Он стал ещё более угрюмым и замкнутым. В восемнадцать лет бедняге казалось, что он прожил длинную, тяжелую жизнь и теперь доживает последние дни. Однако от окончательного упадка его, как ни странно, снова спасли стихи. Он их начал кропать ночами во время дежурства, но на этот раз поклялся уже никому не показывать своих виршей ни при каких условиях. Однако этому не суждено было сбыться.
На литературном фестивале, проходившем в большом зале МГУ, Антон познакомился с начинающим поэтом Максимом Скатовым. Молодые люди безошибочно выделили друг друга из толпы. У обоих был многозначительно угрюмый вид. У обоих на лице было написано, что, пусти их на сцену, и потолок зала МГУ рухнет от поэтического накала.
В тот день никому не известные стихотворцы продолжили вечер поэзии в маленькой сторожке Гогина. Они читали другу свои громокипящие строфы и единодушно материли фестиваль. Вот тут-то в процессе общения и выяснилось, что стихи Скатову обрабатывает лично Натан Сигизмундович, который пророчил своему ученику великое будущее. В отличие от Гогина, у Скатова нашлись две тысячи долларов, поэтому в великом будущем нового знакомого Антон не сомневался.
Страшная тоска охватила восемнадцатилетнего ночного сторожа. Он сник и впал в отчаянную депрессию. Однако его новый друг, узнав о том, как жестоко обошелся Воронович с этим молодым талантом, был искренне удивлен:
- Оплевать такого поэта? За это вешать надо! Тот, кто сознательно затаптывает лучшие порывы души, истинный враг человечества.
Это было сказано так правдиво и горячо, что в душе у Гогина все перевернулось. Перед глазами предстал этот жирный ублюдок, беспомощно болтающийся в петле. С того дня только эта картина грела душу несчастного поэта.
Осуществление этого безумства подогревали и явные успехи Скатова, который по поэтическому напору был гораздо слабее Гогина. Однако у него вышла большая подборка в журнале и готовилась следующая. Нельзя сказать, что Антона терзала зависть. Ему было досадно, что собрат по перу теоретически считал Вороновича мерзавцем, а практически пользовался его услугами. А ведь окажись тогда у Антона две тысячи баксов - в его душе не было бы так нагажено и беспросветно.
Когда у Скатова вышла вторая подборка, Гогину уже было невмоготу. В воскресенье тринадцатого мая Антон проснулся с крамольной мыслью, что если он не осуществит возмездие над искрогасителем, то уже никогда не выберется из депрессии. В тот день молодой поэт вышел на улицу со странной улыбкой. Завотделом поэзии, висящий под потолком собственного кабинета, виделся так отчетливо, что Антон даже разглядел на его груди табличку с посмертными строками:
Я душил молодые порывы души,
а потом продавался им сам за гроши,
но сказал мой товарищ: "Всему есть предел:
ты порывы душил, но висеть твой удел!"
В тот же час Гогин набрел на поэтов-патриотов, всенародно горланящих свои призывы под памятником Жукову. Антон тоже попросил слово и прочел это четверостишие в микрофон. Оно вызвало в толпе смех и некоторое оживление. Поэт счел это добрым знаком.
С понедельника он начал готовиться к осуществлению своего плана. Купил в магазине капроновую веревку и кусок мыла. После чего пришел в журнал к Вороновичу и заявил, что у него есть две тысячи долларов. Боже мой, как преобразилось лицо Натана Сигизмундовича, каким оно стало доброжелательным и любезным. Редактор принялся льстить и восхищаться стихами молодого автора. "Иуда, - грустно подумал Гогин. - Твой удел, как и его, висеть в петле".
С того дня Антон стал ежедневно приносить Вороновичу стихи. Он носил их не ради того, чтобы услышать о них лживую лесть. Гогин осматривался. Осматривался и тянул с оплатой. Ничто не ушло от внимания поэта: ни массивный крючок на потолке, на котором висела люстра, ни пристройка под окном его кабинета, ни бестумбовый столик около дверей. Собственно, этот столик и навел на мысль умыкнуть из каптерки ключ от кабинета Вороновича для снятия копии. Когда все было готово, Гогин подловил момент и открыл все шпингалеты на окне редакторского кабинета.
Утром тринадцатого июля в половине седьмого утра Гогин с бьющимся сердцем влез через окно в кабинет завотделом поэзии. За пазухой у него была веревка, в кармане нераспечатанное мыло и вчетверо сложенное четверостишие. Честно говоря, Антон до конца не верил, что способен в одиночку совершить возмездие над Вороновичем. Полчаса он сидел на его стуле, взвешивая "за" и "против". Ровно в семь поэт встрепенулся. Нужно было поторапливаться. В девять двор начнет наполняться людьми.
В ту минуту, когда Гогин дрожащими пальцами набрал домашний телефон Вороновича, в коридоре раздались шаги сторожа. Пришлось на несколько минут затаиться и подождать, когда он спустится вниз. После его ухода Гогин позвонил во второй раз и, услышав дремучее "алло" редактора, коротко и деловито произнес:
- Натан Сигизмундович, это Гогин. Деньги со мной. В восемь жду вас в редакции.
Воронович даже не поинтересовался, почему так рано. Его голос сразу приободрился и сделался обаятельным.
- В восемь буду как штык, - ответил он весело.
До его прихода оставался ещё целый час. Гогин отпер кабинет, бесшумно занес бестумбовый столик, поставил на него стул и, наконец, добрался до крюка, который присмотрел давно. Антон накинул на него веревку и вынес столик обратно.
Но даже после того, как намыленная петля эффектно свесилась с потолка, и тогда Гогин не верил, что будет способен затянуть её на шее мэтра. На что он рассчитывал? На испуг. Оскорбленному в лучших чувствах поэту было достаточно одного его испуга.
Однако Воронович, в восемь часов войдя в собственный кабинет, не испугался. В его глазах было удивление, но не было никакого страха. Он настолько презирал этого юного автора, что висящая посреди комнаты петля не вызвала в нем никакого содрогания.
- Это ещё что такое? - произнес он, нахмурившись.
- Это для вас, Натан Сигизмундович, - счастливо улыбнулся Гогин. - Я вас приговорил к казни через повешенье. Говорят, душа в человеке находится где-то в районе сердца, а после смерти выходит через голову. Но петля на шее не выпустит вашу душу, и вы в полной мере узнаете, что такое пребывать в мертвом теле.
Если бы Воронович хоть на секунду поверил, что его действительно могут вздернуть, то продолжения бы не было. Но он и близко не допускал, что этот ничтожный графоман может причинить ему какой-то вред.
- Хватит мозги полоскать. Где деньги? - произнес он раздраженно.
Это было последней каплей. "Все равно презирает, и всегда презирал, даже когда льстиво отзывался о моих стихах", - с отчаянием мелькнуло в голове.
Поэт подошел к нему и вцепился пальцами в горло. Ну и тогда Воронович не принял это всерьез и даже не подумал отстраниться. А Гогин, между прочим, знал, на какую точку следует нажать, чтобы через пять секунд человек отключился.
Когда редактор без чувств свалился на пол, все остальное получилось само собой. Словно на автомате Гогин накинул на шею лежащему петлю и без особых усилий вздернул его тяжелое тело под потолок. Подождав, когда оно оттрепыхается, безумец привязал веревку к ручке двери, после чего бесстрашно сунул четверостишие в его рукав, подложил под повешенного стул, чтобы это выглядело самоубийством, и только после этого полез назад через окно.
Полное осознание того, что было совершено, пришло к Гогину через полчаса в вагоне метро. И вот тогда он ужаснулся. Но ужаснулся не содеянному, а тому, что оставил кучу отпечатков пальцев.
12
Как только Марсель с Володей вышли за дверь, ужасная тоска охватила Ингу. Она бросилась к телефону и быстро набрала Юлькин номер. Услышав её мрачное "да", девушка с жаром воскликнула:
- Юлька, он приходил ко мне! Он оказался совсем не тот, кто мы думали. Все это ерунда. Володя нормальный человек.
И девушка в одну минуту рассказала все, как было на самом деле.
- Слава богу, - равнодушно ответила Юлька. - Искренне за тебя рада.
- А я как рада! - подхватила Инга. - Какое счастье, что я ношу в себе нормального ребенка. Но я его выгнала, Юлька! А, кажется, мое сердце лежит к нему. Что мне делать?
- Я тебе больше не советчик, - с тяжелым вздохом ответила подруга и положила трубку.
Глаза Инги повлажнели. Она хотела разрыдаться, но не дал возвратившийся из подъезда Марсель. Он чутко уловил настроение девушки и, ни слова не говоря, прижал её к себе. Объятия жениха были Инге приятны, но в этом случае ей захотелось оттолкнуть его. В эту минуту в квартиру позвонили. "Володя вернулся!" - радостно встрепенулось в груди. Хозяйка с готовностью распахнула дверь, но вместо Володи увидела трех милиционеров.
- Где он? - спросил один из них.
- Ой, я забыла. Он только что ушел. Наверное, вам навстречу попался.
Оперативники без лишних слов развернулись и помчались к лифту. Инга хотела им крикнуть, что его незачем задерживать, поскольку она с ним разобралась, но не успела. "В милиции разберутся. Не дураки же", - подумала она.
- Что твой друг натворил? - поинтересовался Марсель.
- Так, ерунда, - неопределенно ответила Инга и включила телевизор.
Она опустилась в кресло, и Марсель деликатно присел рядом. Он очень тонкий и чувствительный. Еще он предупредительный, тактичный и ненавязчивый. Он действительно умеет быть ненавязчивым, но сегодня уж лучше бы её оставил.
Они смотрели телевизор, о чем-то болтали, но все мысли Инги были заняты Володей. Она знала, что поезд в Самару отходит в шесть вечера, и чем ближе стрелки часов подползали к шести, тем невыносимей становилось на душе. Если бы Марсель сейчас ушел, она позвонила бы Анатолию Семеновичу и спросила: отпустили они Володю или нет? Хотя звонить не было необходимости. И козе было понятно, что к отходу поезда его обязательно отпустят. И тогда Инга поехала бы на вокзал.
Хозяйка нервно посмотрела на часы. Было уже пять. Она покосилась на своего гостя. Гость и не думал собираться. Как назло! Вот дьявол... В пятнадцать минут шестого Инга не выдержала и вскочила. Марсель удивленно поднял голову. Девушка честно посмотрела ему в глаза и сказала:
- Марсель, извини. Но мне сейчас нужно ехать на Казанский вокзал. Я хочу его проводить по-человечески.
Он внимательно вгляделся в её зрачки и понял все. Грустная улыбка появилась на его простодушном лице.
- Понимаю, - произнес он тонко. - Я могу тебя подвезти.
- Да нет, что ты. Тебе, наверное, некогда, - смутилась Инга, нервно взглянув на часы. - Хотя я буду благодарна, если подвезешь.
Когда они садились в машину, взгляд девушки упал на заднее сиденье. В какую-то секунду ей показалось, что это был тот самый "вольво", в который её затащили архаровцы. Самым странным было то, что она уже несколько раз ездила на нем с Марселем, но почему такая чушь пришла ей в голову именно сейчас? "Перенервничала и устала", - подумала девушка и захлопнула за собой дверцу.
Нет, в отношениях с Марселем ничего не изменилось, но они почему-то почти всю дорогу молчали. И молчание было тягостным. Хотя нет, перед тем как тронуться, пара перекинулась несколькими фразами.
- Ты хочешь снова встретиться с тем, кому два часа назад сказала: "Прощай, это наша последняя встреча"? - тонко сыронизировал он.
- Во-первых, не встретиться, а расстаться, - раздраженно ответила она, - расстаться по-нормальному, а во-вторых... мало ли что я сказала!
После этого Марсель погрустнел ещё больше.
- Произнесенное вслух обещание программирует дальнейшую жизнь. Не выполнить его - все равно что бросить вызов судьбе, - пробормотал он тихо.
Но Инга не обратила ни малейшего внимания на его слова. Она смотрела на часы и кусала губы. Как назло, на Садовом кольце их угораздило попасть в пробку. Когда они из неё вырвались, было уже без двадцати шесть. Посадку давно объявили, и Володя наверняка уже занял место в купе. Марсель все прибавлял и прибавлял скорость, виртуозно лавируя среди больших и малых машин. Он чудом увертывался от встречных иномарок, шныряя с полосы на полосу, но на улице Маши Порываевой из-за поворота неожиданно вывернул трактор "Беларусь". Он загородил полдороги, а тормозить уже было поздно. Летевший под сто двадцать "вольво" сначала метнулся влево, затем вправо, после чего, зацепив бортом трактор, полетел в кювет. Он перевернулся несколько раз и остался лежать на боку.
Инга очнулась оттого, что почувствовала под собой влагу. Бедняжка сунула ладонь под юбку и ощутила тепло собственной крови.
- Ты жива? - услышала она сверху спокойный голос Марселя.
- Жива, - ответила Инга и подивилась своему спокойствию. - Только из меня льет, как из подстреленной утки.
- Без паники. К нам уже бегут люди. Сейчас они нас вытащат.
В ту минуту, когда пострадавшую клали на носилки, пробило шесть часов. Перед тем как отключиться, Инга еле слышно простонала:
- Прощай, Володя. Мы больше никогда не увидимся.
Именно в эту минуту с одним из пассажиров самарского поезда стало плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27