссертаций. А эти бедняги даже и не подозревают, что над ними творят. Они-то думают, что так и надо. Что такова жизнь. Нет, с него хватит. Сдать деньги и уволиться немедленно. Жаль, конечно, место хорошее, спирт дармовой перепадает, буфет дешевый. Сытное место, но бесчеловечное, невмоготу. И скелет его исторический никому оказался не нужен. Кому интересно, что в нем немецкие осколки? И вообще, кому интересно, что он воевал и был одним из лучших взрывников в восемьсот сорок восьмом отдельном саперном батальоне.
Красильников хотел было подняться, но заметил, как от спецкорпуса к нему направился Белохин, перетравивший в виварии не один десяток кроликов и едва не отправивший на тот свет и его котов. Молодой, а уже лысый, тоже, видать, нанюхался своей химии, подумал Красильников и насторожился.
- Добрый день, Иван Иванович, - Белохин протянул пачку сигарет. Угощайтесь.
- Спасибо, только что отсмолил, - Иван Иванович хлопнул себя по карманам брюк.
- Как подопечные, живой есть кто - нибудь?
- Все сдохли. Все - дружно, как один, на том свете. Разве уцелеешь, если такой спец, как ты за это дело возмется.
- А баран? - спросил Белохин.
- А что баран? - возмутился Иван Иванович. - Ты же с кроликами работаешь.
- Что здесь частная лавочка, или государственный виварий? - хмыкнул Белохин.
- Вот именно - не частная. А ты прешься, как к себе домой.
- У нас плановая тема горит. Жив он останется баран, - спокойно сказал Белохин, - ничего с ним не случится. Еще здоровее станет. Введем ему новый препарат и запишем на пленку электрофизиологию. Вот и все.
- Это ты можешь девку так уговаривать, а не меня, понял? Я-то знаю твои препараты. Это Фокин мне привез зверя. Из Чистых Ключей, понял?
- Что за чушь! - не выдержал Белохин. - Он его в институт привез, а не тебе. Причем, за деньги. В понедельник я принесу письменное распоряжение начальника. Устроит?
- Не знаю.
- Завтра откройте пораньше операционную. Я буду вскрывать кролика. Последнего из этой партии.
- Так он живой. Он же перенес все твои чертовы процедуры и жив остался. Зачем же его вскрывать?
- А вот и посмотрим, почему жив остался. Такова уж, Иван Иванович, кроличья жизнь. Се ля ви.
- Не жалко? Он ведь герой. Заслуженный деятель науки. Столько натерпелся, все вынес. Назло вашей дьявольской химии, а вы... Оставь, даже в войну скотину жалели. Я его выхожу. Не таких выхаживал.
- Не могу, - Белохин нахмурился и поскреб лысину, - все должно быть завершено. Чего его жалеть? Человекообразная обезьяна - да, я понимаю, она дорогая. А кролик? Червонец ему цена. Отработанный материал, - он развернулся и зашагал в спецкорпус.
Красильников проводил его глазами и встал на ноги. Нет, это не она человекообразная, это ты, гад, обезьяноподобный, бормотал он, направляясь в сторону КПП. Это вам даром не пройдет. Отработанный материал, говоришь? Я-то, по-вашему тоже небось отработанный материал, тоже результат опыта. То над народом экспериментируют, то над зверьем, живодерня какая-то. Погодите, ребята, химики мои дорогие. Вы у меня ещё попляшете, японский городовой.
- Через час Красильников высадился из новозаборского автобуса и направился домой. Вид он имел деловой и решительный.
Он знал, что делать и теперь на ходу додумывал детали. Юлии не было, она теперь все больше пропадала в Москве, наезжая домой не чаще раза в неделю. Может устроилась, наконец, девка, дай-то ей Бог, подумал он. Коты шатались где-то по помойкам.
Он распахнул комнату, открыл шкаф и нащупал на нижней полке холодный бок солдатской фляги. И спирт и фляжку ему подарил Седлецкий, добрая душа. Он перелил часть спирта в чекушку, с удовольствием принюхался к острому духу и проглотил слюну. Не время, подумал он, вначале дело. Под вешалкой он разыскал серую холщевую сумку, сунул в неё завернутое в газету сокровище и отправился к Павлу Ильичу Дерябину. Солнце уже клонилось к закату, Красильников торопился: опасался, как бы Дерябин не уехал за рыбой. Если Пашка дома, это судьба, все должно получиться.
Павел Ильич не только был дома, но и пребывал в самом веселом расположении духа: ему только что удалось достать флакон тройного одеколона и он как раз вознамерился обмыть удачу этим же напитком.
- Привет Иваныч, - обрадовался он, увидев гостя, - как раз сообразим тройной на двоих. Понял математику: тройной на двоих? Ни один твой доцент не разберется сколько это будет.
- Брось эту парфюмерию, что ты, француз что ли? Как ты можешь такую дрянь лакать? Отчество твоего тезки - Ильича - позоришь.
- Я пью, Ваня, не просто так, а в знак протеста.
- Я тебе нашенского принес, бронебойного, - Иван Иванович извлек четвертинку, поднял вверх и медленно, как с памятника, стянул с неё газетное покрывало.
- Неужто спирт? - Павел Ильич широко раскрыл глаза и отодвинул пузырек с одеколоном.
- Он, родимый. Динамит, а не напиток.
- Красота какая. Даже лучше, чем родная бормотуха. Эх, когда-то на свои сто двадцать я мог взять. - Дерябин закатил глаза к потолку, - мог взять сорок бутылок, а теперь десять, ты понял? Разница есть? А премьер говорит, нет инфляции. Объегоривают, и никто не вопиет, а? Вот откуда обнищание пролетариата, которым Макс все стращал, царствие ему небесное. Одни нищают, другие, епэрэсэтэ, миллионы наживают. Говорят, в Москв миллионеров уже больше, чем в Америке. Все партократы уже миллионеры, ты понял? Вот для чего вся эта канитель. Захотели, значит и они жить по человечески. А у тебя как дела-то на новом месте?
- Вначале-то думал: тепло, светло и мухи не кусают. Свое помещение, еды полно. Что ещё нужно? Все к тебе с уважением. Солдаты виварий убирают. Звери ухоженные. Я даже подумал однажды: эх, да зверям тут живется лучше, чем мне, грешному. Как сглазил. Начались эти проклятые опыты. В лабораторию берут пять собак, приносят пять трупов. А потом у меня же в операционной вскрывают. И так три раза. Статистику набирают, сволочи. Потом начали приносить полуживых. Я достал в неотложном отделении этот, как его, кислородный ингалятор, стал их ночью кислородом отхаживать. Всю ночь не спал, так мне же ещё и попало: испортил видите ли ихний дьявольский эксперимент, нарушил чистоту опыта. Потом ещё одна неприятность. Привез я к ним моих котов, на время. Чтоб Юля от них отдохнула. Поместил их в отдельный загон, замаскировал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19