И голоса их были
ненастоящими, как будто сделанными из чего-то.
- Тишина! Тишина! - прокричал рассыпчатый, ржавый голос. - Мы
начинаем!
И наступила тишина.
- Основной темой сегодняшней сходки, - начал мягкий и мшистый голос,
- является вопрос о сущности так называемого человека. Что есть человек?
Каково его место в природе? Вреден или полезен человек? Нужно ли и
возможно ли бороться с человеком? Вот основные тезисы. Кто начнет?
- Я! - сказал ржавый голос. - Как всем известно, человек есть
существо замкнутое, не способное к метаморфозам, ограниченное во времени и
в пространстве. В отличие от нас человек обособил себя и противопоставил
природе. Тысячи лет идет борьба человека и природы, но в последнее время
человек развил такие темпы наступления, что само существование живой
природы, а значит и нас самих, стоит под угрозой полного истребления.
Человек считает себя существом, наделенным живой душой, но дело в том, что
его душа принадлежит только ему и ничему больше. Именно это в корне разнит
нас и его. Самым большим заблуждением человека является то, что на всей
земле он только себя считает одушевленным и на основании этого не щадит
природу, перекраивает на свой лад, использует ее только в своих интересах.
Исходя из сказанного, предлагаю объявить человека вредным существом.
Загомонили, запищали, заверещали, затопали ногами, защелкали зубами.
- Вредный! Конечно, вредный! Он нас со света сживает! Он нас под
корень рубит!
- Душа! - громко произнес жестяной голос. - Что есть душа? Попрошу
без мистики! Мне чужды ваши представления о душе. Я - просто дерево. При
чем здесь душа? Когда убивают дерево, я ухожу в другое и живу в нем, пока
и его не срубят. Деревьев много, и я всегда нахожу себе подходящее тело.
Если человеку нужны деревья для пищи, то он имеет на это такое же право,
как бобры, зайцы и гусеницы. Ведь он живет с нами на одной земле. И,
кстати, кто видел душу человека?
- Я видел! - воскликнул смолистый голосок. - Она такая большая,
прозрачная, в ней что-то кипит и временами фонтанирует. Она тщательно
обходит деревья и боится сырости.
- Бред и пустые враки, - сказал жестяной. - Природа создала и нас, и
человека. А отличаемся мы только тем, что мы не вычленяем себя из природы,
а человек поставил себя в особое положение. Именно это определило его
путь, и не нам судить об этом.
- Нет, нам! Нам! Кому же еще, как не нам! - заголосили существа. - Он
судит нас, делит на вредных и полезных для него, уничтожает одних, а
других насаждает по своему усмотрению. Он травит реки, губит рыбу,
вырубает леса, убивает зверей! Это он причиняет нам боль, это он губит
нас!
- Да, все это так, - сказал ржавый голос, и все затихли. - Человек,
без сомнения, существо вредное, и с ним надо бороться. Но как? Он сильнее
нас. Прошли те времена, когда мы могли побороть его. Он не боится даже
наших антропоморфных воплощений. Он даже не верит в нас!
- Надо оживить трупы убитых им деревьев, - сказал мшистый, - чтобы
они проросли сквозь него корнями и ветками. Надо оживить шкуры убитых им
зверей, чтобы они впились ему в горло. Надо одушевить зерна убитых им
трав, чтобы они задушили его изнутри. Я знаю, что надо делать!
- Да! Да! - закричали все. - Мы сделаем так!
- Спокойно! - сказал жестяной. - Это все глупости. Он все равно
победит нас. Я знаю другой путь. Только я скажу о нем тихо, чтобы не
услышал Егор.
И он что-то зашептал. Существа заахали, заверещали приглушеннее. Егор
дождался ветра, наклонил свои ветви пониже, но все равно ничего не
расслышал, кроме то и дело произносимого своего имени. Тогда он напрягся,
вспучился пузырем на стволе дерева и, лопнув, стал человеком. Новенькая
серая шерсть покрывала его, но он не удивился ей. Поднял толстый сухой сук
и приблизился к кругу сидящих. Они повернули к нему свои нечеловеческие
лица и замолчали.
- Егор - это я, - сказал он. - Здесь, кажется, говорили обо мне? Кто
вы такие? Отвечайте!
Существа зашевелились, захихикали и заговорили вразнобой:
- Такие же, как ты! Единоплеменники! Братишки единоутробные! Егорка,
брательник, иди к нам!
К нему потянулись лапы, когти, крылья, извитые стебли, бугристые
корни, чешуйчатые морды, мохнатые рыла. Егор отступил на шаг и поднял сук.
- Значит, человека решили извести? Ясно. А человек сейчас изведет
вас. Вот так!
И Егор с размаху опустил палку на скопище существ. Палка прошла
сквозь них и, не причинив вреда, врезалась в землю.
- Да какой же ты человек, Егор? - спросил мшистый голос, и Егор
увидел его обладателя.
Был он похож на старую плюшевую обезьяну. Лохматые длинные лапы с
потертостями и тусклыми обломанными когтями свисали вдоль тела, голова
наклонена вперед и вниз, губы отвисли, не прикрывая беззубого рта.
- Ты теперь наш, - сказал мшистый и, обратясь к остальным, громко
произнес: - Вот вам и путь!
- Дай, я тебя обниму, браток, - нежно произнес ржавый голос, и к
Егору потянулся некто толстый, круторогий, брыластый, лопоухий. - Как я
рад, что ты с нами.
- Еще чего! - возмутился Егор, увертываясь и размахивая палкой. - А
ну, пошли отсюда! Нечисть проклятая, лешаки!
- А сам-то кто! Сам-то кто! - загалдела толпа. - На себя погляди!
- Ну и что? Обычная человеческая внешность. А вы уж точно - лешаки.
- От лешего и слышим! - захохотали вокруг. - Ты уж полегче, братишка!
Негоже родственникам грубить.
- Ладно, - сказал Егор, - мы еще поговорим. Найду я на вас управу.
- А вот и не найдешь! А вот и не найдешь!
- Ладно, - повторил Егор и вошел в дерево.
Внутри он растекся по ветвям, сбросил листья, замедлил движение соков
и стал ждать весны.

Было темно, тепло и уютно. Егор чувствовал, что существует, и больше
ничего не надо было ему, только лежать, ни о чем не думать, медленно
ожидая весны, когда можно будет раскрыть почки и начать расти вверх и в
стороны, ожидая того времени, когда прилетят птицы и поселятся на нем, как
на карнизах башни, и запоют свои песни на понятных ему языках. Он знал,
что так будет, и поэтому ждал спокойно и терпеливо.
Что-то дотронулось до его бока. Он шевельнулся и лениво подумал о
том, что это, наверное, дятел стукнул клювом, но не испугался. Дятел
казался продолжением его самого, как и личинки жуков, что зимовали под
корой.
- Егор! - услышал он зовущий его голос и зашевелился, не размыкая
глаз.
- Вставай, Егорушка, - услышал он снова.
- Разве уже весна? - спросил он и не узнал своего голоса.
Открыл глаза и увидел, что он вовсе не дерево, а человек. И лежит он
на мягкой шкуре, на полу, возле печи. Над ним склонился бородатый мужик в
красном колпаке, надвинутом на лоб, и тормошил его.
И Егор вспомнил, что заснул на берегу, и понял, что его подняли и
принесли сюда. Он окончательно стряхнул с себя сон, сел, осмотрелся. Был
он одет в широкую меховую рубашку, штаны были новые, тоже меховые. Он
провел руками по телу, нигде ничего не болело, не ныли руки, не саднили
ноги, не кружилась голова. Он был молод, здоров, быть человеком показалось
ему самым приятным на земле.
- Спасибо, - сказал он и радостно улыбнулся.
- Ишь, благодарствует! - засмеялся кто-то наверху тонким голосом.
Егор не смутился, поднялся на ноги, протянул руку рослому мужику.
Одет тот был старомодно. Не то армяк на нем, не то зипун. Егор слабо
знал старинную одежду и точно определить не мог. Мягкий колпак с белой
выпушкой, рыжая округлая борода, белая косоворотка.
- Спасибо вам, добрые люди, - повторил Егор.
Мужик добродушно улыбнулся, но руки не подал, отошел к окну, сел на
лавку.
- Ишь, руку тянет! - сказал кто-то сверху.
Егор стоял в маленькой избе с неотесанными стенами. Узкие окна,
затянутые чем-то мутным, стол, лавки по краям, у двери большая печь,
сложенная из плитняка. На ней сидел замурзанный мальчонка и, болтая
ногами, высовывал язык, корчил рожицы Егору.
- Как называется эта деревня? - спросил Егор.
Мальчонка закатился в хохоте, задрав пятки к потолку.
- Чо говоришь? - басовито переспросил мужик. - Какая еще деревня?
И Егор понял, что изба стоит в тайге одна и его вопрос о деревне
действительно смешон, и еще он подумал, что это, наверное, староверы, до
сих пор живущие в лесах, поэтому и руки мужик не подал. Не положено по их
законам. Егор не обиделся на них, - добро, сделанное этими людьми, намного
превышало их странности.
- Ладно, - сказал Егор. - Вы мне хоть дорогу укажите. Отдохну немного
и уйду. Мешать не буду.
- Нет от нас дороги, - спокойным басом ответил мужик.
- Так что же, мне у вас оставаться прикажешь?
- А чо, оставайся, коль хочешь! - сказал мужик и отвернулся, глядя в
мутное окно.
- А если не хочу?
- А чо, уходи, коли так. Тайга большая, всем места хватит.
- Дела-а, - протянул Егор. - Куда же мне идти, если я дороги не знаю.
И тут мужик внезапно обернулся, подался всем телом к Егору, выбросил
вперед правую руку, наставил на Егора указательный палец и быстро
проговорил писклявым голосом:
- Ведомы тебе дороги, ведомы, ведомы, ах, ведомы!
А Егору послышалось в скороговорке: ведь мы ведьмы мы! И мужик совсем
потерял солидность. Он заломил колпак на затылок, встал на четвереньки и
заскакал вдоль стены, гримасничая и приговаривая визгливо:
- Шивда, вноза, шахарда! Инди, митта, зарада! Окутоми им нуффан,
задима!
И в ответ закатывался в хохоте мальчишка на печи.
- Ну чо, боязно? - спросил мужик, поднимаясь.
- Нисколько, - вздохнул Егор и сел на шкуру, поджав ноги. - Что
паясничаешь-то? Я ведь не шучу.
- Ну, так напугаешься, - уверенно сказал мужик и встал во весь рост
против света.
И стал уменьшаться, уплощаться, утончаться, деформироваться и
искажаться. Егор невольно отпрянул к печи. Тяжкая болезнь скручивала
мужика, коробила его тело, то вытягивала по спирали, то сжимала в
бесформенный комок, вздувалась голова и втягивалась в туловище, ноги
укорачивались, шли винтом, слипались в одну толстую ногу, а на груди
прорезывался большой зубастый рот и из него высовывался розовый язык,
словно дразнился. Мальчишка на печи всхлипывал от восторга, и, отведя
взгляд от мужика, Егор увидел, что и тот также деформируется, расплывается
мутным пятном по печи, как амеба, превращаясь неведомо во что, неизвестно
как...
Егору хотелось выскочить из избы, но он заставил себя сидеть на месте
и смотреть на все это, преодолевая приступы тошноты и жалея только о том,
что нет при нем топора и нельзя сжать его топорище, чтобы хоть немного
обрести в себе уверенности.
Между тем формы мужика постепенно организовывались, успокаивались
продольные волны, коробившие его тело, застывали расплывчатые формы, и
Егор увидел старика. Маленького, сморщенного, с длинной неопрятной
бородой, одетого в мохнатую шкуру. Старик попрыгал на одном месте, словно
утрясая свое тело, мигнул сразу обоими глазами и осклабился в беззубой
улыбке.
- Ну что, боязно?
- Нисколько, - сказал Егор охрипшим и нарочито приподнятым голосом. -
Значит, так, опять не люди... Ну, спасибо за добро. Я пойду, пожалуй.
Отдайте мне мой топор и нож. Мне без них никак нельзя.
Егору стало так плохо, что нашлось только одно емкое русское слово
для определения его состояния в эту минуту - муторно. И было ему так
муторно, что хоть на четвереньки становись и вой в полный голос. Если бы
не было у него совсем надежды на спасение и человеческое участие, то,
может быть, он легче перенес увиденное сейчас. Но он уже видел себя среди
людей, одетым и накормленным, обласканным и согретым, и когда убедился,
что и это не люди и помощи ждать не придется, то понял, что снова он
одинок, снова совсем один на всю бесконечную тайгу, равнодушную к людям, к
их бедам, к их жизни, к их страданиям и смерти.
- Я пойду, - упрямо повторил он и шагнул к двери.
- Постой, Егорушка, - услышал он знакомый голос, обернулся и увидел,
что мальчишка на печи стал той самой девочкой, чистенькой, нарядной, с
красной лентой, вплетенной в косу.
- Ряд волшебных изменений, - буркнул Егор и, не оглядываясь, вышел из
избы.
Было сумрачно и тихо в тайге. Резко пахли цветы и сухие травы,
спаленные зноем, небо мутнело, и чувствовалось - не миновать дождя. Егор
спустился с высокого крыльца, осмотрелся вокруг. Место было совсем
незнакомое. Бурелом и чаща, темная, с огромными соснами, обросшими мхами,
с валунами, громоздящимися среди высоких папоротников, и ни тропки, ни
выбоины, ни кострища, ни ровного места. Будто здесь никто никогда и не
жил. Изба стояла среди всего этого, и казалось, что она выросла из земли,
как дерево, и сама живет, сосет соки глубокими корнями, чуждая человеку,
издевка над уютным человечьим жильем.
1 2 3 4 5 6 7