Я надеялся, госпожа моя, что ты дашь мне совет.
— Маяк не нужен тому, кто намерен пересечь Дорогу Ветров, — ответила она.
На сей раз его не застали врасплох.
— Могу ли спросить, что знает моя госпожа? Ильянди взмахнула рукой. Длинные пальцы, блеснув
в свете лампы, пронзили сумерки, словно когти ночного ястреба.
— Ты уже побывал на востоке и не стал бы скрывать, что собираешься туда вновь. На юге древние торговые пути тянутся до самого Зхира. Что там брать, кроме добычи из обворованных могил и мертвых городов, которую приносят нищие грабители? Что искать за безлюдными пустошами, кроме — как говорят — Опаленных Земель и смерти в безвестности? На западе мы знаем несколько островов, за которыми океан пуст. Если на том его берегу и есть что-нибудь, ты умрешь от голода и жажды прежде, чем доберешься туда. Но к северу — да, воды яростны, но порой люди натыкаются на обломки неведомых деревьев или замечают птиц незнакомой породы, унесенных бурей; и легенды говорят о Высоком Севере, и о том, как с мачт кораблей, сбившихся с курса, замечали вершины гор…
Ее голос становился тише и тише, пока не смолк.
— Иные из этих легенд кажутся мне правдивыми, — произнес Калава. — Правдивыми больше, чем россказни о чудовищах. К тому же дикие хуукины кормятся в открытом море, там, где много рыбы. Там же я в сезон видел их меньше, чем в других местах. Там должен быть другой берег. И какой, как не Высокий Север?
— Ты прозорлив, капитан, — кивнула Ильянди. — Что еще ты надеешься найти?
Он опять улыбнулся:
— Расскажу, когда вернусь, госпожа моя.
— Там нет богатых городов и некого грабить. — Ее тон стал резче.
— И не с кем торговать, — согласился Калава. — Иначе разве мы не натыкались бы на работы искусных ремесленников или, скажем, остатки кораблекрушений? Однако… Чем дальше к северу, тем меньше солнца и больше дождя, ведь верно? Тот край может отличаться мягкой погодой, множеством леса, плодородной землей. — Его слова были словно удары в барабан. — И за него не придется ни с кем воевать. Там ведь нет пустыни! Там все можно начать заново, госпожа моя.
Ильянди пристально смотрела на него сквозь полумрак:
— Ты вернешься домой, наймешь людей, создашь с ними колонию на севере и сделаешься ее королем?
— Ага, стану там самым главным, хотя, сдается мне, со мной пойдет такой народ, которому больше по нутру республика. Но главное… — Он вдруг опустил голову. — Свобода. Честь. Вольнорожденная жена и новые сыновья.
Какое-то время они молчали. Спустилась ночь. Было светлее, чем обычно, потому что от запада к зениту тянулись полоски чистого неба. В листве гулял прохладный ветерок, словно мечта Калавы шептала ему слова обещаний.
— Ты уже принял решение, — сказала наконец Ильянди. — Зачем ты пришел ко мне?
— За любым советом, какой ни дашь, госпожа моя. Здесь много книг, в которых может найтись все, что угодно.
— Сомневаюсь. — Она покачала головой. — Разве что труды по навигации… Ведь это главная сложность, не так ли?
— Так, — вздохнул Калава.
— Какими способами капитаны находят верный путь?
— Разве ты не знаешь?
— Я знаю то, что известно всем. Ремесленники хранят секреты своего мастерства, а мореходы едва ли от них в этом отличаются. Если ты расскажешь мне о том, как правишь судном, я никому не пророню ни слова, но, может статься, сумею что-нибудь добавить.
— Бьюсь об заклад, сумеешь! — вспыхнул он. — Луну и звезды мы видим нечасто и лишь урывками. Солнце почти все время скрыто за облаками. Но вы, Мыслящие-о-Не-бе, за сотни лет наблюдений и подсчетов набрались мудрости… — Калава замялся. — Не слишком ли она священна, чтобы делиться ею?
— Нет, нет, — ответила Ильянди. — Ведь календарь вилкуи открыт для всех, не так ли? Причина, по которой мы редко помогаем морякам, в том, что они сами не способны воспользоваться нашими знаниями. Продолжай.
— Верно, ведь это вилкуи открыли путеводные камни… Что ж, ходя вдоль берегов в здешних водах я полагаюсь большей частью на то, что помню ориентиры на суше. Помогают и промеры глубин, особенно если лот приносит песок со дна, чтобы я взглянул на него и попробовал на вкус. Потом, с Сияющих Полей я привез кристалл — ты должна о нем знать, потому что второй такой же я отдал, когда вернулся, ордену, — чтобы глядеть сквозь него на небо, и, если тучи не слишком густые, в нем лучше видно солнце. Вдалеке от земли лаглинь и песочные часы позволяют судить о скорости, а путеводный камень — о направлении. В плавание до Высокого Севера и обратно я, пожалуй, в основном ими и буду пользоваться. Но если госпожа моя придумает что-нибудь еще…
Ильянди села прямо, и в ее голосе послышалась настойчивость:
— Полагаю, что да, капитан. Я изучила твой солнечный кристалл. С его помощью, зная путь солнца по небу в течение года и какой сегодня день, можно определять широту и время суток. К тому же даже быстрый взгляд на луну и звезды неоценим для странника, который хорошо с ними знаком.
— Это не про меня, — криво усмехнулся Калава. — Вот ежели госпожа моя напишет все на бумаге, тогда, может, я своей старой головой и разберусь, что к чему.
Она его, похоже, и не услышала. Взгляд ее был устремлен ввысь.
— Положение звезд на Высоком Севере… — пробормотала Ильянди. — По нему мы могли бы судить, действительно ли мир круглый. И верно ли, что небесное сияние ярче там, в истинном Путеводном Краю?
Калава посмотрел туда же, куда она. В разрыве между облаками мерцали три звезды.
— Ты добра, госпожа моя, что сидишь здесь и говоришь со мной, когда могла бы, ухватившись за возможность, стоять сейчас на мостике корабля.
Она взглянула ему в глаза:
— Ты можешь больше, чем я, капитан. Лишь услышав о твоей экспедиции, я принялась думать о ней. Да, я помогу тебе, чем сумею. Наверное, даже поплыву с тобой.
С утренним отливом, как только достаточно рассвело, чтобы править кораблем, «Серая гончая» покинула Сирсу. На причале, несмотря на ранний час, собралась толпа. Большинство молча смотрели. Кое-кто делал знаки, защищающие от зла. Некоторые — в основном молодежь — затянули дерзкую песню, но их голоса глохли в сыром воздухе.
Лишь незадолго до отплытия Калава признался, куда направляется. Пришлось. Иначе как было объяснить, что на борт взошла Мыслящая-о-Небе? Скрыть ее присутствие не удалось, зато оно освятило замысел и не позволило властям запретить плавание. Правда, те, кто верил, будто Дорога Ветров кишит чудовищами и демонами, которых только тронь, и они ринутся в прибрежные воды, не расставались со страхом и сомнениями.
Матросы Калавы при таких разговорах пожимали плечами или смеялись. Так они, во всяком случае, говорили. Две трети из них были насквозь просоленными моряками, и прежде ходившими под его командой. Остальных Калава набрал из кого мог — из обнищавших работяг да головорезов, лишившихся главарей. Однако все они относились к вилку с большим почтением.
«Серая гончая» была ялкой — судном с широкой палубой, мелкой осадкой, низкими баком и ютом, а также рубкой посредине. На передней мачте имелось два прямых паруса, на главной — один прямой и один косой, а на коротком бушприте — кливер. На носу стояла катапульта. По обоим бортам висело по шлюпке, их можно было спускать на воду при помощи тросов. Корпус выкрасили под стать названию и добавили алых узоров. Подле корабля плыл ху-укин с острым синим гребнем на спине.
Пока «Гончая» не вышла из устья реки в Залив, Калава сам стоял на руле. К тому времени день уже был в разгаре. Горячий ветер плескал серо-зеленую воду о нос корабля, свистел в снастях; мачты поскрипывали. Капитан передал румпель одному из своих людей, а сам вперевалку зашагал к рубке и там протрубил в рожок. Матросы обернулись на звук.
Из своей каюты показалась Ильянди. Белые одежды трепетали на ветру, как крылья. Она воздела руки и произнесла заклинание:
Сияет и вертится Колесо солнца, Сквозь слепоту Дым поднимается. Ледяная луна Говорит нам редко, Где ее логово, Где находит покой Со звездами вместе. Знаки людские В небесах не лежат, Не укажут дорогу. Но путеводный камень О Путеводном Крае Тоскует вечно.
Матросы едва ли поняли, о чем речь, но приободрились.
Земля за кормой превратилась в узкую голубую полоску, а потом и вовсе растаяла среди волн и тумана. Калава прокладывал курс к северу, наперерез через Залив. Он собирался плыть ночью и потому хотел до вечера выбраться подальше от берегов. К тому же они с Ильянди намеревались опробовать ее навигаторские идеи.
К вечеру моряки перестали видеть чужие паруса, и одиночество навалилось на их плечи. Но работали они по-прежнему усердно. Иные сочли хорошим знаком то, что облака расступились и показалась рогатая луна. Другие были напуганы: с чего бы луне появляться, когда еще не стемнело? Калава наорал на них.
Ветер крепчал всю ночь. К утру «Гончей» пришлось лавировать между волнами. Дуло с запада; судно прижимало к берегу. Увидев сквозь туман скалы мыса Ваирка, капитан понял, что сам не сумеет его обогнуть.
Был он человеком грубым, но с детства наученным тем искусствам, что подобают свободному мужу из клана Самайо-ки. Поэтическим даром боги Калаву не наделили, тем не менее сложить недурные вирши, когда потребуется, он мог. Посему он встал на форпик и стал кричать в лицо буре (а ветер относил его слова команде):
К северу правлю я, Прочь от усобицы. Белую пену Ветер вздымает. Руля не слушая, Волнам подвластный, Корабль вскоре Перевернется. Сверкайте же, молнии! Пусть безумцев Гром оглушает. Но пусть их море Милостью вашей Вынесет к северу.
Принеся таким образом словесную жертву, он поднес рожок к губам и затрубил, призывая своего хуукина.
Огромный зверь услыхал и приблизился. Калава приказал опустить тяжелые оглобли и первым взялся за рукоять. Потом, обвязавшись на всякий случай веревкой, он спрыгнул на широкую спину хуукина и удержался, хотя Двое матросов, последовавших за ним, поскользнулись и их пришлось втаскивать обратно. Втроем морякам удалось направить хуукина так, чтобы на него смогли надеть упряжь.
— Слишком долго я ждал, — заметил Калава. — Вчера было бы легче. Ну да зато будет вам о чем поболтать в тавернах, когда вернемся.
Загонщикам помогли взобраться на борт. Паруса тем временем свернули. Калава взял первую вахту за поводьями. Хуукин тянул мощно, бурля хвостом и плавниками.
Ветер сносил брызги в открытое, неведомое море.
3
Странник проснулся.
Десятки лет пути он провел в отключенном состоянии. Существо вроде Альфы оставалось бы в сознании и обдумывало бы вопросы интеллектуально-художественного творчества (для него здесь не было противоречия), или вспоминало бы моменты созерцательной радости, или занималось бы чем-то еще, слишком абстрактным, чтобы выразить это нашими словами. Однако способности Странника были хоть и велики, но для подобного недостаточны. Его аппаратное и программное обеспечение — снова мы возвращаемся к языку мифа — было спроектировано в первую очередь для трансакций с материальной Вселенной. Так что в полете он бы заскучал.
Даже поговорить ему было не с кем. Автоматизированные системы корабля имели большую мощность и точность, но подлинным разумом не обладали: необходимость в этом отсутствовала, а отвлечение внимания или скука могли бы привести к опасным ситуациям. Связаться с другими узлами тоже не представлялось возможным — слишком много времени потребовалось бы на прохождение сигнала туда и обратно. Довольно долго, целые минуты внешнего времени, Странник провел за тем, что заново прожил судьбу Кристиана Брэннока, своего составного элемента, изучая его личность и привыкая к образу поведения. Потом он… скажем так, уснул.
Корабль реактивизировал его, когда пересекал облако Оорта. Проснувшись в одно мгновение, Странник стал подсоединяться то к одному инструменту, то к другому и так просканировал Солнечную систему. Эмоциональный подъем, горько-сладкое чувство возвращения на родину, метавшееся среди решеток жесткой логики, принадлежали Кристиану Брэнноку. Вообразить их несложно — представь, что после долгого отсутствия приезжаешь туда, где прошло твое детство.
Разумеется, призрак, заключенный в машину, знал, что с тех пор, как навеки закрылись его смертные глаза, там произошли огромные изменения. У Сатурна кольца стали тоньше и словно растрепались, зато Юпитер, раньше их вовсе лишенный, обрел — да какие яркие! — у него погиб спутник. А вот большое красное пятно на боку планеты поблекло много столетий назад.
Марс и вовсе остался без лун, и ось его сильно наклонилась. При большем разрешении оптики кое-где на нем были бы видны следы человека. От антиматериевых фабрик внутри орбиты Меркурия до заводов по переработке комет, вынесенных за Плутон, всё, в чем больше не было нужды, либо демонтировали, либо просто бросали.
Ветер, вода, химия, тектоника, метеориты, жесткая радиация, ядерный распад, квантовые смещения терпеливо передавали развалины в руки хаоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19